– Привет, Рэйни! – сказала я, приглаживая ему волосы.
– Тай синькулэ – ты так упорно трудишься! – скомандовала учительница Чэнь. – Говорим, дети!
Дети подхватили.
– Тай синькулэ – ты так упорно трудишься! – пропищала детвора, глядя на своих стариков. Рэйни удалось промямлить что-то в мою сторону.
– А теперь массируем старших! – объявила Чэнь.
Рэйни обошел мой стул и положил ручонки мне на спину. Остальные дети сделали то же самое, и я осознала, что воспитанники репетировали эту церемонию на занятиях. Рэйни мял меня вяло – так прикасаются к стенке, на которой еще не досохла краска, но вскоре все и закончилось. Двадцать семь детей помассировали спины двадцати семи китайским старейшинам, а двадцать восьмой – мой сынуля – погладил по спине свою мать-американку.
В тот вечер Рэйни простонал:
– У меня нет бабушек и дедушек.
Само собой, они у него были – четыре штуки, но жили на другой стороне планеты. Переезжать к нам не хотелось ни одному.
Близился китайский Новый год, важнейший праздник китайского календаря, и я пронюхала, что остальные родители уже готовят изысканные дары. Я сообразила, что пора несколько подпитать гуаньси – отношения с учителями Рэйни. Бабушек и дедушек Рэйни под рукой не было, разделить нагрузку его образования мне было не с кем, но мать, очень заинтересованная влезть в громадную шкуру китайского родителя, у него имелась.
С задачей покупки подарков я справиться могла.
Я оказалась в магазине «Кауч»[6] в Хьюстоне, когда отправилась посреди года повидать родителей, Рэйни прихватила с собой. День в торговом центре был вялый, и, когда продавщица в «Кауче» выяснила, что именно я хочу купить, она принялась увлеченно таскаться за мной.
– О! – сказала она, встрепенувшись. – Вы подарки ищете? Для китаянок?
– Да. Мне надо два…
– Да! Для китаянок! – воскликнула она. – Китаянки ходят сюда толпами и скупают сумочки на тысячи долларов. Очень хорошие клиенты!
Налоги на ввоз взвинчивают цены на зарубежные торговые марки в Китае вдвое, а то и втрое, и потому китайский потребитель при деньгах начал летать за покупками в Европу, Штаты, Гонконг и Корею. Хьюстонская продавщица приметила сумочку с ремешком и ярко-синими «К», огладила буквы пальцем – и выдала диагноз покупательским привычкам зажиточных китаянок:
– Китаянки любят все, что начинается на «К». Любят металлические эмблемы с дилижансом и лошадками, потому что это классика. Обожают лакированную кожу, яркие, броские, пластиковые цвета. Любят молнии, чтобы ничего не было открыто и уязвимо. И еще ремешки, чтобы носить вот так, – завершила она, вешая сумку на плечо. Пока она говорила, слова из нее сыпались все быстрее, и все, о чем вещала, она показывала: логотип, кожа, молния, ремешок.
Я высадила полтысячи долларов на сумочки, у каждой – все четыре обязательных атрибута, и понадеялась, что привлеку к своему сыну немножко внимания. Рэйни недоумевал. По дороге из торгового центра он выпалил:
– Это для кого сумочки?
– Для твоих учительниц Чэнь и Цай.
В голосе у Рэйни послышалась растерянность.
– У них уже есть сумочки, – сказал он.
– Это подарок, – отозвалась я.
– То есть у каждой будет по две сумочки?
– Да, – ответила я, пристально вглядываясь в дорогу поверх руля. Рэйни уже просек абсурдность положения.
В современном Китае дарение подарков – важная часть ритуала в любых ценных отношениях. Из того, каков подарок – насколько он дорог, как его преподнесли, иногда с курбетами едва ли не комическими, – вытекало множество разнообразных следствий. Большинство моих знакомых китайцев считает этот ритуал утомительным, а само действо таким замысловатым, что исследователи посвятили немало диссертаций формальностям и скрытым смыслам дарения. Китайская культура – иерархическая, и при вручении подарка человеку «с высоким уровнем власти» надо непременно явить «почтительное речевое и невербальное поведение», писал ученый Хайжун Фэн.
