Он отыскал нужный размер, снял костюм с вешалки и, не примеряя, направился с ним к продавцу.
– Вы можете это отложить? – с замиранием сердца спросил он у продавца. Он хотел было начать сочинять, что ему совсем немного не хватает денег, хотя в кармане у него глухо позвякивала только мелочь – полученная с рубля сдача после покупки батарейки. Опытная продавщица, бросив на него наметанный взгляд, сразу поняла, что этот «подросток», эта «дылда», как она мысленно обозвала его, готов понести всякую околесицу и, опередив его, тоном тюремного надзирателя произнесла давно заготовленную окаменевшую фразу:
–Только на час.
До дому спокойным шагом было минут 20 ходу, туда и обратно – 40, ну, дома еще минут 5. «Успею!» – уверено подумал Сергей.
–Хорошо, – стараясь придать своему голосу как можно более равнодушное выражение, сказал он. Продавщицу чуть было не обидело это показное равнодушие, но видно было, как она сдержала себя.
–Фамилия! – ледяным тоном потребовала она от Сергея.
«Пушкин! – в самое первое мгновение хотел соврать Сергей, как всегда неприятно пораженный в подобных случаях, когда невесть кто, ни с того ни с сего хочет узнать его фамилию, но тут же сообразил, что сейчас шутки плохи и доверительно произнес: «Пашутин».
Продавщица небрежно оторвала клочок серо-желтой оберточной бумаги, перевела глаза на висевшие на стене часы и написала: «отложено до …», сократив время на 10 минут. Положила записку сверху костюма и убрала все это под прилавок. Сергей заметил что-то неладное в записке и обратился к продавщице:
– Извините, вы, кажется, неправильно записали мою фамилию.
Она посмотрела на «дылду», всем своим видом выказывая крайнюю степень недоумения, «что еще он от нее хочет?». Сергей, придав своему голосу самую миролюбивую интонацию, повторил:
– Вы, кажется, неправильно записали мою фамилию.
Продавщица вытащила записку из-под прилавка.
– Вот, видите, – указал ей Сергей, – Вы написали «Машутин», а моя фамилия «Пашутин».
– Машутин, Пашутин, какая разница, – забормотала себе под нос продавщица, – Говорить надо внятно! – высказала она свое недовольство, грубо карандашом черкая поверх «м» букву «п».
«А тебе слушать надо внятно, глухая тетеря!» – выругался про себя Сергей.
Он едва сдержался, чтобы тут же не сорваться с места, развернулся и решительно зашагал к выходу. На улице в голову ему полезли разные тревожные мысли: клочок бумажки, небрежно брошенный на костюм, может потеряться, завалившись куда-нибудь, его просто может сдуть сквозняком.
Сергей не тратил попусту свои деньги, как тратили свои деньги его сверстники.
Он избегал сомнительных удовольствий – не покупал в мороз мороженое, как это делали его друзья, не ходил смотреть заведомо плохое кино, лишь бы отметиться, что он видел его.
Имея в загашнике кругленькую сумму – пусть даже десять рублей, он чувствовал себя гораздо увереннее. Не то, чтобы деньги нужны были ему для каких-то особенных трат – у него не было в помыслах купить себе что-то необычное. Но он испытывал удовольствие от одного сознания того, что в любой момент он может позволить себе купить какую-либо значительную вещь, купить которую не смогут позволить себе его друзья, просто потому, что у них нет нужной суммы сбереженных денег.
У Сергея как-то само собой сложилось его собственное представление о деньгах, и оно казалось ему таким простым и естественным, что и другие люди, по его мнению, должны были иметь такое же ясное и простое представление.
