Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви

(ИСР18-806-0210)

© ООО «Зёрна-Слово», 2018

© Майорова М. И. (монахиня Иоанна), 2018

Андрей Мерикулов шёл, чуть размахивая руками. Мама обязательно бы сделала замечание: это несолидно, люди с такой походкой не внушают серьёзного доверия – и прочее. Но мамы рядом не было, и шёл он не по Москве, а по просёлочной дорожке в Жаворонках. И, главное, ощущал в себе переполняющую радость и чувство полной свободы. Его только что зачислили в аспирантуру, и мама даже забыла свой обычный, суховато-сдержанный тон, обнимала его, целовала и даже назвала мальчишечкой – самым редко произносимым ласковым словом. «Ты у меня всё-таки замечательный мальчишечка! Умный, настойчивый, весь в меня, не в своего безалаберного папашу».

«Папаша» был воспитательным объектом номер один: не захотел учиться, не приобрёл хоть сколько-нибудь престижной профессии. Вечно ковыряется в машинах и весь пропах бензином и смазочным маслом. Видеться с ним категорически не разрешалось. Даже от алиментов Александра Петровна в своё время гордо отказалась, когда после длительных пьянок, чередующихся с покаянной тоской, отец вдруг резко исчез. А потом оказалось, что он сошёлся с Катюшей, на которой после развода женился, с благословения которой занялся своей любимой работой, бросил пить и родил с ней троих ребят.

Всё это Андрей знал не столько от матери, сколько от самого отца. Дело в том, что, несмотря на запреты Александры Петровны, он редко, но регулярно виделся с ним, бывал у него дома, знал и Катюшу, и своих сводных братьев. Там была своя жизнь, и она казалась Андрею чем-то несбыточно-заманчивым: тёплая, спокойная, настоящая семейная жизнь.

Александра Петровна ничего об этом, конечно, не знала. И узнала только после исчезновения Андрюши, когда в отчаянии, смирив свою гордыню, она заявилась в дом бывшего мужа. Там ей открылось многое, но где теперь Андрей, ей так и не сказали, хоть она и почувствовала, что они кое-что об этом знают…

Знал об этих Андрюшиных посещениях только один человек, но абсолютно верный и надёжный – тётка Тайса, сестра Александры Петровны. И когда отец подкидывал Андрюше деньжат от своих приличных заработков, маме всегда говорилось, что «это Тайса дала». Тайса была известный в Москве хирург-гениколог, жила одна, зарабатывала неплохо, и всё выглядело вполне правдоподобным.

Вчера Андрей побывал у отца, поделился с ним своей радостью и получил от него замечательный по объёму «бонус». «Аспирантуру необходимо обмыть, а то не потянешь», – справедливо заметил отец, протягивая сыну несколько красивых бумажек.

И теперь Андрюша шёл по просёлочной дорожке, полный самых радужных предвкушений, так как из-под маминого неусыпного контроля он освободился на целых пять дней! Всё, что он привёз, они с Генкой выпили и съели за три дня, и теперь Генка откомандировал его за новой «загрузкой».

…Генка Курихин по кличке «Курихман» был его старым приятелем ещё со школьных лет. Он был единственным человеком из Андрюшиных сверстников, с которым, во-первых, было очень легко, а во-вторых, что не менее важно, он был вполне одобрен Александрой Петровной. Генка был телевизионщиком, оператором на одной из студий, и это подкупало Андрюшину маму (в её далёких, но не беспочвенных предвидениях о будущей возможной известности сына). Из этих тайных соображений дружба с Генкой приветствовалась, хоть стиль одежды и некоторая развинченность манер последнего слегка шокировали Александру Петровну. Но она понимала, что к людям искусства нужно подходить с другими мерками…

– Сходи-ка ты, Андрюх, к воинской части. Там вчера был завоз, а у нас, на платформе, какая-то сомнительная дрянь продаётся, недостойная таких замечательных мужчин, как мы с тобой.

– Где это? – спросил Андрей. – Я и не знал, что у вас воинская часть есть.

– Была. В общем, перейдёшь через линию – и дуй по дороге, сама приведёт. А хочешь-через поле. Тоже по тропке, не заблудишься.

Андрей взял сумку и «подул». То, что раньше было полем, теперь представляло собой необузданную, буйную поросль всего, что смогло укорениться в нём: редких колосьев овса, уже давно тут не сеянного, ромашки, василька, каких-то бурых метёлок с малиновыми цветочками и всякой прочей травы.

Андрей шёл, приятно обременённый покупками, среди которых были неведомо как залетевшая сюда бутыль «Арарата» в фирменной коробке и с детства любимые им сардины в продолговатой баночке. «Ничего себе, магазинчик!» – подумал Андрей и невольно замедлил ход, потому что к дороге из полевых цветочных зарослей двигалось что-то несусветное: человеческая фигура, увенчанная чем-то вроде индейского боевого убора, колышущегося разноцветной короной. Фигура приближалась, и Андрей увидел, что это девчонка. На ней был малиновый, в белый горошек, сарафанчик, а на голове красовался фантастический венок, сплетённый из всего, что росло в этом бывшем поле. Основу составляли ромашки, а в них вплелись васильки, лютики, малиновые метёлки и даже колоски самых разных трав. Всё это колыхалось, танцевало при каждом движении девчонки, которая шла, беззаботно припрыгивая: так ходят зелёные первоклашки-третьеклашки, безотчётно радующиеся жизни. При этом девчонка ещё что-то напевала себе под нос тоненьким, очень высоким голосом…

Андрей невольно остановился, и девчонка, увидев его, тоже застыла. Потом вдруг, издав радостно воинственный клич, она бросилась к нему, раздвигая тонкими руками тормозящие её бег травы.

– Андрюша! Ты как тут? Откуда? – закричала она изумлённо, и её желтовато-карие глаза расширились и стали почти квадратными. Андрей промычал что-то несвязное и продолжал смотреть на неё оторопело. Он явно её не знал, а она обращалась к нему, как к старому приятелю.

– Ты что, не узнаёшь меня? – догадалась девчонка.

– Да, то есть – нет! – совсем запутался Андрей.

– Да мы ж с тобой соседи! Я – в 44-м, а ты – в 46-м! – и она засмеялась.

– Да? – только и мог выдавить Андрей, во все глаза разглядывая это чудо.

– Да ты даже у нас дома был однажды! – и она ещё веселей засмеялась, глядя на его сконфуженное лицо. – А чего ты в Жаворонках делаешь?

– Я к другу приехал, – ответил Андрей, радуясь, что разговор перешёл в более непринуждённую форму.

– А где он живёт – друг твой?

– На второй Советской.

– Надо же! – удивилась девчонка. – И я туда иду. Вот хорошо! – и она опять засмеялась. А Андрей почему-то обрадовался. Он никогда не мог общаться с девушками свободно и всегда завидовал однокурсникам, у которых явно не было с этим никаких проблем.

А эта девчонка так просто, так радостно с ним заговорила, что вся его робость мгновенно улетучилась. Они пошли, болтая ни о чём, и Андрей потихоньку её разглядывал. Она была высокая, почти вровень с ним, но лёгкая, как пёрышко. Вся какая-то узенькая, продолговатая, но при этом не тощая и даже не худая. Всё удлинённое в ней было как-то округло: руки, ноги и даже длинная шейка – всё продолговато круглилось. Чем-то она напомнила ему ботти-челлиевскую Венеру, выходящую из морской пены: тот же наивный взгляд, те же рыжеватобелокурые длинные пряди волос, падающие вдоль шеи на плечи. И вышла к нему эта девчонка из бушующей пены летних цветов…

Девчонка вдруг начала опять смеяться. И чем дальше они шли, тем веселей она смеялась.

– Чего ты? – чуть обиженно спросил Андрей. Он вдруг подумал, что не так что-то сказал или…

– Ничего! – сквозь смех проговорила его чудная спутница. А когда он свернул на тропинку, ведущую к Генкиному дому, она просто закатилась от хохота. «Дурочка какая-то», – подумал Андрей.