Стены в душанбинском доме Федора были сплошь увешаны танка – буддийскими иконами на ткани, повсеместно стояли медные Будды и другие бурханы[23], горели лампады и курились ароматические палочки агарбатти из сибирского кедра, приготовляемые ламскими послушниками в отдаленных ретритах забайкальских Саян. Окна были зашторены даже днем. Федор Федорович любил покой. Упор в йоге он делал прежде всего на брахмачарье[24]. Коля-шиваит был, напротив, йогом-силовиком, в буквальном смысле слова выстаивавшим в ширшасане (это когда на голове) по четыре часа кряду! Коля поддерживал личную переписку с самим великим Шиванандой[25], которого принимал за личного маха-гуру. Я подарил экипажу «Сиёмы» несколько самиздатовских томиков Раматамананды[26]. Особое внимание на эти тексты обратил Федор Федорович, более других из всей троицы склонный к медитации.
Первоначально в распоряжении команды гидрологов была только маленькая сакля с печкой. На лето – большая суфа (деревянный насест) под деревьями с видом на долину внизу. Чуть выше, в разветвлении нависавшей над склоном гигантской арчи, было оборудовано медитационное гнездо с тентом от дождя. Чтобы залезть туда, приходилось потратить такое количество калорий, какое расходуется при двухчасовом занятии хатха-йогой. Зато потом подвижник вознаграждался захватывающей панорамой долины и ощущением тотальной изоляции.
Антропологический ландшафт сиёмской станции менялся с годами. Если первоначально сюда забредали лишь редкие йоги, тихо сидевшие в медитации по кустам, то с начала восьмидесятых эти места были объявлены заповедником снежного человека, в поисках которого сюда с каждым летним сезоном приезжало все больше народу со всех концов СССР.
Потом стали наведываться тарелочники, затем – рамочники[27], и в конце концов полевые работы на местности уже вели некие странные люди из якобы секретной военной парапсихологической лаборатории центрального подчинения[28].
К тому времени рядом со старой станцией возвели четырехкомнатный домик для персонала и залили вертолетную площадку, а небольшая стоянка, располагавшаяся на островках посреди реки, превратилась в перманентный палаточный лагерь, в котором порой спонтанно собирались до полусотни фриков. Тут были и йоги, и маги, и парапсихологи, и мистагоги, и тайные миссионеры, и даже переодетые йети. Как правило, народ приезжал не просто так, а с технической литературой, приборами ночного видения, горным оборудованием, спецантеннами и спецвеществами особого назначения. По вечерам в лагере загорались костры, доставались гитары или иные инструменты, а то и просто включалось индийское радио. Сиёмисты делились опытом в наблюдении малоизученных явлений природы и загадочных манифестаций парадоксального духа. Иногда ставились научные эксперименты.
Вообще атмосфера вокруг сиёмской станции, да и в ущелье, накачанная мистифицированными искателями приключений, располагала к фантазиям и даже более того. Никогда не забуду, как мы однажды сидели у костра с моими старыми знакомыми Шивой и Битником и компанией заезжих девушек, обсуждая загадки Востока. Шива рассказывал, что на Памире есть пещеры, которые ведут на ту сторону границы, в Афганистан, и даже дальше – в Индию и на Тибет, в Шамбалу. Были якобы в тридцатых годах попытки отследить маршруты этих лабиринтов, но несколько военных экспедиций[29] так и не вернулись назад. То ли в Шамбалу ушли, то ли погибли… Слушая Шиву, можно было представить, что туннель в Шамбалу начинается прямо здесь, на Сиёме, или где-то поблизости.
Да так оно и было. По крайней мере, Битник, со слов очередной своей любовницы, рассказал историю о том, как эта самая девушка однажды заблудилась в местных горах и вдруг оказалась на очень странном плато, почти полностью окруженном неприступными скалами, на котором обитали некие седоволосые старцы в белых одеждах. Девушка погостила у старцев с неделю, взяла воркшоп[30] шамбалических спецдисциплин и на условиях неразглашения тайны места благополучно вернулась в Москву. А вы говорите – Индия!
