– Это не дело, это тинейджерская глупость и разыгравшиеся гормоны, – не стушевался Лев. – С тех пор я значительно поумнел и понял, что ни одна красотка силой своего воздействия на меня не может сравниться с баблом.

– В этом я, пожалуй, с тобой соглашусь… Ладно, пойду я. Меня обещали довезти до дома…

– Э! А барахло? – возмутился Лев.

– Лёвчик, кто у нас продюсер? Я своё дело сделал, отпахал так, что все клуши визжали от восторга. А организация – это, извини, твоё. Вылови внизу пацанов, пусть свои манатки собирают. А мне пора…

Тиф с видом оскорблённой звезды выплыл в дверь, а Лев не то возмущённо, не то восторженно бросил ему в спину:

– Звезда, не звезди!

Тиф оглянулся:

– Ладно, Лёв, не обижайся. Но мне сегодня и правда нужно уйти. Разберись уж со всем, а? В следующий раз и я тебе помогу.

– Ага, так я тебе и поверил, – по-детски протянул Лев, но останавливать Тифа не стал. – Ладно уж, дуй отседова…

На улице уже совсем стемнело. Марина припарковала машину, которую они с Лерой перегоняли от ресторана, где начинали отмечать день рождения, у «Клубито» и огляделась:

– Ну, и где он?

– Сейчас выйдет, наверное, – пожала плечами Лера. – Ну, не сердись, подвезём человека. Что нам стоит?

– А что? У звезды местного масштаба нет денег на такси?

– Ой, ладно, Мариш, перестань изображать не пойми кого. А то ты не знаешь, что деньги не с неба падают. Он только начал раскручиваться… Да и, кстати, мне показалось, что дело не в том, что Тиф хочет сэкономить, а в том, что ему кое-кто понравился.

– Не смеши меня, – фыркнула Марина.

В этот момент из чёрного хода клуба показался Тиф, огляделся, увидел её машину, быстро подошёл к ней, открыл заднюю дверцу и сел, с трудом уместившись между подарками, цветами и наполненными гелием шариками.

– Вот спасибо, девчонки! Не очень долго ждали?

Лера помахала рукой:

– Нет, как раз пока за машиной прогулялись, она у ресторана была припаркована. Мы там день рождения Марины отмечали…

– Так вот к чему здесь всё это великолепие! А я и не знал! Мариночка, поздравляю!

– Спасибо, – коротко поблагодарила Марина и завела машину. – Куда едем?

– Мне в Заречье, если можно.

– Отлично, это близко от нас. Вернее, от дома моих родителей. Мы сегодня ночуем у них.

– Да, вспомним детство, – поделилась радостью Лера. – Утром тётя Аня нас блинами накормит, с черничным вареньем…

– Ух ты! Блины и черничное варенье – это просто мечта, – восхитился Тиф.

Лера вопросительно уставилась на подругу, стараясь, чтобы Тиф этого не заметил. Та кивнула и вежливо пригласила:

– Если хотите, присоединяйтесь.

Тиф с улыбкой поправил:

– Хочешь. Если хочешь. Мы же не ты.

– Да. Если хочешь, – поправилась Марина и добавила: – У меня понимающие и гостеприимные родители.

– Спасибо. Очень бы хотел, но дела не ждут.

Лера сочувственно покивала головой:

– Ну, дела так дела. Мы понимаем и не обидимся… А вот, кстати, и дом Марины.

В этот момент они проехали мимо большого и явно дорогого дома. Тимофей заинтересованно посмотрел в окно.

Марина коротко взглянула на подругу и поправила:

– Дом моих родителей, а не мой.

– Ну да, конечно, – осеклась Лера и пояснила Тимофею: – Марина живёт отдельно. В Советском районе.

– Мы уже в Заречье въехали, – напомнила Марина. – Тимофей, тебе куда именно?

– Что?.. – очнулся от своих мыслей тот. – Да вон у того магазина останови, пожалуйста…

1941 год

Когда главную сельскую улицу многократно перечеркнули длинные тени пирамидальных тополей, у клуба собралась молодёжь. Симпатичный светловолосый парень играл на гармони, толпились рядом, пересмеиваясь, переглядываясь и пританцовывая, девушки и ребята. Быстро летали по кнопкам загорелые пальцы музыканта, весело пела гармонь, ноги сами просились в пляс. И некоторые не выдержали, вышли в круг.

