Оказалось, что доченька водяного утром в рыбацкие сети попала, что сейчас она в избе, с крестьянскими детьми в куколки играет, вместе с ними пообедала и уходить не собирается. Тут Саверий голос с крыши подал, людей вразумил, чтобы немедля дитя водяному вернули.
- Вы скажите ей, - говорит, - что батюшка горем убивается, нигде сыскать ее не может. Нешто можно так отца родного огорчать?
Подивились селяне на говорящего гуся да слова его доченьке водяного передали. Она же, узнав о беспокойстве родителя, с людьми попрощалась, к реке поспешила. Проводили ее всем народом, да гостинцев ей надарили, да куколку ей вручили, да просили батюшке поклон передать и извинения, если, мол, что не так. Вот вошла она в реку по пояс, людям ручонкой помахала, сказала, что в гости еще наведается, да в волнах и скрылась.
Народ у реки постоял да и по домам пошел, доченька к водяному по дну реки идет, поторапливается, а Саверий следом плывет, до самого водопада ее провожает.
То-то обрадовался родитель возвращению дитяти своей! Так и обнимает ее, так и ласкает, целует да по головке гладит. Саверия хвалит, всем речным обитателям в пример ставит, а потом говорит:
- Вот уж и не знаю, гусь ты мой разлюбезный, чем за доброту твою отплатить. Скажи, нет ли у тебя нужды какой, не гложет ли тебя хворь, наваждение или иная напасть? Говори, а уж я-то для тебя все, что в моей власти, сделаю.
- Спасибо, - отвечает Саверий, - да только я и сам не пойму, что со мной. Вот ты гусем меня назвал, а ведь на самом деле я не гусь, а человек...
- Вот тебе на! - удивился водяной. - Как же это сталось, что ты облика человеческого лишился? За какие такие грехи?
Саверию отвечать нечего, а водяной посмотрел на него, поразмыслил о чем-то и говорит:
- Ну что же, добром за добро... Есть у меня водица, да не простая: она и хворь исцелит, и наваждение колдовское отведет, и сил прибавит, и старца омолодит.
Тут он отодвинул камень, что лежал в самом центре пещеры, а под камнем родничок бьет, хрустальные капельки в стороны разбрасывает. Вода чистая, вкусная, холодная, аж зубы ломит. Испил Саверий один глоток, испил другой, третий, и - надо же! - прежний облик к нему вернулся. То-то водяной и его доченька обрадовались, а Саверий - само собой, что родился заново!
- Вот так-то лучше, - говорит водяной. - Нельзя человеку в чужом обличье жить, нечистой силе уподобляться. Куда же ты теперь, добрый молодец? Далеко ли до дома тебе?
- Да в том-то и беда, - отвечает Саверий, - что вроде бы и дом есть, и путь недалек, а вернуться нельзя - гнев княжеский не позволяет.
Тут он рассказал о пропавшем обозе, о хуторе на болоте, о старушке-хозяюшке, о волчице, а водяной выслушал его и говорит:
- Плохи твои дела, но бывает и хуже. Видно, придется тебе снова на хутор наведаться, что и как разузнать - не могли живые люди в одночасье безо всяких следов сгинуть. Но только одно учти: сказывали мне, будто бы старуха на хуторе не простая, нечистая, будто бы зельем каким-то пробавляется. А потому, мил человек, как на хутор придешь, в питье привередничай.
Поблагодарил добрый молодец хозяина речушки за доброе слово, за водицу, откланялся да в путьдорогу, пропавших людей разыскивать.
Три недели лесами да болотами шел, до хутора добрался. На хуторе хозяйка кашу в ведрах таскает, свиней кормит да приговаривает: "Кушайте, славненькие мои. К осени жирку нагуляете, в самый раз будете". Саверия приметила, да егеря в нем то ли не признала, то ли вида не подала, но сразу в избу пригласила, да за стол, за еду, за питье. Всякой снедью его потчует, чарочку подносит.
- Выпей, - говорит, - на здоровьице, закусывай да отдохнуть укладывайся.
- Спасибо, добрая хозяйка, - отвечает молодец, - но я хмельного не пью.
- Как не пьешь? Мужик а не пьешь? Не бывает такого! Ты только попробуй мою наливочку, только пригуби - оторваться не сможешь.
- Не пью, - упорствует Саверий.
- Вот заладил, - обижается старушка. - Моя наливочка особенная, хрюковкой называется. И сладенькая, и душистая - одно удовольствие!
Как ни уговаривала гостя, как ни упрашивала - все напрасно.
- Ну ладно, - говорит, - вот кувшин на столе, вот и чарочка. Как надумаешь, так сам и выпьешь.
А дело к вечеру шло. Хозяйка на подворье умаялась, притомилась, в свою комнату почивать ушла. Саверий ей доброго сна пожелал, а она его только об одном попросила:
- Сделай милость, молодец, отвадь лешаков от хутора. А то ведь воруют по ночам: то курицу, то гуся утащат. Мне-то с ними не управиться, а ты человек крепкий, статный, вот огреешь одногодругого дубиной или рогатиной - глядишь, поумнеют.
На том и порешили. Взял Саверий рогатину, что в сенях стояла, вышел из дома, затаился возле сеновала. Стемнело, час-другой проходит, кругом тишина, только лягушки на болотах квакают. Вдруг неподалеку валежник тихонечко хрустнул, потом еще раз. Глядь - лешак к курятнику подбирается. Тут Саверий его подкараулил да как хватит рогатиной! С ног сбил, к земле прижал, да так, что у того дыхание сперло, а сам его поучает:
- Не годится чужое добро без спроса брать, человека воровством разорять. Вот отведу тебя к хозяйке, будешь у нее прощения просить.
- Ой, только не это! - взмолился леший. - Лучше на месте убей, только к старухе не веди...
Удивился добрый молодец. Невдомек ему, отчего леший так хозяйки хутора боится, а тот со страху аж мелкой дрожью трясется да все приговаривает:
- Только не к старухе! Только не к старухе...
Вдруг слышится Саверию, будто бы неподалеку в бурьянах кто-то плачет. Присмотрелся, в темноте лешаиху разглядел. Вот уж страшна-то, слов не подобрать, а плачет... до того жалобно.
- Отпусти муженька моего, - просит. - Лешаенок дома дожидается. Совсем разболелся сыночек наш, ему бы супчика куриного. Для поправления здоровья.
- А где же дом ваш?
- Да вон за осинами пень в землю врос, под ним и живем, - отвечает лешаиха и опять в слезы.
- Жалко мне лешаенка вашего, - говорит Саверий, - да только воровать-то не годится. Вы у хозяйки добром попросите. Нешто для больной дитяти курицу не даст?
Тут он сжалился, лешего отпустил, а тот спрашивает:
