На тот момент спектр моих желаний не выходил за рамки научно-технического мира, и даже интерес к компьютерам на фоне физики казался мне довольно экстравагантным. Мне вдруг стали интересны появившиеся тогда персональные компьютеры и вообще алгоритмы, управление и через некоторое время искусственный интеллект. Я перевелся с физического факультета в Новосибирске на факультет кибернетики в Москве.
Жизнь как система
Открытием для меня стали книги Валентина Турчина, физика, кибернетика и диссидента. Еще в СССР мои родители заполучили распечатку его книг, а затем в США подружились и общались с самим Валентином Федоровичем. Я подробно изучал его книги, живя в Иерусалиме.
Его книга «Феномен науки» рассматривает всё происходящее на свете как системы, управляющиеся по определенным законам. Одним из основных понятий его теории является «метасистемный переход», фактически принцип «перехода количества в качество», но очень детально разработанный с точки зрения кибернетики. В частности, Турчин рассматривает в качестве элементов системы не предметы, а определенные функции, например, управление положением, движением, раздражимостью, рефлексами, ассоциациями и, наконец, мышлением.
Его книга «Инерция страха» описывает модели построения общества, в частности, демократического и тоталитарного. В конце он делает интересный вывод: идеально управляемое общество должно быть многоуровневой системой, где на каждом уровне люди взаимодействуют лично в очень малых группах, а интересы низших групп учитывают их отдельные представители. Турчин, видимо, считал эту схему управления демократической, но если хорошенько подумать, то это иерархическая патриархальная феодальная система.
Придя к такому парадоксальному выводу, я еще раз убедился, что с научной парадигмой что-то не так, и стал копать дальше. Я покупал и читал много книг по истории, ходил на открытые лекции по истории в МГУ.
В русском магазине в Женеве я нашел книгу «Иерархический человек» Валерия Чалидзе, тоже физика и диссидента. Автор рассматривает поведение живых существ и человека как результат действия их воли к выживанию, а также стремления занять определенное положение в иерархии. Под волей Чалидзе подразумевает просто желание что-то делать в свою пользу, контролировать ситуацию, осознанно или не осознанно, управлять своей жизнью. На примитивном уровне это просто физическая сила. Естественно, группы людей и других существ в результате проявления воль распределяются по иерархиям, причем по разным, с разными критериями. Взаимодействие этих иерархий, взаимодействие различных воль, возникновение и проявление различных автоматизмов увеличения объема воли – все это создает психологический и общественный мир человека. По большому счету, это очень широко развернутая и проиллюстрированная «теория разумного эгоизма».
При всей механистичности этого подхода, он мне понравился тогда и продолжает нравиться сейчас тем, что четко описывает механизмы того, что при другом подходе может показаться туманным, загадочным, интуитивным или художественным. При этом, Чалидзе нигде прямо не опирается на материализм. В промежутках между его алгоритмическими построениями вполне могли бы уместиться представления об индивидуальности, творчестве и духовности.
В это время мне пришло в голову все-таки ознакомиться с классической западной философией. Особого энтузиазма она у меня никогда не вызывала заумностью своих рассуждений и общей неясностью цели. Попытавшись читать Гегеля и Канта, я удивился, почему они так долго и нудно пытаются найти некое нечто, что заменило бы понятия души, Бога и духовной сущности, но называлось бы по-другому, более «материалистически». Уснув недалеко от начала «Критики чистого разума», я больше всерьез к этой теме не возвращался.
Больше мне понравились новые европейские философы: Шопенгауэр, Кьеркегор, Шестов, которые рассказывали о тщетности поиска общей мировой системы, ограниченности чисто научного познания и намекали на то, что человеческая жизнь определяется собственно самой личностью человека. Но говорили они об этом как-то не очень весело, и мне захотелось все-таки найти позитивную систему жизни. Поэтому я в третий раз бросил учебу (это было в Бостоне) и уехал в Израиль собирать апельсины в киббуце.
Жизнь как свобода
В Израиле, однако, ни одного апельсина мне собрать не довелось, потому что, попав в Иерусалим, я нашел там достаточно других интересных дел. Главным в них было то, что я наконец-то решил твердо делать только то, что мне действительно хочется. Собственно, еще в Москве я осознал, что желание заниматься наукой было навязано мне окружением. Это скорее было желание соответствовать окружающему миру, иметь место в нем. Внутренне же мне хотелось какого-то творчества, свободы, поисков и приключений. Ощущение это появилось у меня почти сразу после советской армии, когда я обнаружил, что людьми движут желания. Я начал понимать тогда, что физика – не мое истинное желание, но мне понадобилось еще четыре года и два института, чтобы дать себе волю отказаться от научной схемы и попытаться отдаться желаниям.
Я позволил себе отказаться от планирования будущего, от постоянной осмысленной работы, учебы, места жительства. Работал маляром, искал интересные проекты, знакомился с людьми, ездил по стране. Читал все подряд, рисовал на всем вокруг, фотографировал красоты, смотрел дурацкие фильмы и без цели болтался по городу. Писал записки, рассказы и размышления.
И я получил это ощущение – что я делаю то, что хочу. Или не делаю ничего, если ничего не хочу. Израиль очень располагает к безделью и расслабленности, и я пользовался этим насколько мог. Если я мог ничего не делать и ни к чему не стремиться, то ни к чему не стремился и ничего конкретного не делал. Я почувствовал, что время наконец-то остановилось. Оно перестало бежать куда-то, перестало быть постоянно направлено от моего неустроенного прошлое в желательно более организованное и осмысленное будущее.
До этого я все время чувствовал, что должен соответствовать некоему осмысленному процессу, должен постоянно делать какие-то определенные полезные дела – учиться, работать – чтобы продолжать жить. В Израиле я почувствовал, что живу независимо от того, делаю я что-нибудь полезное или нет. Если я просто сижу на балконе и смотрю на деревья, то моя жизнь от этого не прекращается. Она никуда не движется, но она есть, я ее чувствую. Это то чувство, ради которого люди становятся дауншифтерами, выходят из городской беготни в размеренное курортное существование. Но дело не в городе или курорте, а в ощущении времени, в ощущении себя по отношению к времени.
Современный стиль жизни напоминает быструю реку, в которой человек старается все время держаться в струе течения, и при этом успевать реагировать на проплывающие мимо пейзажи, события и предметы. Время течет из прошлого в будущее. Прошлое у нас за спиной, и чтобы на него посмотреть, нужно отвлечься и обернуться. Будущее впереди, но оно не определено, так что перед глазами нет никакого четкого образа. И только небольшой пятачок прямо под ногами – ближайшее настоящее – более или менее отчетливо можно разглядеть.
Спокойное время, которое я ощутил в Израиле – это архаичное восприятие времени, которое свойственно людям, живущим традиционным укладом. Так жили в Средневековье, в другие архаичные периоды цивилизаций, так отчасти продолжают жить в далеких деревнях или в далеких экзотических племенах.
Человек ощущает себя в центре воспринимаемого мира. Время не движется, вокруг чистая статика. Будущего нет в этой картине, нет этого белого зыбкого пятна, в котором все равно ничего не разберешь, но кажется, что там есть что-то определенное. У традиционного человека мир состоит из настоящего и прошлого, которое окружает его со всех сторон. Настоящее – под ногами, ближайшие произошедшие события – вокруг, более старые события – подальше. Какие-то события связаны с какими-то другими, но не все и не обязательно. Многие вещи интересны и содержательны сами по себе, независимо от хронологической последовательности. Будущее же – это просто следующее дело, оно появляется ниоткуда и сразу оказывается настоящим.