Ему казалось, например, что чаще всего встречаемые мятые потрепанные рублевые бумажки песочного цвета – это, как заводские рабочие, которых он в массе встречал в своей жизни. Рублей было много, и никто ими особенно не дорожил. Далее шли зеленые трехрублевки. И они, в его представлении, были начальниками цехов на заводе, директорами школ, главными врачами поликлиник. Синеватые пятирублевки представлялись ему главными бухгалтерами на крупных фабриках, или что-то подобное. Во всяком случае, когда он сталкивался с очередным начальником, он старался определить на трояк, или на пятерку тот тянет. Красные гладкие и хрустящие десятирублевые купюры в его представлении связывались с директорами фабрик и заводов, с городским начальством, разъезжающим на служебных автомобилях. Дальше – в туманную область «генералов и министров» воображение Сергея не распространялось. Нужды в том не было – всего только пару раз в своей жизни держал он в руках сиреневую двадцатипятирублевую ассигнацию, не говоря уже о, совсем заоблачных пятидесятирублевых и сотенных банкнотах, о которых он только слышал, что они существуют, но которых он ни разу не видел.
Он сам относился к своей «системе» не серьезно, но она была удобна для него, и благодаря этому удобству, она переставала быть шуточной, и он с удовольствием ею пользовался.
Конечной целью в деле откладывания денег было насобирать десять рублей. Десятка служила гарантией сохранности денег, – с тремя и даже пятью рублями расстаться было довольно легко, но с десяткой – почти никогда.
На книжной полке, сбоку от стоявших книг, лежала особо толстая и по формату большая, так что она не помещалась вертикально, одна старая, в немного потертом кирпичного цвета переплете, книга. Сверху на этой книге в виде ступенчатой усеченной пирамиды стопкой лежали другие, более мелких размеров, но также не подходящих под высоту полки книги.
Сергей, аккуратно, чтобы не рассыпать, снял стопку книг, отложил их в сторону и извлек самую нижнюю. Это был увесистый второй том «Былого и дум» Герцена. Здесь он и хранил свои деньги. Куда подевался первый том «Былого и дум» в семье никто не помнил. И даже, если бы томов было два, то все равно, как правильно рассчитал Сергей, лучшего места спрятать деньги, невозможно было найти. Существуют такие книги, которые, в основном со слов других людей, пользуются у своих хозяев уважением, но этих книг никто и никогда не читает. Так и стоят они в книжных шкафах и на полках – важные, со своим особенным авторитетом, и иногда, на интеллигентных и совестливых хозяев будто смотрят с укором. А те проходят мимо и как бы оправдываются: «Ладно, ладно, вот будет у меня отпуск, я возьму и прочитаю тебя», или: «Когда пойду на пенсию, у меня будет уйма свободного времени – вот тогда я вас всех перечитаю!».
Сергей раскрыл «Былое и думы» и быстро распуская веером страницы, делая краткие остановки, одну за другой, достал три красные десятирублевки – все деньги, что были у него.
Когда он вернулся в универмаг, толпа была настолько многочисленна, что ему пришлось протискиваться к отделу сквозь живую стену людей.
Весть о том, что в универмаг завезли новые товары, моментально распространилась среди жителей небольшого городка. И едва ли не все свободное в это время женское население и множество мужчин направились сюда. Градус страстей нарастал с каждой минутой. То тут, то там начали вспыхивать перебранки. Кому-то не досталось дефицитной хрустальной сахарницы, или мельхиоровых подстаканников с необычными вензелями. Может, кому-то эта сахарница не нужна была сто лет, но поддавшись общему настроению хапуна, он вдруг решал, что эта последняя сахарница нужна ему позарез – ведь он мечтал о ней всю свою жизнь! И, изловчившись, он выхватывал злосчастную сахарницу из-под самого носа у такого же охотника за дефицитом.
Сергей с большим трудом прощемился к прилавку. За те несколько десятков минут, прошедших после того, как он оставил продавщицу, у нее заметно сменилось настроение. Пропала снисходительная надменность, и закипало столь привычное гневное раздражение. Придавленный к прилавку напиравшей толпой, толкаемый в бока и спину, Сергей громко обратился к продавщице:
– Я тут костюм оставлял.
Осаждаемая со всех сторон, среди общего гула требовательных голосов, продавщица не расслышала, или, как показалось Сергею, сделала вид, что не расслышала его.
Еще раз, но уже более настойчиво и громко, перевесившись вперед, чтобы она не отвертелась, он, четко разделяя слова, повторил:
