Ладно, подумал я. Не всем же быть, как выражается гверет Моргенталер, «выше облаков и круче туч». Я уже понял, что бонусов от этого немного, зато ответственности выше крыши.

– А теперь расскажи, что сказала социальный работник.

Эта тема была куда приятнее двух предыдущих, я изменил своей обычной немногословности и, можно сказать, заливался соловьем.

– Влюбился, – констатировала гверет Моргенталер. – Я уж думала, не дождусь такой радости. Думала, что ты до конца своих дней будешь от женщин шарахаться, как тебя в йешиве приучили. Ну и что ты теперь будешь делать?

– Я очень хочу ее видеть. Но мало ли чего я хочу. Я не уверен, что вправе что-то предпринимать.

– Почему?

– Потому что мне нечего ей предложить. Жениться-то я не могу.

– А почему обязательно жениться? Почему нельзя просто встречаться и приятно проводить время?

– Она будет оскорблена. Все женщины хотят замуж.

– Не все и не всегда. У меня было восемь любовников, каждый научил меня чему-то полезному, каждый принес радость, но что же, я должна была за них всех замуж выходить?

Я застыл, не донеся до рта кружки с чаем. Неужели правду говорили про светских, что они прыгают из постели в постель и проводят время в бесконечных оргиях? Восемь любовников! Да зачем же столько? До сих пор я знал, только что муж гверет Моргенталер погиб в «войну Судного дня»[30] и она осталась одна с маленьким сыном.

– В общем, если ты у девушки не спросишь, чего она хочет, ты так никогда об этом и не узнаешь.

– А вдруг она мне откажет?

– Откажет, значит, откажет. Будешь жить дальше. Тебе что, девушки никогда не отказывали?

– Я никогда не имел возможности спросить. К тому времени, как должен был состояться мой первый ши-дух[31], я уже сбежал и жил у вас.

– А в армии?

– В армии я был занят.

– Да, тяжелый случай. Да не слушай ты меня, циничную старую ящерицу. Просто в наше время не часто бывает, чтобы привлекательный молодой мужчина так долго оставался чистым и неиспорченным. Скажи спасибо той среде, откуда ты вышел. Если девушка умна, она оценит тебя по достоинству. А дура тебе не нужна.

– Допустим, она согласится со мной встретиться. А дальше?

По лицу гверет Моргенталер я понял, что моя дремучесть начинает ее раздражать, но больше мне совета было спросить не у кого.

– Пригласи ее куда-нибудь в кафе. Или арендуй машину и вывези куда-нибудь в парк.

Она грациозно и легко встала из кресла, в которое забралась с ногами, вышла в гостиную и вернулась с конвертом.

– Ты мне это оставил четыре года назад. Ты сделал мне больно, но я не могу долго на тебя сердиться, я давно тебя простила. Ты, наверное, уже понял, что здесь не пансион и я не сдаю комнаты постояльцам. Ты мне вместо сына, и пока я здесь живу, здесь твой дом. Вот тебе деньги, расслабься, отдохни, в кои-то веки потрать на себя и не вздумай чувствовать себя виноватым. Доставь мне такую радость, пожалуйста.

Да, с чувством вины она попала в самую точку. Насколько мне нравилось тратить деньги на мать, младших и наш дом, настолько тяжело мне давались покупки лично себе. Единственная дорогая вещь, которая мне принадлежала, был CD-плеер. Это был подарок гверет Моргенталер, сам бы я такого не купил себе никогда. Диски для прослушивания я брал у нее же, что во многом определило мои музыкальные вкусы. Я обожал израильскую эстраду шестидесятых и семидесятых, а ребята на стройке недоумевали, как можно слушать это замшелое старье. То, что для них было замшелым старьем, для меня было песнями родной страны, о существовании которой я лишь недавно узнал. Я чувствовал себя уроженцем восточноевропейского гетто, который наконец вернулся из галута[32] домой. Держа в ладонях конверт с деньгами, я внезапно осознал, что у меня нет приличной обуви. Дома и летом я носил сандалии, в холодную погоду на улицу надевал те самые ботинки, в которых демобилизовался. Еще имелись ботинки для работы – устрашающего вида тяжеленное нечто, облицованное сверху сталью, чтобы защитить ноги от травм. Ни в том, ни в другом, ни в третьем на свидание с девушкой было идти нельзя. Я поднял глаза от конверта на гверет Морген-талер и медленно проговорил, с трудом выталкивая каждое слово:

– Если вы в самом деле не считаете, что это аморально, я куплю себе кроссовки.