Бабушка с Пелагеей возвращались от знакомых, когда услышали радостный, заливистый перебор. Пелагея встрепенулась, поискала глазами источник звуков и, найдя, залюбовалась музыкантом. Живое лицо гармониста светилось таким удовольствием от красивой мелодии, тёплого вечера и радости слушателей, что в сердце Пелагеи вдруг что-то дрогнуло, сжалось и, уже не переставая, дрожало всё то время, что девочка стояла неподалёку. Бабушку окликнули другие женщины, она отошла к ним, кинув внучке:

– Поди, послушай. Хорошо Иван играет.

Пелагея, плохо понимая, что ей говорят, кивнула и пробралась сквозь небольшую толпу к крыльцу клуба. Как сквозь толстое стёганое ватное одеяло, которое ей сшила бабушка, она услышала, что какая-то женщина сказала другой:

– Наталья, сын-то у тебя какой! И глаз не отвести, и поёт – заслушаешься.

Вторая, на которую тут же украдкой посмотрела Пелагея, неласково, девочке даже показалось, что грубовато, отмахнулась:

– Нечего хвалить. Парень как парень. У нас на селе каждый первый такой.

– И то верно, мои сыновья не хуже. Но поют так, что даже я их слушать не могу. Уши хочется заткнуть и убежать подальше.

– Зато танцуют знатно. Я видала недавно. Глаз не отвести. Ох, и танцоры! Главное – под ноги не попасть: затопчут!

Чуткая к интонациям и словам Пелагея испугалась, что сейчас начнётся ссора. Но женщины засмеялись, и она с облегчением поняла: никто не ссорится, у всех радостное настроение, всем хорошо и весело. Успокоившись, девочка снова перевела глаза на Ивана, очень похожего на свою красивую строгую мать, и больше уже не смотрела ни на кого другого и не смогла бы ответить, сколько времени провела так.

Наговорившись с женщинами, Прасковья нашла глазами внучку, заметила её неотрывный взгляд и покачала головой. Мала ещё, тринадцать только минуло, а вон как смотрит на Ивана. Не вышло бы беды… Она подошла, встала рядом и удовлетворённо увидела, что Пелагея отвела обожающие глаза от гармониста и потупилась. Вот и ладно… Надо будет присматривать за внучкой, раз такие дела…

Наше время

– Ну, вот и девять дней уже прошло… – негромко сказал отец, и Кирилл с тревогой посмотрел на него. В чём он всегда был уверен на все сто, так это в том, что родители по-настоящему любят друг друга. И теперь, после смерти мамы, ему было страшно за отца. Но тот старался бодриться, поправлял венки, разглаживал растрёпанные ветром чёрные ленты с серебристыми надписями «От любящих друзей», «От скорбящих коллег» и расспрашивал сына о планах:

– Когда ты к себе?

– Я с тобой останусь, пап, – решительно сказал Кирилл, хотя ещё несколько минут назад не знал, как поступить. Вернее, знал, как надо. Однако было так непросто отказаться от привычной жизни, планов и друзей, что он до последнего колебался. Но сейчас неожиданно для себя испытал облегчение, как бывало с ним, когда принимал правильные, хотя и непростые решения. Ну, значит, так тому и быть. Работу он себе и здесь найдёт. Должен найти…

Отец, похоже, обрадовался, хотя все эти дни и хорохорился и делал вид, что не нуждается в постоянном присутствии сына.

– До сорока дней побудешь? – сквозь показную лёгкость отчётливо сквозила надежда.

Кирилл почувствовал, как сжалось от любви и сострадания горло, и покачал головой:

– Пап, я насовсем.

– Как насовсем? А твоя работа?

– Ты не поверишь, но тебя я люблю сильнее. Пока мама была с тобой, я мог себе позволить заниматься карьерой. Теперь не могу. И не хочу.

Отец почему-то посерьёзнел и внимательно посмотрел на сына.

– Ты скоро заскучаешь, Кирилл. Ты же здесь почти пятнадцать лет не живёшь. Отвык уже. У нас другой ритм и вообще всё другое…

– Ничего, как-нибудь привыкну. Всё же я здесь жил когда-то…

– А работа? Или ты собираешься сдать московскую квартиру и заделаться рантье?

– Мне вчера Сёмка Рукавишников звонил. Узнал, что я здесь, и зовёт на местное телевидение.