На ужин нам приготовили сибирские пельмени, хрустящие соленые огурчики и крепкий горячий чай. Разморенные банным жаром, осоловевшие от сытости, мы еле добрались до коек...
За тонкой дощатой перегородкой послышались чьи-то шаги. Привстав, я увидел пустую кровать комиссара. Значит, он уже встал! Пожалуй, пора и нам подниматься.
- Вы там не умерли? - пророкотал баритон за дверной занавеской. - Так и завтрак проспите. И мне в дорогу пора...
"4 октября. Два дня наслаждаемся нежданно свалившимся отдыхом. Спим сколько хочется. Едим до отвала. Вчера познакомились с деревенскими ребятишками и вместе с ними катались на самодельных коньках. Сегодня на лыжах ходили по лесу..."
В тот год зима наступила ранняя, с первых дней октября закружила метелями. Но во время нашего отдыха погода стояла как по заказу. Помню, в лесу ни шороха, ни дуновения. Сосновые великаны замерли как часовые. На иглах еловых ветвей нежным узорчатым покрывалом искрились пласты пушистого снега. Приминаясь под лыжами, наст тихонько похрустывал. Упиваясь открывшейся красотой, мы шагали все дальше и дальше, и лишь чувство голода заставляло прекращать эти прогулки. А когда являлись в наш дом, на столе уже дымились глиняные миски с наваристыми щами, а посередине вздымались горкой куски нарезанного ломтями ржаного хлеба.
- И откуда вы хлеб такой достаете? - как-то спросил Кистяев, вгрызаясь зубами в пахучую мякоть.
- Начпрод ваш, интендант Лагунович, несколько дней по району мотался. Сельсоветы откликнулись и наскребли из запасов всего понемножку, - пояснил Емельян Степанович.
Сразу вспомнились командир с комиссаром. Начпрод Лагунович лишь исполнитель их замысла. А отдых действительно замечательный...
После ужина к Емельяну Степановичу потянулись односельчане. Заходили по одному, по двое. Поздоровавшись, рассаживались по лавкам. Постепенно разговорились. Мы рассказали о Ленинграде, о положении на фронтах, о героизме красноармейцев и краснофлотцев.
И вдруг нам задали вопрос: "А когда же мы отступать перестанем?" Поначалу я растерялся. Что мы могли сказать этим людям? Пауза затянулась. Но помощь пришла неожиданно.
- Да что говорить-то? - взмахнул руками кряжистый старик с красноватым, через всю щеку, сабельным шрамом. - Октябрь начинается только, а снегу уже по пояс. И холодина такая, что из глаз слезу вышибает. Выходит, зима будет лютая. А на танках в сугробах не разгуляешься. Завязнут фашисты в российских просторах и силу свою растеряют. Вот тут уж им туго придется.
Говорил он так просто, с такой подкупающей убедительностью, что сразу стало легко и радостно. Конечно, все понимали, что танки сугробами не остановишь, что силу противника можно сломить только силой, но разубеждать старика никому не хотелось. Взяв гитару, я заиграл про Катюшу. Затем мы спели про трактористов, танкистов и даже про летчиков. Гости у нас засиделись и разошлись неохотно, когда перевалило за полночь.
"5 октября. Случилось чудо! Наш Миша Ручкин, можно сказать, с того света вернулся! Мы его дважды похоронили, а он вдруг явился сюда живой и целехонький. Между прочим, сегодня я даже во сне его видел. Будто что-то предчувствовал..."
В ту ночь мне приснилось, что мы - курсанты - находимся в увольнении. Побродив немного по городу, решили покататься на яхте и вернулись в училище. И вот белоснежная "Тендра", склонившись к воде до фальшборта, словно лебедь несется по Южному Бугу. Я лежу на носу и, свесившись за борт, смотрю, как форштевень с шипением врезается в волны. Миша Ручкин за рулевого. Другой курсант, Василий Коняев, усевшись на крыше каюты, что-то наигрывает на баяне. И вдруг, не подав команды, Миша делает поворот. Паруса моментально обвисли, заполоскались, а тяжеленная снасть стремительно двинулась прямо на Васю. Прыгнув на палубу, он с трудом уклоняется от удара и роняет баян. Вбежав на корму, я хватаюсь за руль. А Михаил отодвинулся в сторону и рассмеялся. Разозлившись, я стал кричать на него, а голоса почему-то не слышу. Чувствую, от палящего солнца духота нестерпимая давит... Проснулся в поту. В комнате жарко. Спать уж не хочется. Так и лежал до утра, вспоминая курсантские годы, наши походы под парусами и Михаила...
