Мастер Кит, словно не слыша, взял со стула лютню, сел и тихонько забренчал. Ему не хотелось слоняться в мороз по московскому Торгу, который простирался от Покровского храма, что на Рву, до Земского двора, а это чуть ли не полверсты. Вот если бы посольство прибыло летом!
Если все же кто-то из купчишек по особой милости Годунова будет допущен на Крымский двор – как догадаться, подойдет ли он для задуманного дела, и как понять, во что он ценит свои опасные услуги? Хотя русский язык мастер Кит за время сиденья в Москве освоил, но еще не настолько, чтобы понимать все словесные выкрутасы. Дик – тот здесь родился, Стэнли привезли ребенком, они говорили так же, как природные московиты, Арчи – тот умел изъясняться и на северный лад, как говорят за Вологдой, в городе с диким названием, куда приходили и бросали якорь английские суда. И что в самом начале этой интриги может сделать человек, чьи таланты лазутчика хвалил сам сэр Фрэнсис Уолсингем, мастер Кит пока не понимал. Выбрать из тех, кто с соизволения Годунова уже торгует с Крымским двором, подходящего купца? Да они же для человека постороннего все одинаковы: все в глаза тебе льстят, а потом стараются обмануть на деньгу или подсунуть гнилой товар. Тут не то что от Дика – от старухи, годуновской служанки, было бы больше проку.
Меррик молча смотрел на мастера Кита. Он знал, что поэты большей частью безумны, и знал, что сейчас произойдет: мастер Кит примется петь. Песней он покажет Меррику, насколько тот ниже поэта во всех отношениях, допоет до конца, гордо положит лютню и уйдет – чтобы завтра без особой охоты, но честно исполнять поручение. Так приучил его покойный Уолсингем. Мастер Кит причудлив и своенравен, как светская красавица-вдова, имеющая право выбирать любовников по зову непутевого сердца. Но мастер Кит понимает, что верхушку «Московской компании» сердить опасно, – могут, забыв о былых заслугах капитана Марло, отправить поэта назад в старую добрую Англию, где его ждут не прекрасные зеленые луга и поля, а тюремная камера.
Побренчав и подкрутив колки, поэт запел. Голос у него был приятный, да и песенка сладостная.
– Приди, любимая моя! С тобой вкушу блаженство я. Открыты нам полей простор, леса, долины, кручи гор, – с преувеличенной томностью исполнял Кит свое сочинение.
Чтобы прекратить музицирование, Меррик вышел из Казенной палаты. Кит выругался и положил лютню на стол. Завтра предстояло полдня слоняться по Москве. А для этого – одеться потеплее. Хотя долгополая московская шуба хорошо грела спину и грудь, но штаны поверх исподних требовались плотные.
В московской зиме он видел одно благо – улицы под слоем снега ему казались чистыми. Конечно же, летом они были не менее грязны, чем лондонские улицы, но зима, но белизна…
Лютня молчала. Должно быть, стоило разломать ее на мелкие кусочки и скормить печке, чтобы не напоминала более о настоящей жизни. Мастер Кит не думал, что будет так скучать по Лондону. Даже по мрачным башням Тауэра, даже по Лондонскому мосту, изысканно украшенному кольями с насаженными на них отсеченными головами преступников. Даже по Темзе, вонь от которой заставляла благовоспитанных господ прижимать к носам надушенные платки.
Лютня молчала, но память жила и не давала покоя. Мастер Кит понимал, что отчаянный дядюшка, капитан Энтони Марло, спас ему жизнь, похитив его из Лондона и случайно передав в долговременное пользование «Московской компании». Жизнь-то спас… а душу?.. Ту, о которой говорится в проповедях? Может, даже душу спас – здесь, в дикой Московии, мастер Кит при всем желании не мог бы грешить так, как грешил в Лондоне.
Но что-то же он погубил!
Что-то в душе порой сильно болело, и звуки лютни сперва несли исцеление, это была единственная живая связь с зелеными лугами далекого острова, а потом они начинали безмерно раздражать – потому что мастер Кит снова вспоминал о своем бессилии. Там, в Лондоне, остались гениальный воин, скиф Тамерлан, и презревший богословие ради тайн мироздания и власти доктор Фауст, отчаянный чернокнижник, и король Эдуард, убитый таким способом, что не приведи господь, и даже Дидона, царица Карфагенская, – трагедию о ней, написанную в веселой юности, мастер Кит почти не помнил.