Иными словами, это никогда не просто вручение коробки, завернутой в бумажку. Учительницы Чэнь и Цай – люди «с высоким уровнем власти» в наших отношениях, мой сын отдан им под опеку на восемь часов ежедневно. В академических понятиях мне следовало выказать почтение к учителям, а также пробудить в них встречное чувство.
Короче, вручение обязано было пройти гладко.
Как мне этого достичь? Я воображала, как воодушевленные учительницы принимают мои дары с восторгом и широченными улыбками, но как этого добиться, я не очень понимала. Одна китайская подруга сказала, что надо все делать тактично, и я подумывала пролезть в классную комнату, когда буду забирать Рэйни, и оставить коробки у них в шкафу, но тогда что писать в сопроводительной записке? Другая подруга предложила подсунуть каждой учительнице в отдельности записку с адресом. «Они поймут, что надо приехать по адресу, и там им вручат коробку». Такие в Китае обычаи, сказала она. Но было в этом что-то слишком мафиозное, слишком от Триады[7], на мой вкус.
Наконец я решила изобразить курьера. Разложила все сумочки по коробкам с логотипом «Кауча» и сложила их в пластиковый пакет. Прибыв к двери классной комнаты, я обратилась к учительнице Цай в прямой видимости от шанхайца, собиравшего вещи своей внучки. Но когда я приблизилась к учительнице Цай, пакет прорвался, и украшенные логотипом коробочки вывалились всем на обозрение.
– У нас для вас подарки из Америки, – сказала я неуверенно, склонив голову и приближаясь к Цай с коробкой, подобранной с пола. Мне подумалось, что склоненная голова – «почтительное невербальное поведение», подчеркивающее положение Цай.
Отклик учительницы оказался пылким и непосредственным.
– Бу юн, бу юн – не стоит, не стоит! – воскликнула она, вскинув руки и сдавая от меня назад. Она глянула на дедушку-шанхайца, стремительно убиравшегося прочь со сцены событий. Затем учительница Цай удалилась на безопасное расстояние, развернулась и дала деру быстрым шагом, оставив меня на пороге в класс. – Бу юн, бу юн, – повторяла она через плечо.
Я получила и словесное, и невербальное отвержение подарка и стояла теперь, как идиотка. Перебрав в уме все, что знала о китайских традициях дарения, я вспомнила такую разновидность отклика: асимметричная расстановка сил в отношениях требовала неоднократной процедуры предложения и отвержения.
Иначе говоря, получателю первые несколько раз полагается отклонить подарок, а дарителю – настаивать. Я наблюдала, как этот обычай отрабатывается на встречах моих родителей с одним их другом-китайцем. Даже если обстоятельства впрямую намекали, что платить предстоит моему отцу, его гость в первый, второй и третий раз отказывался, и все три раза мой папа настаивал. Все это обычно сопровождалось устной – если не физической – перепалкой над принесенным ресторанным чеком.
– Не стоит! – говорил гость, вскидывая руку.
– Ты в прошлый раз платил! – возражал отец.
– Ну правда, мне в радость посидеть с вами, твое присутствие – вот мне подарок, – продолжал настаивать гость.
– Ты обязан дать мне заплатить, – не сдавался отец.
Официант-китаец стоял рядом и ждал, когда этот цирк завершится. Однажды я наблюдала, как гость трижды обежал ресторанный столик в погоне за моим отцом – чтобы отнять у него чек.
Терпения к подобным мелодрамам у меня не было никакого, а от реакции учительницы Цай я остолбенела. Не желала я участвовать ни в каких «процедурах предложения и отвержения» и крутила педали по дороге домой, чувствуя, что сердце у меня в пятках; чертовы сумочки «Кауч» болтались в корзине моего велосипеда. В жизни китайской семьи – хоть мигрантки-аи, работающей в большом городе и отправляющей деньги домой, хоть городского папаши, высиживающего в школьных коридорах, пока не закончатся занятия по арифметике, хоть мамочки из «Сун Цин Лин», лихорадочно строчащей в WeChat, – существовали отчетливые правила приличий, и я пыталась играть свою роль правильной китайской мамаши.