На лыжной прогулке я рассказал ребятам про сон, и мы говорили про Ручкина. Из леса вышли к обеду. Пересекая дорогу, заметили свежие отпечатки автомобильных шин. Однако около дома машины не было. Сняв лыжи, стали отряхиваться. Дим Димыч вскочил на крыльцо за веником. Толчком открыв дверь, он шагнул за порог и попятился. Следом за ним из сеней выходил Михаил. Бледный, без шапки, он словно явился из наших воспоминаний. Мы замерли от неожиданности. А Миша, перемахнув через ступеньки крыльца, стиснул меня в объятиях. Только тогда я понял, что это живой, настоящий Мишка, что он не погиб, а вернулся "оттуда" и теперь приехал на отдых.
За обедом Ручкин поведал свою историю:
- Отбомбились мы без каких-либо трудностей и домой возвращались. Глядим, по проселку грузовик здоровенный тихонечко движется. Свет от фар на снегу еле-еле проблескивает. Фашисты совсем пугливые стали, маскировку освоили, одиночками по проселкам шныряют. Мы, конечно, обрадовались. Патроны-то неприятно домой привозить. Я быстро снизился, а Жандаров с Крыловым из пулеметов ударили. На третьем заходе грузовичок загорелся. Только огонь поначалу был слабеньким. Думаю, если сейчас улетим, то потушат, снегом пламя собьют и поедут. Поэтому и решил задержаться. Чуть отлечу и обратно вернусь, и еще одну очередь - прямо в пожар, для страховки. Когда грузовик совсем разгорелся, влезает в мою кабину Крылов и шепотом на ухо: "Кажется, нам труба, командир, масло из-под капотов как из пожарной кишки выливается". Вы же Крылова прекрасно знаете. Он и умрет обязательно с шуткой. Глянул я на приборы, ж холодок по спине: давление масла почти на нуле, антифриз в радиаторе перегрелся. Чувствую, перестарались мы малость. Нужно быстрей к своим добираться. Выходит, и фашисты по нас стреляли, а мы их огня и не видели. Спасло нас лишь то, что фронт был под боком. Через передний край кое-как переехали, а дальше моторчик не выдержал, взял и заклинил. Тут мы, конечно, к земле устремились. Сели на небольшую полянку нормально. Но на пробеге в деревья уперлись, и ноги Жандарову чуть повредило. Потом из резиновой лодки носилки соорудили и понесли Алексея, как говорится, "через рельеф"...
За разговором обед затянулся. Ручкин бодрился, шутил, но закончил рассказ уже лежа в кровати. Хоть вида не подает, а ослаб он заметно. Но здесь поправится быстро. Это мы по себе уже чувствуем. Нам бы теперь на комиссию!..
* * *
Отдых быстро закончился. На наше место прибыли экипажи Колесника и Блинова. Михаил остался за главного и принял команду над новой группой. Проводив их в парную, мы распростились с хозяевами. Простые, милые люди. Доведется ли побывать здесь еще и, отрешившись от забот и волнений, пожить вместе с ними?..
Домой приехали засветло. На КП командир, комиссар и начальник штаба что-то решали, склонившись над картой. Как они изменились! У бати на исхудавшем лице появились морщины. На лице комиссара природная смуглая кожа стала еще темнее. У Ковеля под глазами обрисовались синеватые бугорки. Нашим видом они остались довольны. После недолгих расспросов об отдыхе батя сделал мне серьезное замечание. Оказывается, он уже знал о сильной вибрации на моем самолете. Ее обнаружил капитан Климов, когда попытался на нем слетать на задание. С того момента машина стоит на приколе. Набравшись смелости, я попросил разрешения полетать на его самолете. Командир, рассердившись, сначала не соглашался, но потом уступил.
Боевые будни
"11 октября. Вести с фронтов ужасные. Фашисты рвутся к Москве. Наши войска оставили Брянск и Орел. Бои идут у Мосальска и Юхнова. Вчера самолет противника сбросил массу листовок. В них враги расписывают свое "генеральное наступление", кричат о скорой победе и предстоящем параде на Красной площади. Нам же рекомендуют быстрее сдаваться в плен и использовать эти листовки как пропуск.