Дядюшка Марло и лорд Барли увезли только тело сочинителя – а рукописи, его истинная душа, остались дома. И мастер Кит тосковал по ним, как мать о навеки потерянных детях.
Татарина Сулеймана удалось отыскать не сразу – уезжал куда-то по загадочным делам. Перед этим, как и предсказывал мастер Кит, выяснилось кое-что неприятное.
Он обычно с великой неохотой покидал теплую Казенную палату, чтобы тащиться на Торг. С ним обычно выходил Дик. Они искали подступов к купцам, которые снабжали припасами Крымский двор. И узнали занятные подробности.
Припасы требовались такие, что не сразу и сыщешь. Взять ту же баранину. Масленица на носу, дай Боже расторговать до нее все замороженное мясо, а за новым посылать уже опасно – не остаться бы с никому не нужным товаром на руках. Посольство же привыкло есть баранину, особливо жаловало бараний курдюк. А где такой курдюк, как им по душе, на Москве взять? У них в степях овцы иной породы. Татары пригнали им здешних овец, а они недовольны…
Молоко им тоже требуется в немалом количестве – но какой купец торгует молоком? Кому молоко требуется – тот заводит корову или же сговаривается с соседями. Многим этот товар доставляют из подмосковных деревень в замороженном виде. А женщины, которых Кул-Мухаммад привез с собой, готовят какие-то свои особые сыры. Предложили им купить пару дойных коров – коров они взяли, и даже сено для них приобрели.
Правда, мешки с мукой тонкого помола только успевай подвозить. В степи-то хорошая пшеничная мука – роскошь.
Дело следовало вести осторожно, чтобы не спугнуть добычу. Первые переговоры вел Дик. Мастер Кит лишь поддакивал, но внимательно следил за собеседниками. Наблюдательность выручала его не раз – не то во Франции бы и остался, удобрять грешной плотью траву в придорожной канаве.
Четыре дня потратили на то, чтобы окончательно уяснить: припасы на Крымский двор уже поставляются, но дальше ворот никого не пускают, то есть вообще никого, без единого исключения. Кроме того – не давая купцам возможности нажиться на гостях, боярин Годунов велел многое поставлять киргиз-кайсакам с Сытного государева отдаточного двора; хорошо испеченный хлеб везли оттуда коробами, потому что подходящих печей на Крымском дворе отродясь не бывало, и муку везли мешками, зная, что эти люди готовят в казанах свои пряженые лепешки, и крупы – на всякий случай, вдруг в степи тоже едят гречневую кашу.
На четвертый день стало ясно, что на Торгу ничего и никого подходящего не найдется. Но оба на Английский двор не спешили. Дик любил в свободное время слоняться меж лавок и рундуков, прицениваясь и даже кое-что покупая, а мастер Кит задумал посетить иконный и бумажный ряды.
Меррик сказал однажды, что там порой продают русские книги более веселого содержания, чем «Жития святых», по которым мастер Кит осваивал русскую письменную речь. Дик к этому добавил, что книгу порой можно встретить и у торговцев в овощном ряду, на что мастер Кит возвел очи к потолку – чего еще ожидать от нелепого и безумного города?
Потом он расхохотался. Меррик и Дик переглянулись – они ничего не поняли, да и не могли понять. А мастер Кит просто представил себе столицу своего Тамерлана, где книги, привезенные из захваченных городов, скорее всего, тоже продавались где попало – и даже на вес.
– Пойдем еще к Флоровскому мосту, – сказал Дик, когда в иконном и в бумажном ряду не нашлось ничего подходящего. – Там, говорят, тоже что-то можно раздобыть, и даже печатные листы с картинками. И помни, мастер Кит, что нас ждет отличное жареное мясо. Просто помни, что еще немного – и ты получишь превосходный жирный кусок мяса. Ведь на Торгу и не захочешь, а купишь какую-нибудь гадость, да там же и съешь. Торговцы как-то понимают, кому можно всучить тухлятину, а от кого лучше держаться подальше. По глазам они, что ли, понимают, кто голоден, а кто сыт?
