– Я тут костюм спортивный оставлял!
Продавщица посмотрела на него, на секунду как будто задумалась, и словно решила не тратить попусту на этого подростка свои силы, достала из-под прилавка записку, покосилась на часы, молча выписала квитанцию и небрежно бросила ее перед Сергеем. Сергей подхватил квитанцию и пошел оплачивать ее в кассу. Через пять минут, он, едва сдерживая, рвавшуюся на лицо улыбку, счастливый, со свертком под мышкой, крест-накрест перевязанным бумажным шпагатом, размашистой походкой шагал домой.
Под конец, когда все дефицитные товары были распроданы, и толпа заметно стала редеть, по магазину все еще бродили те, кому ничего не досталось, и они, чтобы удовлетворить свой азарт, покупали совершенно не нужные им залежалые вещи – какого-нибудь фарфорового голубя, которого они принесут домой и не будут знать куда его поставить, чтобы не нарушить симметрию, так как совершенно забыли, что точно такие же два голубя давным-давно стоят в серванте за стеклом и пылятся там годами.
Директор универмага, заведующие секциями и все продавцы мысленно потирали руки от удовольствия. Торговля удалась на славу. За один день, судя по выручке, был почти сделан месячный план. И их всех перед самым Новым годом, как нельзя, кстати, ждала премия.
Сергей лежал на боку, полностью укрывшись одеялом, открытым оставалось только лицо, и согревал настывшие на прохладном воздухе руки. У противоположной стены на стареньком продавленном, коротком не по росту, диване спал Вовка – старший брат Сергея. Из-за того, что Сергей не помнил, как и во сколько он сам уснул, он не слышал, во сколько брат пришел домой. Но пришел он точно поздно. «Наверно, гулеванил далеко за полночь», – с тем особым чувством подумал Сергей о брате, с которым думают младшие братья о старших. В этом чувстве была хорошо замаскированная зависть, постоянно испытываемая с самых малых лет, с того самого времени, когда ребенок начинает осознавать себя, зависть к тому, что разрешено старшим, и что, почему-то, запрещено младшим. А, чтобы получше загородить и спрятать эту зависть, на передний план, как бы само собой выступает деланное придуманное осуждение. Именно потому, что брат спал и не мог что-то возразить, Сергей чувствовал над ним некоторое превосходство и свое право осуждать его. Вовка по своей привычке, словно он хотел спрятаться от всех дневных передряг, постоянно преследовавших его, спал, натянувши одеяло на голову, при этом его голые почти до колен ноги оставались снаружи. Теперь он лежал на спине и ступни его пятками вместе и носками врозь белели в темноте.
Сергей смотрел на эти бледные ступни, и одна и та же неприятная мысль копошилась у него в голове. Было что-то особенно неприятно-тревожное в виде этих голых ног. Он чувствовал, что он вот-вот разгадает, что же именно ему неприятно и тревожит его. Ответ был очень близок и он, почувствовав это, так же почувствовал, что он не хочет знать этого ответа. Он тут же заставил себя отвернуться и стал, словно в пустоту, смотреть на небольшое, с проложенной между рамами против замерзания, как он знал, ватой и с не задернутой шторой окно. Постепенно сознание вернулось к нему, и он стал понимать то, куда он смотрит и что он видит. Сергей перевел взгляд на дверь, ведущую в небольшую спаленку родителей. На двери, с занавеской с родительской стороны, он вдруг обнаружил почти точно такой же, как и на окне, переплет из шести застекленных квадратов. Внутри у него, как при каждом сделанном им новом открытии, поднялась волна радости. Но в тот же момент он испытал некоторое разочарование. «Ну, как! Я ведь тысячи раз смотрел и на это окно и на эту дверь и никогда раньше не обращал внимания на то, как они оба похожи между собой!» И, по укорененной привычке, хотя и не совсем логично, он перешел к обобщениям. «Ну вот, всегда так. Замечаешь что-нибудь интересное едва ли не самым последним. Всегда найдется рядом кто-нибудь другой, кто заметит это что-то интересное раньше тебя. Кто-то, опередив тебя, выскажет мысль, или выразит какое-нибудь наблюдение. А ты только стоишь, олух-олухом, хлопаешь глазами, и жалеешь об одном, ну как это я сам первым не догадался и не сказал об этом. А ведь это так просто! А, если бы я первым додумался до того же самого, то, уверен, что выразил бы это гораздо интереснее, тоньше, умнее!» Так, потихоньку съедая самого себя, лежал он еще некоторое время и отвлеченно переводил взгляд с окна на дверь и обратно. Кто-то может удивиться: «Ну, что это за «открытие» такое: шесть застекленных квадратов двери похожи на шесть одинаковых квадратов в раме окна!» Но дело в том, что с первых месяцев своей жизни человек только тем и занимается, что познает окружающий его мир, постоянно, по несколько раз на дню, делая подобные открытия. И чем более любознательной натурой наделен человек, тем больше всяких открытий, разных и неожиданных, обогащают его. Когда Сергей, дождавшись времени, что бы никого не было дома, впервые примерил новый костюм, он так же сделал очередное открытие.
