Мне никогда не дарили воздушных шариков. Даже родители.

В моем детстве они были трех форм: круглые, грушевидные и как столбики.

На первомайской демонстрации девочки с огромными, непременно белыми бантами, шли в нашей колонне со связками разноцветных шариков – круглыми, грушевидными и длинными. Торжественные и смешные такие девочки.

Мы, мальчишки, в соседних садах ломали цветущие ветки яблонь. Это среди нас считалось подвигом, и негласно поощрялось учителями. Видно, потому что не их сад ободрали, а праздничную школьную колонну – украсили. Рядом с их домами ведь тоже яблони цвели.

Когда мне было пять лет, перед Новым Годом мы с Женькой Смирновым, закадычным моим приятелем, рванули по сугробам через весь военный городок в Дом офицеров на ёлку. Нас не приглашали, но мы этого тогда не знали, и рванули просто так, без приглашения, накатавшись на попах с горки.

Было холодно, и ледяная корка на попе оттягивала штаны вниз. Но мы все равно пошли.

Было интересно посмотреть, есть на самом деле Дед Мороз, или его нет.

Дед Мороз в Доме офицеров был. Он, наверное, был солдатом, и сидел на стуле выпрямившись и закинув ногу на ногу, как ему приказал командир взвода. Дети стояли в очереди. Каждый ребенок подходил к нему и выполнял его задание. Дед Мороз почему-то со вздохом лез в стоящий перед ним мешок и выдавал подарок за выполненное задание.

Мы с Жекой тоже встали в очередь.

Мне досталось прочесть стихотворение. Я попросил Деда Мороза о подарке, и прочел из того, что к этому времени знал. И подарок из мешка получил.

Я просил Деда Мороза подарить мне воздушный шарик, но теперь держал в руке маленького пластикового Буратино.

А мама дома не ругала, только сказала:

– Что ж вы с Женькой в Дом офицеров побежали в драных штанах!

Когда мне исполнилось пятьдесят пять, друзья мне подарили воздушный шар. Большой, цветной, красивый. Квадратный. На нем были написаны теплые слова. Я знаю, что это честные пожелания.

И мне захотелось отпустить этот шар в небо. Ввысь.

К Богу!

И чтобы ОН услышал слова друзей!

Жили скудновато. Отец служил в полку истребительной авиации, мама посуду мыла в столовой офицерского состава.

Выделили нам в гарнизоне домишко с печным отоплением: маленький, но, по-моему, уютный. Вечно гости толклись. Смеялись. Отец после выпитого за столом непременно запевал:

Жили дружно. Дома стояли рядышком. Их тогда пленные немцы много после войны понастроили. Добротные. Общие сараи, где всегда остро пахли кадушки с солеными огурцами и помидорами, с мочеными яблоками.

Туалет, правда, далековато был: метров сто бежать, на несколько домов рассчитан. Дощатый, с дырками такими типа «очко». Ну так никто туда зимой и не бегал. Обходились ведрами в холодных сенцах.

Выручали огороды.

С одежкой было хуже. Но – делились. У кого кто из детей вырос – передай соседу.

Сложнее было с техникой. Не было недели, когда б у нас на обеденном столе не стоял разобранный до основания телевизор «Старт-2», который отец подвергал очередному капитальному ремонту с заменой абсолютно всех ламп!

Мы считались семьей обеспеченной. Наличествующий в доме телек должен был работать. И для нас, и для соседей.

Закончил мой старший брат с медалью школу и поступил в институт. Ничего себе!

Уж не знаю, как родители извернулись, но в нашем малюсеньком домике, где мы до сих пор спали с Валерой на одном диване, появилась невиданная роскошь! Подарок старшему сыну! Транзисторный приемник «Спидола».

Естественно, допуск к нему мне был запрещен сразу! А так хотелось ручки повертеть! Но Валере в ту пору семнадцать, а мне-то пять! А если сломаю?

Слезы, сопли и прочее не помогали никак. И Валера придумал, по его мнению, гениальный ход. Если хочешь, говорит, когда я в институте, пользоваться транзистором, выучи и четко произнеси слово "параллелепипед"!

Вечером было сделано. Надо сказать, что к этому времени читать-то я умел, но детский язык поворачивался еще плохо.

Видит братишка, что план его не прошел. Придумал новое задание. Чем-то он в это время глаза себе мазал. Взял инструкцию к лекарству, показал слово… Ну, и то же самое…

Я плакал дня два…

Прошло много лет. На похороны ни родителей, ни Валеры меня в Украину не пустили. Мечтаю хоть увидеть их могилы.

Транзистор, наверное, еще в рабочем состоянии. Где-нибудь в бывшей родительской квартире стоит, желтея боками, если не выбросили за ненадобностью нынешние хозяева.

Слово, которое мне тогда было задано для заучивания, помню до сих пор: гликокортикостероидгидрокортизон.

Мой отец, Анатолий Николаевич, изо всех своих наград больше всего уважал медаль "За доблестный труд в Великой Отечественной войне".

Война закончилась призывом мальчиков 1927-го года рождения. А он родился в двадцать восьмом.

Работать начал в сорок первом. Кочегаром грузовых паровозов Липецкой дистанции пути. К сорок четвертому – помощник машиниста!

Совковую лопату саму по себе в тринадцать лет поднять трудно, а ему поднимать и закидывать уголь в топку требовалось каждую минуту.

Всю взрослую жизнь папа посвятил истребительной, а после увольнения из Вооруженных Сил – гражданской авиации.

Помню, привез меня для поступления в военное училище. Территория огорожена сеткой-рабицей. Нашли укромный уголок. Я уже, считай, в военной зоне, а он – вне ее. Он с той стороны руки к сетке прислонил, я – с этой. К его рукам.