Запись о визите Заболоцкого зафиксирована в домовой книге, которую Ирина Николаевна, а впоследствии Николай Борисович обязаны были вести согласно тогдашним законам. Такие книги проверялись достаточно строго, поэтому сначала в них скрупулезно отмечали всех приезжающих в гости. Так, книга хранит, например, записи о пребывании в гостях у Томашевских Елены Сергеевны Булгаковой, Нины Львовны Дорлиак. Строгости, впрочем, со временем ослабли, и в домовую книгу стали заносить лишь тех, кто приезжал надолго, – членов семьи.

Постоянное наше летнее общество составляла совершенно замечательная семья Букреевых. Евгений Борисович, глава семьи, был известнейшим в Киеве врачом, учившимся в свое время вместе с Булгаковым. В Гурзуфе он с женой Еленой Ивановной, дочерью Наташей, зятем Осей и внучкой Аленой ежегодно снимал жилье. Алена была моложе нас года на два, и пока взрослые проводили время перед домом за ужином или картами, мы втроем резвились в детской. Доносящиеся до нас громкие голоса и взрывы смеха мы бесцеремонно перебивали требованиями принести нам чего-нибудь вкусного. В сентябре 1964 года Ирина Николаевна тяжело заболела (инсульт), и внимание и помощь Евгения Борисовича оказались бесценными. А для перепуганной одиннадцатилетней Маши, которая до прилета Николая Борисовича и Зои Борисовны оказалась наедине с больной бабушкой, еще и огромной моральной поддержкой.

Не обходились летние сезоны и без Виталия Яковлевича Виленкина, милейшего и образованнейшего человека. С ним, об этом уже упоминалось, Томашевские познакомились у Книппер-Чеховой, где он бывал постоянно. Когда Ольга Леонардовна перестала бывать в Гурзуфе, Виталий Яковлевич не бросил его. Жил он иногда в Доме творчества художников, но чаще снимал комнату – у него, равно как и у Букреевых, была постоянная хозяйка. У нас Виталий Яковлевич проводил много времени – в разговорах, неизменно задушевных и умных, за чашкой чая, а нередко просто приходил отдохнуть в саду, лежал и читал под огромным орехом. В Москве общение продолжалось – менее интенсивное в силу общей занятости, но постоянное.

Если говорить о литераторах, то помимо живших у нас Заболоцкого, Солженицына и Бродского, навещавшего Ирину Николаевну Лихачёва, в гости приезжали еще и крупнейший переводчик Николай Любимов, старинный друг нашей семьи, и Виктор Шкловский, и Вениамин Каверин, и Евгений Рейн. Последний бывал как у Ирины Николаевны, так и у Маши – в 1995–1996 годах, когда был гостем Пушкинского праздника поэзии. Круг общения литераторами, впрочем, не ограничивался. Посещали нас и художники – Натан Альтман, Дмитрий Бисти. С Альтманом Томашевские состояли в каком-то смысле в родстве: он был приемным отцом жены Николая Борисовича Екатерины Брониславовны Малаховской. Ее родители, художник Бронислав Малаховский и его жена Мария Валентиновна были репрессированы и погибли, первый был расстрелян, вторая умерла в тюрьме. Натан Исаевич и его жена Ирина Валентиновна Щёголева (сестра Марии Валентиновны) усыновили их детей – поступок столь же благородный, сколь по тем временам и отважный.

Не обошли вниманием гурзуфский дом и актеры – Олег Ефремов, знакомство с которым началось у Книппер-Чеховой, Игорь Кваша, Михаил Козаков. Последний даже стал в Гурзуфе жертвой собственной популярности. Мы уже рассказывали, что гурзуфские пляжи были чудовищно переполнены, поэтому те, кто имел в Гурзуфе знакомства и связи, добывали себе пропуска на пляжи санаториев или Артека. Козаков, отдыхавший в Мисхоре, приехал в гости к Николаю Борисовичу (было это в 1974 году). Наутро после вечера, проведенного в застольной болтовне и чтении стихов, которых Михаил Михайлович, как известно, помнил бесчисленное количество, он отправился на артековский пляж по заимствованному у кого-то из наших пропуску. Охранник, прочитав фамилию, поднял глаза, узнал знаменитость и… не пустил. Трудно сейчас уже вспомнить, огорчило это Козакова или обрадовало. По слухам охранник потом с гордостью рассказывал, как «не пустил Козакова на пляж».

