Я обдумываю имеющиеся в наличии варианты. С одной стороны, свихнутый любитель звезд в моей душе действительно жаждет побывать на такой вечеринке. А как иначе? Метеорный поток Персеиды бывает только раз в году. Но на другой чаше весов – Бретт Сигер.
Выкатывая за собой тележку с ноутбуком, доктор Вирамонтес поднимается вверх по проходу, но, завидев нас, останавливается. Мне нравится, как в уголках его глаз, когда он улыбается, собираются морщинки.
– Леди, вы отправитесь с нами в паломничество в Кондор Пик? Мы сделаем там удивительные фотографии. Еще один замечательный пункт, который можно будет указать в заявлении о приеме в колледж, к тому же там будут другие преподаватели астрофизики, равно как и ряд важных членов программы «Ночное небо». Кроме того, я хоть и не сказал ничего членам нашей группы, потому как и сам до конца не уверен, но просочились слухи, что это мероприятие почтит своим присутствием Сандра Фабер.
Сандра Фабер. Профессор астрофизики из Университета Санта-Круз. Обладательница Национальной научной медали. Важная персона. Знакомство с таким человеком, как она, может помочь поступить в Стэнфорд, где я намереваюсь изучать астрономию по окончании школы.
Авани восторженно ахает и толкает меня плечом:
– Ну, теперь-то ты точно должна с нами поехать.
– Мы с подругой собрались в поход в Хай-Сьерру, – говорю я преподавателю, и меня вдруг охватывают сомнения.
Ну почему все обязательно должно быть так сложно?
Доктор Вирамонтес перекладывает длинную серебристую прядь, заплетенную в хвостик и закрепленную бисерным зажимом, сделанным в его родном индейском племени олони.
– Досадно. И куда именно?
Я сообщаю ему подробности о гламурном лагере, которыми со мной поделилась мама.
Доктор Вирамонтес почесывает подбородок:
– Кажется, я понимаю, о каком лагере вы говорите, это недалеко от Кондор Пик.
Он выхватывает из переднего кармана своей сумки на колесиках листок бумаги и протягивает мне. Это информационный листок о поездке клуба. Доктор тычет пальцем в карту и показывает, где по отношению к Кингс Форест и Кондор Пик располагается гламурный лагерь.
– Думаю, это в паре часов езды на машине. Полагаю, у вас будет возможность заглянуть на огонек. Мы пробудем там три ночи.
– Можем с тобой там встретиться, – ободряюще говорит Авани.
– Не знаю, как будут обстоять дела с транспортом, – говорю ему я, складывая бумажку, – но подумать я точно подумаю.
– Нам будет приятно вас видеть. Когда что-нибудь решите, дайте мне знать.
Он поднимает ко лбу два пальца, небрежно отдает честь и просит меня соблюдать осторожность, возвращаясь вечером домой.
– Ты же поедешь, правда? – взволнованно шепчет Авани, когда он уходит.
Мой мозг трепещет. В груди тоже вспыхивает дрожь.
– О господи, мне правда этого очень хотелось бы.
– Тогда пойдем, – говорит Авани, – встретимся в Кондор Пик. Обещай мне, Зори.
– Попробую, – говорю я, не совсем уверенно, но все же с надеждой.
– Звездная вечеринка, а вот и мы, – говорит подруга, и на мгновение меня охватывает чувство, что между нами все стало как прежде.
Но когда мы выходим из зала и она провожает меня до парковки, я вспоминаю, что ждет меня дома.
Я гоню от себя ужас, сосредоточиваюсь на радостях вождения, отъезжаю от обсерватории на холме и спускаюсь в город. Стоит прекрасный летний вечер, небо покрыто пологом звезд. Моих звезд. Каждый из этих мигающих светлячков принадлежит мне. Они чудесны, в городе тихо и темно, я в полном порядке.
Проблема лишь в том, что это не так.
Обычно я люблю водить мамину машину, хотя ей уже несколько лет и в ней стоит легкий запах пачули. Стереосистема тяжело бухает низкими частотами, я наслаждаюсь долгой дорогой домой, мчась по бесплатной автостраде вдоль темно-синей воды, вдали мерцает огнями Сан-Франциско. Если не считать редких поездок в магазин, это единственный случай, когда я действительно сижу за рулем. Но мама хотя бы доверяет мне свой седан, в отличие от отца, который и близко не подпускает меня к своему винтажному спортивному кару. Слишком дорого стоит.
Однако теперь я, сама того не желая, без конца думаю о строчке из письма – той самой, где написано «одна из многих». Интересно, а других женщин отец катал в своей идиотской машине? И сколько их было? Я всегда считала отца достойным человеком, пускай и несколько искусственным и неестественным в образе Бриллиантового Дэна, но теперь он предстал передо мной в наряде Хью Хефнера[1] с двумя фигуристыми дамами в объятиях.
От всего этого меня тошнит.
Я поворачиваю в наш тупичок и паркую машину за папиным «корветом» на подъездной дорожке нашего дома. Меня приветствуют костлявые силуэты пальм. В клинике темно, значит, допоздна никто не засиделся. Я нерешительно поднимаюсь по ступенькам примыкающего к ней дома и опасливо открываю входную дверь нашей квартиры.
Через всю гостиную мне навстречу мчится ком белого меха. Андромеда хоть и стареет, но при этом остается все такой же прелестной и милой. Никто не устоит перед каре-голубыми глазами этой хаски. Я засовываю пальцы под ошейник, щедро чешу ее и целую в макушку.
– Привет, моя хорошая, – говорит мама.
Она растянулась на диване, накрылась одеялом и читает в неярком свете лампы журнал, в то время как по телевизору с выключенным звуком идет реклама.
– Как твой астрономический клуб?
– Отлично, – отвечаю я, протягивая ей ключи от машины, – а где папа?
Она кивает на кухонный балкон, на котором маячит темная фигура:
– Вон, по телефону разговаривает.
Когда я слышу его голос, слишком тихий, чтобы разобрать слова, у меня внутри все сжимается. Он вечно говорит с кем-то по телефону, причем всегда за закрытой дверью, отойдя от нее на несколько шагов. Раньше я считала это обычной вежливостью: в таком деле, как разговоры по мобильному на публике, мама придерживается традиций старой школы.
Но теперь мне было бы крайне любопытно узнать, кто у него на том конце линии.
Будем надеяться, что мое волнение останется для нее незамеченным. Пока мама листает страницы, я вкратце рассказываю ей о приглашении доктора Вирамонтеса на звездную вечеринку. Она согласно бормочет что-то под нос, полностью погрузившись в свои мысли. Я вижу, как она бросает взгляд на балкон и у нее на переносице прорезается морщинка.
Хотя это, возможно, лишь плод моего воображения.
Мне известно только одно: улыбнуться отцу убедительной улыбкой у меня не получится. Поэтому я притворяюсь уставшей, целую Джой, желая доброй ночи, и сбегаю наверх, преследуемая по пятам Андромедой.
Моя комната располагается в переоборудованной мансарде. Спальня родителей на первом этаже, поэтому весь второй полностью в моем распоряжении. И древняя ванная без душа, и кладовка, битком забитая всем необходимым для клиники, – все это только мое и больше ничье. Мне, конечно, неловко об этом говорить, но с тех пор, как я была еще ребенком, в комнате почти ничего не изменилось. Потолок по-прежнему покрывают светящиеся в темноте звезды – хотя их «блеск» с годами совсем померк, – тщательно сгруппированные в созвездия. Во время небольшого землетрясения Пегас потерял звезды, составлявшие его ногу. Единственными украшениями, появившимся в помещении за последние несколько лет, стали мои огромные самодельные настенные календари, своего рода «программные наметки», отдельный для каждого времени года, с собственным цветовым кодом, и мои фотографии галактик. Лучшие из них я распечатала и поместила в рамки. Особенно хороша моя туманность Ориона. Я сделала ее в обсерватории с помощью специальной экваториальной насадки, позаимствованной у доктора Вирамонтеса, а потом с помощью прилагаемого к ней программного обеспечения подкорректировала пурпурный цвет.
Закрыв дверь, я прохожу мимо звездных карт в рамках и ныряю под макет Солнечной системы, который висит у меня над столом. Днем я убрала альбом с фотографиями глубоко в ящик стола, сейчас проверяю – он на том же месте, под аккуратной стопочкой линованных ежедневников и пестрой коробочкой с маркерами, гелевыми ручками и мотками декоративного скотча. Родители к моим вещам не прикасаются – у меня все тщательно разложено по своим местам, – поэтому не знаю, чего я так разволновалась. Наверное, это чувство вины.
