На следующий день после подавления бунта раненый Хилвудий, с трудом держась в седле, в окружении нескольких соратников проезжал мимо ипподрома. Здесь все прилегающие улицы и площади были выстелены телами тысяч убитых повстанцев, которых солдаты Юстиниана вынесли из стен ипподрома и выложили для устрашения недовольных на мостовые улиц и площадей. Стратиг остановил коня и обозрел эту мрачную картину. Пожилые женщины в чёрном из среды простонародья бродили среди тысяч мертвецов, пытаясь опознать среди них знакомых или родных. Мужчин среди тех, кто осматривал убитых, не было. Кое-где прямо на камнях мостовой были поставлены и зажжены поминальные свечи. Кого-то из поверженных накрыли белым покрывалом, чтобы скрыть наготу. Кому-то вложили в руки простенький деревянный крест или небольшой образ христианского бога. Этот обычай греков вызывал удивление и уважение Хилвудия. Местами звучала негромкая, печальная, поминальная молитва на греческом, с трудом понятная уху варвара. Повинуясь какому-то внутреннему чувству, стратиг с трудом сошёл с коня. Лики павших врагов всегда вызывали интерес у него. Хилвудий всмотрелся. Ни одно из увиденных им лиц не выражало ни страха, ни сожаления, ни мести, ни боли. Кто-то из сражённых умер, закрывав лик тыльной стороной ошеей длани. Рука так и застыла у лба и глаз, словно умиравший закрыл глаза от яркой вспышки. Но в этом остановленном смертью движении не было и тени страха. Везде виделось строгое торжество правоты, покоя и вечности. Хилвудий помнил, что в схватке на многих бунтовщиках были доспехи. Нынче же всё защитное вооружение с убитых было снято. С некоторых сняли даже туники. На телах и одеждах были видны смертельные раны, запёкшиеся чёрной кровью. Солдаты-стратиоты Юстиниана явно поживились за счёт побеждённых. Стратиг обратил внимание и на то, что местами камни и плиты мостовой были ещё сыры и покрыты лужицами невысохшей кровавой жижи. Отдельные покойники подплыли кровью. Значит, когда их подобрали на ипподроме и выбросили на улицы, те были ещё живы… Сердце билось, гнало кровь, но никто и не подумал оказать помощь поверженному, раненому врагу. Эта жестокость ромеев в очередной раз удивила и заставила задуматься Хилвудия. Во всяком случае, анты и другие славяне уважали достойного, смелого, пусть раненого врага и не бросили бы его умирать без помощи…

– Остави их, княже, – негромко произнёс Ратибор, сошедший с коня и тронувший Хилвудия за плечо.

– Мыслю, есть оправдание их пред боги? – то ли молвил, то ли спросил стратиг у сородича.

– Днесь имате ины делы. Надо ехати, княже, – тихо отвечал Ратибор.

Стратиг молча кивнул головой и ухватился за переднюю луку седла. Ратибор поддержал его левую ногу, помогая поставить её в стремя и сесть в седло. Всадники тронули коней. Осторожно проезжая среди покойников, двинулись в сторону дворца. Подковы негромко стучали на каменной мостовой.

Вскоре Хилвудий и его окружение узнали, что провозглашённый восставшими базилевс Ипатий и его брат Помпей были схвачены Велисарием и приведены к Юстиниану. Тот допросил мятежного племянника и уже хотел заточить его и Помпея в монастырь, сохранив им жизнь. Однако императрица Феодора настояла на смертной казни. И в понедельник 19 января, ещё до рассвета, Ипатий и Помпей были обезглавлены, а тела их брошены в море.

Спасённых Хилвудием германцев звали Гесимунд и Ильдигис. Последний оказался не готом, а лангобардом. Гесимундом был тот, что отбивался мечом от наседавших мятежников и потом продолжал раненый драться бок о бок с Хилвудием. Когда восстание было окончательно подавлено и всё было кончено, то озверевшие от кровопролития, убийства, боли и ужаса люди стали приходить в себя. В те дни оба спасённых поклялись в вечной верности и признательности Хилвудию. С этих пор завязалась их крепкая мужская дружба.

Несмотря на рану в бедро, Хилвудий остался в строю и никоим образом не хотел пропустить торжеств, намеченных в честь победы над мятежниками. Конечно, главной его целью были не пиршества с дивными яствами и винами, не получение наград и щедрых даров, коими Юстиниан осыпал верных ему полководцев и воинов. Везде – на торжественном приёме у базилевса, при пожаловании новых чинов предводителям войск, на пирах – он искал глазами её. Он искал и находил эту женщину то в свите императрицы во время триумфа, то в базилике во время благодарственного богослужения, то в императорском дворце во время очередного пиршества. Каждый раз он узнавал её в разных дорогих нарядах с ослепительными драгоценностями, унизывающими её роскошные каштановые волосы, покрывавшими её белую лебединую шею, надетыми на её белоснежные запястья и тонкие нежные пальцы. И каждый раз она казалась Хилвудию иной, чем прежде. Он видел её загадочной, неземной и в то же время страстной и доступной. Он сгорал от догадок, какая она на самом деле. Ночами его посещали видения, и ему чудилось, что он пробирается под покровом темноты к ней в покои, застаёт её спящей на шёлковом ложе и душит её, нагую, белую, сладкую, нежную, страстную, в своих объятиях. В своих сновидениях, как в древних славянских сказаниях, он порой видел себя оборотнем-волком. Тогда Хилвудий настигал свою возлюбленную где-то в лесу, вонзал в её лебединую выю (шею) свои клыки и пил её сладкую кровь, терзал её груди, соски, живот, чресла, бедра, стопы ног своими устами и зубами, оставляя на её белом нежном теле следы безумных розовых и багровых поцелуев. Просыпался он в холодном поту от тяжёлой ноющей боли в бедре. Пробуждался и просил у своих богов, кому из века в век молились его предки и сородичи, чтобы они дали ему возможность встретить её и поговорить с ней. Но нигде он не встречал её один на один. Тайно он принёс жертву, заколов агнца перед небольшим золотым идолом Святовита. Но все эти переживания, поиски стоили ему огромного напряжения сил, ибо рана его была ещё свежа и давала о себе знать. Ранее Хилвудий любил услады рабынь и щедро награждал их за ласки. Но с той поры, как вновь увидел свою желанную в день схватки на ипподроме, образ её затмил его сознание, полностью пленил его сердце. С этих пор он перестал изливать свою страсть на других женщин и более не делил ложе с рабынями. Сумасшедшее, заставившее забыть всё чувство страсти только к ней одной овладело им.

Святовит и древние боги были безответны. Наконец, измождённый душевной мукой, Хилвудий пришёл к мысли о том, что боги не обидятся на него, если он обратится к греческому Богу. Он узнал, как зовут Его, и взмолился Ему. От всего сердца Хилвудий просил у Христа желанную женщину и клялся, что если это случится, то он уверует в Него. В своих душевных терзаниях стратиг почти забросил свои дела, службу, оставил своих симмахов. Но верный Ратибор взял все заботы о соплеменниках на себя.

И верно, или его древние боги, или греческий Бог услышали зов Хилвудия, да и он поверил в это, ибо уже слышал фразу, сказанную Иисусом: «Стучитесь, и отворят вам». А потом голос кого-то незримого прошептал ему во сне:

– Следяще за нею, имаши сведети вся! (Следи за ней и узнаешь всё!)

Не жалея денег, Хилвудий подкупил двух служанок из свиты императрицы и те стали сообщать молодому стратигу о том, куда следует или где находится племянница базилисы. Теперь он узнал многое о своей возлюбленной; уведал, как её зовут, услышал, что она рано вышла замуж и стала вдовой, будучи совсем молодой.

Очередная их встреча случилась во второй половине февраля. Столица медленно освобождалась от пепелищ и отстраивалась. Солнце к тому времени воскресло на небосводе, и в Империю Ромеев пришла весна. Прекратились дожди. Холодные серые воды Босфора и Пропонтиды, искрясь под лучами Ярилы, потеплели и поголубели. Радостно защебетали птицы. С юга подули тёплые ветры, несущие с собой ароматы окрестных садов со смешанным запахом распускающихся акаций, абрикосов, мандаринов, олив, инжира и других плодоносных деревьев. Наконец ветры принесли на берега Босфора благоуханное, терпкое и сухое тепло пустынь Заиорданья, Синая, Ливии, и весна полностью вступила в свои права. У Хилвудия это было любимое время года. С тех пор как он пришёл в империю со своей дружиной, его постоянно восхищал смелый и быстрый приход весны в этих краях. Весна придала ему силы.