Не любит Фаина город. Другой случай ее нелюбви зафиксирован в анналах истории. Многие города борются за право обладания оригиналом – Вологда и Череповец, Ярославль и Кострома, оба Новгорода – до столиц дело дошло. А дело было так. В одну из своих немногочисленных и непродолжительных поездок «в город» Фаина взяла с собой внука. Как обычно, зашли в магазин, универмаг. Пока то да се, бабушка замешкалась, а внук устремился к полке, на которой были выставлены чугунки, кастрюли, горшки. Что взять с мальца – нахлобучил себе на голову и, разумеется, застрял, снять не может. Вой поднял на весь магазин – тут и Фаина очнулась, и продавщицы понабежали. Тянут-потянут – вой стоит страшный.

– Езжайте в травмопункт, – говорят, – там с парня горшок снимут. Только заплатите сначала.

– Да вы что, родные, как же так-то?

– Платите.

Делать нечего, выложила бабушка положенные по такому случаю деньги, повела внука на остановку автобуса. Народ, конечно, оглядывается – кто смеется, кто сочувствует, похихикивая. А внук ничего, освоился. Сели в автобус, на заднее, разумеется, сиденье.

– Бабушка, – раздался утробный горшкообразный голос внука.

– Чего тебе? – недовольно проворчала Фаина.

– А я царь! С такой-то короной царь я, не иначе!

– Да сволочь ты, а не царь! Столько денег на тебя, дурака, извела, а он еще царем прикидывается!

Автобус во время и после этого любовного диалога, разумеется, трясся от хохота и визга радостных пассажиров…

Село – любит, очень любит.

– Здесь, – говорит, – всё свое, родное, здесь всё «настояшше». Не как у вас там. У вас там и люди из пластмассы.

Сказала и посмотрела. На сей раз серьезно, без подковырки. Часто с ней соглашаюсь. Потому и ездим мы всей семьей туда, где всё «настояшше»: небо и лес, река и люди. Проверьте и вы – приезжайте в гости. У нас хорошо. Если горохом не злоупотреблять, конечно.

Кот Кит умел давать лапу и делать сальто-мортале. Лапу давал с удовольствием и без посторонней помощи, акробатический трюк делал с посторонней помощью и, похоже, без особого воодушевления. А душа у Кита была, как ни крути: терпел детские выходки. Более того, когда кто-нибудь из моих сидел на горшке и ревел, Кит еще и занимался воспитанием и утешением дитяти: ходил вокруг горшка и терся о детские ноги и спину. Помогало: вой прекращался, начинался смех. Кит скрывался от очередного сальто-мортале на книжную полку или на шкаф. Следил сверху за порядком в доме и передвижениями детей и щенка-фокстерьера, иногда сбрасывая ему карандаши для тренировки новых зубов. Щенок был ему благодарен. Я – не очень.

Потом Кит состарился, перешел со шкафа на диван. Акробатика прекратилась. Дети, соответственно, подросли, и начались уже подростковые капризы. Один из таких подростковых «закидонов» довел меня до применения физической силы: ну надо было как следует отшлепать зарвавшегося сорванца. Что-то он там такое натворил нехорошее, не помню. Экзекуция проходила в Китовом присутствии – так себе сцена. Гнев, обида, слезы – фу.

Вдруг чувствую: сильный удар по руке. Сильный, но мягкий. И почти разборчиво: «Не-ет, не-ет, не-ет». Это Кит, несмотря на почтенный возраст, покинул свой диван и решил прекратить сеанс воспитания. К тому же явно неудачный. Колотит он по моей руке своей старческой лапой, приговаривает это свое «не-ет, не-ет, не-ет» и смотрит огромными желтыми, полными недоумения и боли глазами. Прямо в душу смотрит, с укором.

Наказывающий и наказуемый на минуту оцепенели. Прекратили всю эту неприятность. Извинились друг перед другом. Кот Кит победоносно и устало прошествовал к дивану – подняться мы уж ему сами помогли.

Наказал, научил нас кот Кит – и молодого, и который постарше: жить-то, оказывается, по-человечески нужно. Я ему даже фокстерьеровы карандаши простил.