Между тем и у Шивы, и у Битника на руках были специальные удостоверения, которые в гоминоидных кругах так и назывались: «путевки в Шамбалу». С этими ксивами Шива с Битником приехали в Таджикистан как члены научной экспедиции по следам снежного человека, организованной журналом «Азия и Африка сегодня». Инициатор экспедиции Игорь Бурцев, заместитель главного редактора журнала, распорядился выдавать желающим принять добровольное участие в сборе научного материала особые справки от имени издательства, в которых местные власти призывались к посильному содействию работе членов специального экспедиционного корпуса. Так появились «путевки в Шамбалу», дававшие возможность их держателям отмазываться от ментов и вообще любопытных, которых так много на Востоке. Я сам впоследствии получил такую «путевку», и она мне неоднократно помогала – прежде всего в тех случаях, когда нужно было найти место в отеле или взять билет на дефицитный транспорт.
Энтузиазм Бурцева строился на увлеченности идеей академика Бориса Поршнева о двух ветвях человечества и возможном существовании в отдаленных районах планеты остатков палеоантропа (реликтового гоминида), называемого в тибетском народе йети, а у нас – снежным человеком или просто Гошей. Кто такой настоящий йети – герой многочисленных легенд и рассказов обитателей Центральной Азии и Гималаев, – реально выяснил еще в конце 30-х годов XX века зоолог Эрнст Шефер – штурмбанфюрер СС, руководитель немецкой экспедиции в Тибет. Этим словом местные жители называют гималайского медведя, которого одновременно считают предком человека и неким тотемом. Поэтому, когда их спрашивают, человек ли йети, они отвечают утвердительно: да, человек. Как для папуасов человеком является крокодил, а для амазонских индейцев – ягуар. Тем не менее наличие реликтового гоминида в Фанских горах считалось делом весьма вероятным у большинства владельцев «путевок в Шамбалу», составивших на Сиёме особую «партию йогов». Ею руководил московский художник Евгений Михайловский, бывший ракетостроитель, захипповавший под влиянием своего двоюродного брата – Битника.
Следует сказать, что академик Поршнев гораздо более интересен своими исследованиями в области возникновения и развития второй сигнальной системы, чем прикладной гипотезой о реликтовом гоминиде, онтологически находящемся в довторосигнальной стадии развития высшей нервной деятельности у приматов. В частности, ученый показал, насколько важную роль в процессе второсигнального обмена информацией играет суггестия – ключевой элемент феномена всякой осмысленности, ментальной саморефлексии. В своих интерпретациях природы человеческого сознания и его психофизиологических характеристик Поршнев, следующий традициям павловско-бехтеревской школы, сближается с рассуждениями Рама о суггестии-гипнозе-магии и парадоксе-абсурде-майе. Тезис Поршнева о мотивационных механизмах, предопределяющих смыслообразующую активность мозга путем оттормаживания всех несоответствующих поставленной задаче информационных шумов, напоминает гурджиевскую[31] аллюзию об уровне бытия (мотивация, воля), предопределяющего уровень знания (осознанная закономерность).
В своей работе «О начале человеческой истории Поршнев писал: «Именно тут, в префронтальном отделе, осуществляется подчинение действий человека словесной задаче (идущей от другого или от самого себя) – оттормаживание остальных реакций и избирательная активизация нужных нейрофизиологических систем. Соответственно, мы и должны считать, что из всех зон коры головного мозга человека, причастных к речевой функции, то есть ко второй сигнальной системе, эволюционно древнее прочих, первичнее прочих – лобная доля, в частности префронтальный отдел. Этот вывод будет отвечать тезису, что у истоков второй сигнальной системы лежит не обмен информацией, то есть не сообщение чего-либо от одного к другому, а особый род влияния одного индивида на действия другого – особое общение еще до прибавки к нему функции сообщения».
