Я в полной мере осознаю слабые стороны своего текста, но тем не менее считаю возможным опубликовать его в данном несовершенном виде. Нельзя объять необъятное, как невозможно избежать некоторых естественных болезней роста. Данная книга представляет собой первую попытку монографического исследования феномена «советского текста о Крымской конференции 1945 года». При этом речь идет не о локальном историографическом или библиографическом исследовании (которых, кстати говоря, до сих пор не существует ни в виде брошюр, ни в форме монографий), а об исследовании в формате историософском. Очевидно, что не все источники будут в должной мере отражены в тексте (ведь они впервые комплексно собираются в рамках одного издания), как и не все гипотезы получат фундаментальное теоретическое обоснование (ведь первая монография, открывающая научную дискуссию, не может быть одновременно окончательным и последним словом этой самой дискуссии). Во многих случаях возможно, будет говорить лишь языком постулатов и авторского видения проблемы. В силу этого я использую следующий метод изложения материала. В начале главы я излагаю свои постулаты и гипотезы, формируя поле возможного. В рамках второго этапа на конкретных фактах отрабатывается сформированное информационное поле и предлагается теоретическая схема. Отдельные элементы этой схемы могут так и остаться постулатами или получить косвенное подтверждение, переходя в формат гипотезы, а некоторые элементы будут образовывать железобетонные блоки истины, скрепленные как обилием фактического материала, так и выводами иных исследователей этих элементов системы.

Данное издание книги, не меняя концептуальных выводов, представленых на суд читателя в электронной публикации и небольшом тираже регионального издательства 2018 года, значительно усовершенствованно с точки зрения технических моментов (заново сверенны и существенно улучшены ссылки, введены положения, которые раскрывают более широко отдельные тезисы, ранее опубликованные в значительно сжатой форме). Также в настоящем издании добавлен ряд новых источников, приведены важные для понимания заложенных в тексте смыслов иллюстрации.

Я выражаю признательность старшему научному сотруднику Центра истории войн и геополитики Института всеобщей истории Российской академии наук Дмитрию Викторовичу Суржику за активное участие в судьбе монографии, заведующей сектором краеведческих изданий и библиографии отдела краеведения Крымской республиканской универсальной научной библиотеки Надежде Яковлевне Максимушкиной за помощь в работе с краеведческими изданиями, а также советнику таможенной службы I ранга Боровикову Глебу Валентиновичу за помощь в поиске редких изданий, посвященных Ялтинской конференции. Благодарю многолетнего заведующего отделом «Крымская конференция 1945 года» Ливадийского дворца-музея Шамрина Олега Александровича за предоставленный им ряд печатных материалов, носящих характер библиографических редкостей, и выражаю признательность доктору политических наук, профессору, в настоящий момент проректору по международной деятельности и информационной политике Крымского федерального университета имени В. И. Вернадского Сергею Васильевичу Юрченко за представленные им библиографические списки.

Ялта, 2009–2010;

Ялта, Симферополь, Евпатория, 2010–2019.

Пожалуй, нет ни одного человека, который хотя бы раз в своей жизни не произнес слово «власть»³. Как нет, наверное, ни одного ученого из сферы социально-гуманитарного знания, который бы ни разу не употребил это слово в своей лекции, монографии или статье. Гораздо меньше тех, кто задумывался над понятием «власть», и практически нет тех, кто, используя стройную концепцию «власти», плодотворно занимался бы ее историей. Удивительный факт! Во всем многообразии книг, статей, тезисов, интервью, посвященных власти, отсутствует качественный блок истории власти. История политики – есть, история государства – есть, история права – есть… существует даже история биополитики…[5] а вот истории власти – нет. Можно, конечно, сослаться на того же М. Фуко, как творца пусть и не истории власти, но уж биовласти – точно. Однако французский мыслитель создавал не столько историю власти или биовласти, сколько историю того, «каким образом социум… стал принимать в расчет данный фундаментальный биологический факт: человеческий род есть человеческий вид животного царства»[6]. А власть в более широком смысле – это некий симбионт государства, экономики, сексуальных отношений. Это «совокупность механизмов и процедур»[7]. А значит, история власти может рассматриваться исключительно контекстуально, например, в рамках истории экономических преобразований, при этом власть может выступать как следствием, так и причиной изучаемых процессов[8]. Учитывая приведенные точки мысли М. Фуко, стоит отметить, что ни сам М. Фуко, ни его последователи отнюдь не склонны были создавать какие бы то ни было конструкции истории власти как самодостаточной бытийствующей реальности.

Еще раз обозначу и подчеркну ключевой момент изложенной мысли – нет истории власти и только власти, базирующейся на развернутой и строгой теории власти, построенной по четким правилам научной или философской методологии⁴.

В рамках интернет-дискуссии, которая развернулась на одном из интернет-ресурсов по поводу моей статьи, некто под псевдонимом «Скарамуш» так прокомментировал отсутствие истории власти: «А смысл? Власть – это абстракция. Объективно власть не существует. Объективно существуют властные отношения, властные институты, носители власти, учения о власти и т. д. Плюс виртуальная дефиниция и субъективное ощущение, связывающее все эти разноплановые явления. Выделить все это в тему для исторических изысканий, конечно, можно, но это не интересно и не актуально. Получится что-то вроде „Истории изменения человеческих представлений о власти и ее природе“. А это не интересно без прилагающейся исторической фактуры. А если мы берем фактуру, то придется помахать ручкой кросстемпоральным методам из-за возрастания объемов работы в геометрической прогрессии»[9].

Коллега точно и ярко обрисовал суть проблемы. Более того, представляется, что на основе изданных в России исторических работ, посвященных власти[10], историки оценивают власть именно как абстракцию, не существующую в объективной форме⁵. Для них это либо удобное и броское слово, либо конкретные властные отношения, носители власти и т. д. При этом возникает вопрос. Если существуют носители власти, то с необходимостью должно же объективно существовать и то, что носят, чем владеют, что используют? Если есть властные отношения, то обязательно существует и то, что обеспечивает эти отношения. Иначе, следуя логике коллеги – существуют производственные отношения, а само производство – это абстракция, не существующая в реальности. Последнее утверждение более чем абсурдно. Впрочем, тут я вторгаюсь в старый спор относительно того, имеет ли власть субстанциональный характер или нет[11]. Является ли власть только способностью, отношением или чем-то более материальным и наукометричным? История этих столкновений прекрасно описана в соответствующей литературе[12]. Но для меня и для тебя, читателя, важно другое. При помощи чего мы можем изучать власть? То, что имеются некие властные воздействия, – очевидно. Также очевидно, что мы их ощущаем, воспринимаем и даже используем. Но что позволяет нам анализировать власть, экспериментально проверять наши теории, соотносить наши концепции с реальностью? При этом не путать управление, политику и волю с собственно властью? В текущей жизни это невозможно, о чем и говорит известная «размытость» смыслосферы бытового, так сказать, стихийного употребления слова «власть».