В заключение хочется сказать несколько слов и о наших родителях, впитавших в себя с самого детства привязанность к Крыму и любовь к Пушкину.

Зоя Борисовна (1922–2010) не пошла по стопам родителей в выборе профессии, хотя унаследовала от них любовь к литературе. И всячески старалась прививать ее нам. Живя с нами в Гурзуфе, неизменно читала нам на ночь Жюль Верна, Гоголя, Льва Толстого. Знала она наизусть великое множество стихов, особенно, конечно, пушкинских, и очень часто – всегда к месту – их цитировала. Окончила Зоя Борисовна архитектурный факультет Всероссийской академии художеств, работала в Ленпроекте и много лет преподавала на кафедре интерьера Мухинского училища (ныне это Художественно-промышленная академия имени А.Л. Штиглица). Забавно, что в советские времена училище, неофициально конечно, называли «Штиглицем» («он учится в Штиглице»). Теперь же, когда историческая справедливость восстановлена и училище носит имя своего основателя, его – тоже неофициально – зовут «Мухой». Зоя Борисовна – автор интерьеров «Пушкинского кафе», бывшей кондитерской Вольфа и Беранже, откуда на роковую дуэль уехал Пушкин. Опять Пушкин! В последние годы Зоя Борисовна много занималась мемуаристикой, рассказывая о замечательных людях, с которыми благодаря родителям свела ее судьба. Ее перу принадлежат воспоминания «Канал Грибоедова 9», «Зоя Томашевская рассказывает».

Николай Борисович (1924–1992) избрал в отличие от сестры специальность семейную. Он был филологом-романистом, но литература русская неизменно входила в сферу его интересов. Автор многих переводов и статей по проблемам испанской и итальянской литератур, он отводил в своих работах немалое место испанско-русским и итальянско-русским культурным и литературным связям. Посвященные этим проблемам работы собраны в книге «Традиция и новизна», основную тему которой автор определил словами Ахматовой:

Подобно отцу и старшей сестре, Николай Борисович много занимался и преподаванием. Он преподавал историю западного театра в ГИТИСе, вел семинар прозы в Литературном институте имени Горького. В университетах Рима и Неаполя он читал курсы русской литературы. В Италии деятельность его была оценена высоко: его избрали академиком Флорентийской академии искусств, одним из первых членов которой был Микеланджело Буонаротти.

Во второй половине жизни в Гурзуфе он проводил не меньше времени, чем Ирина Николаевна, и себя любил называть московско-крымским жителем. Незадолго до смерти Николай Борисович совершил весьма нестандартный поступок. В семье все – и старшее поколение, и Зоя Борисовна с Николаем Борисовичем – очень сопереживали судьбе выселенных из Крыма татар. Когда же в годы перестройки татарам было разрешено возвращаться в Крым, Николай Борисович принял решение отдать часть гурзуфского участка татарской семье для постройки жилья. Пожелание было одно – семья должна была быть гурзуфской, из окрестностей холма Болгатур. И семья такая нашлась: родители Фикрета Меметова жили до депортации по соседству с домом Томашевских. Активное сопротивление местных властей вынудило Николая Борисовича к не менее активным хлопотам, и в результате семейство получило нижнюю половину нашего участка. Но «ни одно доброе дело не остается безнаказанным»: первое, что сделали новые соседи, это перекрыли значительную часть нашего замечательного вида, соорудив на своем доме башню в псевдомавританском стиле, а затем и вовсе застроили всё вокруг. Николай Борисович этого уже не увидел – тут, наверное, позволительно сказать «к счастью». Не увидел и невыполненных обещаний по поддержанию в порядке дома и сада, уходу за могилами родителей.

С домом пришлось расстаться в 2006 году: содержание его стало непомерно дорогим. Дом постройки «до 1917 года» как указано в документах всё больше и больше требовал капитального ремонта, а арендная плата на землю всё росла и росла. По украинским законам мы могли иметь в собственности только дом, но не землю. К тому же Гурзуф стремительно терял и продолжает терять свой первозданный облик. Огромные многоквартирные дома, растущие как грибы, попросту безобразны, многочисленные частные гостиницы, может быть, и красивы сами по себе, но никаким образом не вписываются в природный гурзуфский ландшафт. Дом Томашевских после ряда перипетий стал собственностью семьи Меметовых и вошел в комплекс их частных гостиниц. Теперь его не видно ниоткуда, участок окружен высокими каменными стенами. Единственное, что можно разглядеть – это то, что наши кедры, сосны и кипарисы на месте. И это не может не радовать.