В их доме находилась одна драгоценность, которой не было ни у кого другого, – во всяком случае, в каких бы домах своих друзей и знакомых не бывал бы Сергей, он такой вещи нигде не встречал. Драгоценность эта была, доставшийся по наследству, стоявший в родительской спальне, полностью сделанный из карельской березы, без всякой там фанеры, покрытый яхтенным лаком, древний, добротной работы, шкаф. В дверцу шкафа снаружи, делая его еще более праздничным, было вставлено из толстого стекла, с широким фацетом по краям, зеркало. Занимавшее собой, всю высоту дверцы, слегка потускневшее от времени, зеркало, было обрамлено рамкой с витиеватым узором, весьма искусной резьбы. Повторяя тему узора, на внутреннем замке красовалась бронзовая накладка, а в скважине поблескивал бронзовый же, довольно внушительного размера, отполированный руками, ключ.
В шкафу хранились большей частью дорогие материны наряды. Она никогда не покупала дешевой одежды. Всегда предпочитала, сэкономив деньги, покупать только самые качественные вещи. И любила повторять: «Хорошая одежда никогда не выйдет из моды». И, действительно, во что бы она ни одевалась, никто и никогда не мог упрекнуть ее, что она не модно одета.
Рассматривая себя в зеркале, наблюдая, как лоснится и переливается на складках различными оттенками синего цвета, гладкая, словно шелковая, блестящая ткань, Сергей, с удовольствием прислушиваясь к новому звуку, медленно таскал вверх-вниз бегунок молнии. У него никогда прежде не было ни одной одежки с такой длинной, да еще, что бы расстегивалась полностью, молнией. Как следует, насладившись в самую пору подошедшим костюмом, ласковым звуком, издаваемым молнией, Сергей выпустил бегунок из рук, – та штуковина, за которую он таскал бегунок, повисла, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Сергей заметил это покачивание и тут же подумал: «О, как хвост у собаки, – и тут его осенило, – так вот почему бегунок называют собачкой! Именно из-за этого – как будто собака виляет хвостом». Это и было одно из открытий, сделанных Сергеем. Особенностью внутренней организации Сергея было то, что однажды пришедшая ему на ум мысль, в его сознании тут же превращалась в крепкое убеждение. Так произошло и с мыслью о собачке – она сразу же сделалась его убеждением.
На разукрашенных морозом елово-лапчатыми узорами стеклах окна стали происходить видимые изменения. Вначале глубокий черный цвет окон постепенно утратил свою ночную густоту, окна приобрели темно-серый цвет, потом все более и более светлели, стали светло-серыми, а потом и вовсе перекрасились в молочно-белые. Там, за окном совершался восход зимнего солнца. Молочный цвет на совсем короткое время полыхнул красным и почти сразу же перетек в нежно-розовый. Это блеснул по небу первый солнечный луч.
Потом узоры на окне опять побелели, но сделались совершенно прозрачными без замутненного молочного оттенка. И наконец, на всех шести квадратах окна установился незыблемый голубой цвет. Солнце оторвалось от горизонта и, отражаясь от снега, залило все вокруг голубым светом.