Мы с Малкой встретились на исходе субботы в ливанском ресторанчике в Христианском квартале. За мезе[33] она рассказала мне, что приехала в страну из России во время большой алии[34] конца 1980-х. По возрасту и незнанию иврита не попала под военный призыв. Приехала к отцу, который уже давно жил в Израиле. При помощи нехитрых арифметических манипуляций я догадался, что она меня по меньшей мере на десять лет старше. Малка засмеялась.

– Что, испугался, какая я старая? Я семидесятого года рождения. Вот и считай.

Да, на двенадцать лет.

– Нет, я не испугался, какая ты старая. Я счастлив, что ты пришла.

На то, чтобы принять гиюр[35], у Малки ушло два года, и после этого она поступила в Махон Штерну в Цфате[36]. Через полтора года ее из семинарии попросили.

– За что?

– За то, что думала своей головой и называла вещи своими именами. Да я на них зла не держу. Я и с девочками продолжаю общаться, и Цфат люблю. Ну не хотела я быть третьим сортом, а так-то все нормально.

Потом Малка успела выучиться на социального работника, выйти замуж, родить девочек-двойняшек и овдоветь. Муж, насколько я понял, мизрахи[37], погиб на КПП, когда проходил военные сборы. Сейчас она жила с дочками и с отцом, который занимался научной работой на кафедре физики Еврейского университета.

– А мать у тебя кто?

– Переводчик, редактор. Она много языков знает.

– Я имею в виду, кто она, если она не еврейка.

– Кореянка.

Я вспомнил все, что успел прочесть о Корее в газетах. Картина выходила очень нерадостная.

– Так твоя мама живет под властью этого сумасшедшего, дружка Саддама Хусейна, который грозится всех бомбить?

– Нет, моя мама живет в штате Техас под властью президента Буша. В Корее было мало земли, многие уходили искать землю в Россию и оседали там. А потом Сталин заподозрил всех корейцев в шпионаже и сослал их в Узбекистан. Там и родилась моя мама.

Про Сталина я знал очень хорошо. В йешиве нам рассказывали, что он хотел сослать всех евреев в Сибирь, но праведники поколения вымолили у Всевышнего спасение, и Сталин умер, не успев осуществить свой план. Я, дурак, тут же задал вопрос, почему праведники поколения не отправили вовремя по тому же адресу и Гитлера, и тут же получил от учителя указкой по пальцам.

Меня бросало то в жар, то в холод, никогда раньше ни один человек не вызывал у меня такой реакции. В какие-то моменты я был готов поклясться, что я ей нравлюсь и что она хочет понравиться мне. Через минуту я уже был уверен, что мне затмило разум мое, как выражалась гверет Моргенталер, непомерное самомнение. К самомнению я был склонен всегда, но именно гверет Моргенталер сделала так, что оно стало таким непомерным. Куда я лезу? Что я делаю?

Малка взяла мою руку в свои. Нежные филигранные пальчики с бледно-розовым маникюром, маленькие ладони. Надо же, сколько силы может быть в таких маленьких руках.

– Я же пришла, Шрага. Я же чем-то руководствовалась, раз пришла.

Мы стали встречаться каждый Шаббат. Я только этим и жил, но и гверет Моргенталер старался не забывать. Если не мог зайти, обязательно звонил.

Накануне Хануки Малка сказала мне, что ее девочки уезжают на межпраздничные дни к родственникам в Йерухам, и пригласила меня к себе домой.