Ну невзлюбила трехлетняя Серафима Петровна, «личная папина дочь», как она сообщила мне, личному ее отцу, елку, которую мы принесли домой в конце декабря. «Убирайте!» – говорит, и всё тут! До слез дело дошло. Мы думали, успокоится деточка, все-таки первый раз елку настоящую видит – ан нет: убирайте, пожалуйста, дорогие родители. Решили еще денек подождать – может, привыкнет. Красиво же. Ага. Серафима Петровна нашла способ настоять на своем. Затихла сначала в гардеробе. А надо сказать, что внизу хранятся мои Самые Главные Путешественные Боты, в которых я по миру хожу, ну или езжу. И отношение к ним в семье сродни отношению к дедушкиной фуражке или прабабушкиному перстню: так просто брать нельзя. Все это знают, и даже смирились. Кроме протестующей Серафимы Петровны: выходит, ковыляя, в центр кухни в моих ботах, которые ей оказались выше колен, упирает руки в боки и, обращаясь к нам, говорит отчетливо: «Сколько лет с вами живу, а такого кошмара еще не видала!» Ну, мы намек поняли, поднявшись с пола. Елку отдали соседям. Сима, когда повзрослела, всё удивлялась, как это ей елочка не понравилась, – сейчас-то сама требует ее поставить и сестру с братом хороводы водить учит.

Став постарше, Серафима Петровна поступила в воскресную школу нашего прихода. Если учителя хорошие, то и уроки интересные. А тут как раз был очень хороший педагог: заинтересовал ребят церковнославянским языком. Мало того – на одном из занятий они добрались даже до 50-го, покаянного, псалма. Дети и покаяние – штука сложная. Впрочем, у взрослых, наверное, еще сложнее. Так или иначе, идем мы однажды с Серафимой Петровной в школу. Зимой. Снегу навалило – глаз радуется! Но пройти трудно: сугробы лежат. Бедняги дворники, пыхтя и поругиваясь, разгребают всё это счастье, пытаясь сделать хотя бы узкую тропинку.

Мы идем гуськом – Серафима Петровна впереди. Вдруг поворачивается и со значением выражается: «Вот зачем эти дворники снег убирают, а? Написано же: “Окропиши мя иссопом, и очищуся, омыеши мя, и паче снега убелюся”. Я иду себе и убеляюсь паче снега – чего они снег убирают?!» Такое вот детское покаянное богословие. Я и притих неавторитетно. Даже о своих грехах призадумался. Долго думал.

Точнее, не ОМОН, а СОБР, но я в этих штуках мало соображаю: знаю только, что и там и там сильные дядьки есть, с которыми лучше не спорить, если виноват. Мы Серафиму Петровну не пугали «дядьками милиционерами», которые за плохое поведение «придут и заберут», – она их и не боялась. Более того, и не боится, повзрослев. Даже уважает. И вот по какому случаю.

Взяли мы ее однажды на Крещение на водосвятие. Ночью. Ехать недалеко – от города километров двадцать. Говорят, там прекрасный источник есть, где вот уже несколько лет водосвятные молебны проходят. И устроил этот источник какой-то интересный дяденька, который сильно родную землю любит. Что за дядька? Что за источник? Решили проверить. Приехали, вылезли из машины. Народу много – Серафима Петровна возьми и потеряйся. Паника у нас случилась: бегаем, глаза вытаращив, орем. Наташка вдруг говорит: «Ну-ко стой – во‐он там, кажется, Сима стоит, с мужиком каким-то». Подбегаем: Серафима Петровна спокойно разговаривает с усатым великаном, тот держит ее за руку, улыбается и поверх головы смотрит: не появятся ли горе-родители? Увидел нас – показал Симе: «Вот твои мама и папа! А ты переживала!» Ну, руку-то мне пожал, а от комментариев воздержался. «Вы, – говорит, – проходите давайте. Потом поговорим. А вообще повнимательнее будьте, ладно?» Так и познакомились.

Капитан СОБРа Николай Александрович Соколов смотрит-то по-доброму, конечно, но уж если какое правило установил, то лучше его не нарушать. Правда, как он сам говорит, «самое главное правило – это не применять силу до последней возможности. Оружие – тем более. Люди ж не дураки, соображают. Поговоришь с человеком, обоснуешь то-сё, он и соглашается. А сила, оружие – это для врагов». Были всякие операции – и на Кавказе, и много еще где: и с преступниками сталкивался не раз. Заслуженные награды показывать не любит, да и не показывает особо: так – вскользь упомянет, если достанешь расспросами.