Бережковский сорвал трубку:

– Алло! Елена!

– Да, Андрей Петрович, здравствуйте! – ответила она. – Спасибо, что вспомнили обо мне. Я и не рассчитывала.

– Перестаньте! Где вы сейчас? Как себя чувствуете?

– Я уже в операционной. Боюсь ужасно. Вернее, боялась. А теперь, когда слышу ваш голос, стала успокаиваться. Раз произошло одно чудо – я вас слышу, то произойдет и второе: я выживу. Правда?

– Конечно! Конечно! – заверил он. – Все будет хорошо!

– Ваш голос на меня так чудесно влияет, даже странно. Я как будто пью его. У меня есть еще пара минут, пока не начал действовать наркоз. Расскажите мне что-нибудь.

– Что же вам рассказать? Давайте я прочту вам стихи. «Ты устала, дорогая, триста с лишним дней в году – дни труда, и ты в трамвае задремала на ходу. Крепко сомкнуты ресницы, брови подняты дугой, кто тебе сегодня снится, мой товарищ дорогой? Это, может быть, красавец по лицу и по уму – я деталей не касаюсь, но завидую ему. Я себя последней спицей не считаю, нет, и мне тоже бы хотелось сниться многим девушкам в стране. Но тебе, с которой вместе общим делом я живу, для которой столько песен написал я наяву, мне б особенно хотелось передать во сне привет. Это, может, мягкотелость. Что ж поделаешь! Поэт…» Вы уже засыпаете?

– Нет. Это ваши стихи?

– Это Иосиф Уткин, он погиб в сорок четвертом. А до войны был очень знаменит, у Маяковского есть такие строки: «Давайте разделим общую курицу славы, товарищ Светлов и товарищ Уткин!»

– А у него… – сказала она не то затихающим, не то слабеющим голосом, – у него есть что-нибудь в духе Бережковского?

– То есть?

– Ну, вы понимаете…

– Кажется, понимаю. Сейчас… «Нет, что-то есть такое выше разлук и холода в руке – я видел Вас и Вас я слышал на лазаретном тюфяке. И это Вас, когда потухло, я у груди пронес назад, как девочка больную куклу, как руку раненый солдат. Вы на далеком повороте не друг, не брат и не родня. Но нет, но нет – Вы не уйдете, Вы не уйдете от меня! И, даже предаваясь плоти с другим, Вы слышите, с другим, любовь свою вы назовете библейским именем моим! И это выше, выше, выше разлук и холода в руке – я видел Вас и Вас я слышал на лазаретном тюфяке!»

– Спасибо… – уже еле слышно сказала она. – Я засыпаю…

Гудки отбоя и сухой стандартный голос:

– Аппарат абонента выключен или находится вне зоны…

Бережковский осторожно кладет трубку, проходится по мансарде. И с разными интонациями пробует свой голос:

– Голос… Хм… Голос!.. Го-лос… Голос… Го…

Телефонный звонок. Бережковский хватает трубку.

– Андрей? – спросила жена. – Неужели ты у себя? Я была уверена…

– В чем? – стоически спросил Бережковский.

– Ну мало ли! Я могу принести тебе завтрак?

– Нет! – сухо отрезал он. – Мы же договорились.

– Но я рядом, внизу!

– Нет, нет и нет! Мой кабинет – моя крепость. И вообще я не в Москве, я в Биаррице с Бисмарком! Понимаешь?

– Но ты не завтракал!

– Я заказал себе пиццу. Сейчас принесут.

– Каждый день эта пицца! Ты заработаешь гастрит.

– Пусть! – все-таки сорвался Бережковский. – Пусть у меня будет гастрит, колит, холера! Только дай мне дышать!

– Я могу вообще освободить тебя! – обиделась жена. – Навсегда!..

– Начинается!.. Киса, я тебя умоляю! Я работаю! Я не шляюсь по блядям, не сплю с актрисами, не играю в казино и не ухожу в запои. Ну что тебе еще нужно?

– Мужа! Мужа, ты слышишь?! Когда ты последний раз меня любил? Когда ты со мной разговаривал? Ты приходишь домой, как на пересадку! Между поездами и самолетами! Сочинский фестиваль! Выборгский фестиваль! Съемки в Питере! Съемки в Новгороде! Снял грязную рубашку, надел чистую и – за дверь! И даже когда ты в Москве, разве я вижу тебя? То «Мосфильм», то «Культурная революция», то тусовка у Никаса, то твоя рабочая студия! Откуда я знаю, чем ты там занимаешься? Может, у тебя там любовница…

– Пять! – сказал Бережковский.

– Что пять?

– Пять любовниц! И все пишут! Одна пишет сериал про Бисмарка, вторая – пьесу, третья – роман, четвертая – рекламу, а пятая – мюзикл по «Камасутре». Киса, я тебя умоляю! Я обещал Эрасту новогоднюю историю…

– А мне?

– Что тебе?

– Ты забыл? Ты обещал, что мы всегда будем вместе – в беде и в радости, в горе и в удаче… И вот я жду как дура! – со слезами сказала жена. – Годами! Сижу дома и жду!..

– Хорошо, хорошо, я понял, – поспешно заверил ее Бережковский. – Знаешь что? Давай действительно плюнем на все и через месяц поедем в Грецию. Или в Испанию. А?

– Ты обещаешь?

– Конечно. Если Эраст купит мою историю – сразу заказываешь билеты. Идет? Ну, будь умницей и не плачь. Хорошо? Я тебя целую!

– И я тебя…

Бережковский дал отбой и снова услышал громкое гульканье голубей в окне и на веранде.

– Кыш! Кыш, суки! – крикнул он в досаде. – Блин! Плохая примета – голубь в окно…

Звонок в дверь.

– Открыто!

Сделав нечто вроде кульбита, влетел семнадцатилетний разносчик с пиццей в коробке и двумя бутылками пива.

– Оп! – сказал он и театрально расшаркался. – Кушать пода…

Но Бережковский недовольно перебил:

– Привет! Что так долго? Ты Коля или Сережа?

– Я Сережа, – сообщил разносчик.

Бережковский стал расплачиваться за пиццу.

– Вечно я вас путаю. А мать-то вас различает?

– Только по голосу. Но мы ее тоже дурим.

– Сдачу не нужно.

– Спасибо. А можно спросить?

– Валяй. – Бережковский открыл коробку и принялся за еду.

– Вот вы сейчас кино снимаете…

– Я – нет.

– Ну, по вашему сценарию снимают, я слышал. А мы с Колей могли бы там сняться?

– В массовке? Наверное…

– Знаете, я хочу подарить вам нашу кассету. Вот. Мы с братаном песни пишем, у нас и группа есть. Только раскрутиться, конечно, не на что. Даже нормальной гитары нет. Может, вы нам поможете? Послушайте кассету.

Двумя нежирными пальцами Бережковский взял кассету и усмехнулся:

– Как же я вам помогу?

– Ну, вас все знают! Вы все можете.

– Нет, дорогой, я не лезу в шоу-бизнес. Это отдельный мир. – Бережковский взглянул на кассету. – А что тут написано?

– «Группа товарищей». Это наша группа так называется.

Бережковский впервые внимательно посмотрел на разносчика:

– Гм… Хорошее название… – И, осененный идеей, заинтересованно шагнул к разносчику. – Слушай, а тебе сколько лет?

Тот отодвинулся:

– Девятнадцать. А что?

– То есть ты уже это… взрослый?

Разносчик опять отодвинулся:

– А-а… а вам зачем?

– Ну, мне-то ты можешь сказать. Чего ты боишься?

– Мало ли?.. Мне Коля сказал… Вы это… Вы имейте в виду: I am strait.

– Мудак! – в сердцах сказал Бережковский. – Я тоже «стрэйт»! – И вернулся к пицце. – Вот публика! «Группа товарищей»!.. Ты, группа товарищей! Ну-ка, скажи мне: сколько вы зарабатываете?

– В каком смысле? Песнями?

– Нет, песнями вы еще ни хрена не зарабатываете. Пиццами. Вот ты пиццу целый день разносишь. Сколько ты на этом имеешь?

– Ну, как когда…

– Меня не интересует, как и когда. Меня интересует конкретно: сколько вы набиваете за день? Максимум.

– Ну, больше десятки мало кто сверху дает. Если в день двадцать заказов…

– Двести рублей.

– Плюс зарплата сто баксов.

– И вы с братом работаете через день? Выходит, в месяц каждый из вас имеет двести баксов. А теперь скажи мне, как мужчина мужчине, у тебя бывают взрослые женщины?

– В каком смысле? – осторожно спросил разносчик.

– В каком, в каком! В прямом! – И Бережковский сделал выразительный жест. – Вот в этом!

– Ну, Андрей Петрович… – замялся разносчик. – Честное слово, я не по этому делу. Я только пиццу доставляю…

– Мудак! Я что – прошу тебя мне бабу доставить? Ты хочешь, чтобы я вам помог с раскруткой? Отвечай на вопросы. Какая самая взрослая женщина у тебя была? Какого возраста? Только честно!

– Ну, если честно, то одна была. Заказала пиццу, а потом…