«Я пообещала, – подумала она. – Пообещала, что выиграю. Значит, придется пройти до конца».

Джоан сделала шаг вперед – и кивнула прислужникам, которые раскачивали маятники. Раздался глухой свист, когда десять тяжелых металлических дисков стали рассекать воздух.

Она прикрыла глаза. Сосредоточилась. И очень осторожно потянулась сознанием внутрь себя. Ее обожгло – воспоминанием, болью, страхом, и она невольно поморщилась, борясь с желанием забыть, – и больше никогда не вспоминать. Потянулась еще – и почувствовала, как огонь начинает разливаться по венам, пляшет в мышцах, вспыхивает под веками ярко-желтым пламенем.

Она открыла глаза.

Маятники со свистом рассекали воздух.

И они двигались очень, очень медленно.

Курт держал в руке солидный мешок с призом, который следовало вручить победителю. Толпа ликовала, и потому он мог в очередной раз задать свой вопрос, не опасаясь, что его могут услышать:

– И все-таки – как?

Девушка в очередной раз покачала головой. Она улыбалась, но не зло, как раньше, а мягко, задумчиво.

Курт усмехнулся, понимая, что ответа не дождется. Он уже протянул руку, чтобы вручить приз, – и снова замер.

– Иди ко мне на корабль, – предложил Курт совсем тихо.

– Нет, – спокойно ответила девушка.

– Ты никогда не хотела выйти в море? – спросил он, хитро прищурившись.

Девушка вдруг стала очень серьезной.

– Я была в море, – сказала она сухо. – Дважды. И у меня нет никакого желания туда возвращаться.

Курт вздохнул – и махнул глашатаю, чтобы объявлял наконец победителя.

Толпа ликовала – хлопала, кричала, свистела.

Девушка приняла из рук Курта приз.

Глаза у нее были совершенно желтыми.

Все повторялось.

Все это уже происходило, с той лишь разницей, что город, в котором Джоан в прошлый раз подбирала себе новую одежду, был настолько же приятней, насколько радостнее тогда она смотрела на жизнь. Саузертон был, безусловно, красив, даже поздней осенью в нем было свое очарование и шарм. Дельта даже в теплые весенние дни выглядела темнейшей дырой мироздания, в которую как будто бы для простоты сбросили все свидетельства человеческого уродства. В Саузертоне Джоан, как маленькая девочка, радовалась покупке волшебных сапог из тончайшей кожи. Здесь ей с трудом удалось найти сапожника, который умел бы делать что-либо, кроме кривых башмаков и деревянных галош. Найденный мастер не блистал талантом – но и Джоан больше не ждала подарков судьбы. Конечно, сапоги не шли ни в какое сравнение со своими саузертонскими предшественниками. Но Джоан не жаловалась.

Ей необходимо было найти себе занятие – какое-нибудь невероятно занимательное занятие, быстрее всего заменившее бы собой воспоминания. Потому что они стали возвращаться. И Джоан с ними не справлялась.

Сначала это был Саузертон. Затем все, что было до него. Вся та жизнь. Было так странно, что тогда что-то вообще могло волновать ее. Что она могла мучиться и переживать. Что по какой-то нелепой, непонятной причине она могла отпустить Генри – не отпустить, прогнать, именно прогнать его, не имея никакой уверенности, что она сможет увидеть его снова – зачем? Почему? Как она могла? В такие моменты Джоан хваталась за стены, грязные серые стены Дельты, и начинала часто-часто дышать.

«Дыхание, Джоан, – учил ее Сагр. – Научись контролировать свое дыхание. Ты дышишь, приходишь в себя, успокаиваешься. Дыши. Ничего не говори, ничего не делай, никуда не иди. Просто дыши».

Она дышала. Вспоминала Сагра – и дышала. Вспоминала отца – и дышала. Вспоминала Генри и…

Нет. В эти моменты она все еще не могла дышать.

Джоан чувствовала, как неровный камень начинает крошиться под пальцами, как начинает кружиться голова, как перед глазами вместо реальности расцветает совершенно другой мир, – тогда брала себя в руки, сжимала, сдавливала торчащие ребра и дышала, дышала, дышала. Вдох, вдох, выдох. Вдох, вдох, выдох. Вдох, вдох, вдох.

Нужно было бежать из этого города. Он тоже оказался неправильным местом, еще более неправильным, чем рыбацкая деревня. Здесь было слишком шумно, резкие запахи били в нос, люди сбивали с толку, все куда-то спешили, вечно никуда не успевали. Город вырвал Джоан из ее равнодушной летаргии. Больше не было сил делать вид, что ничего не было. И больше не было сил вспоминать все, что было. Стены Дельты могли рухнуть в конце концов, если бы она продолжила конвульсивно крушить их при каждом удобном случае.

Надо было бежать.

Но Джоан больше не могла бежать просто так, без цели и смысла. Она должна была знать, куда и зачем идет.

Спустя неделю после памятных соревнований, завершившихся сенсационной победой безвестного Джо Дрейка, оборванный паренек сильно преобразился – вместо босого, пропахшего морем и рыбой мальчишки по очень узкой и весьма грязной улочке уверенно пробирался высокий юноша с изящным холеным лицом и внимательными ореховыми глазами. Что-то было в нем такое, что заставляло прохожих сторониться и уступать дорогу, не задавая лишних вопросов. Юноша шел, заложив одну руку за пояс, и внимательно смотрел себе под ноги, лишь изредка поднимая взгляд. Его движения были быстрыми и точными.

Джоан осторожно пробиралась по улице, раздумывая, куда может податься. Фактически единственным рынком труда Дельты был порт, но Джоан хватило моря на ближайшие несколько жизней. Она раздумывала о том, чтобы пойти подмастерьем к какому-нибудь ремесленнику – у нее были сильные и ловкие руки, и, если ей удастся представиться свободнорожденной, все может получиться.

Шаги сзади заставили Джоан остановиться и прислушаться. Она замерла. Это не могло происходить снова. Они не могли найти ее здесь. Но она определенно уже слышала такие шаги – тихие, мягкие, крадущиеся шаги.

Первым желанием было бежать. Бежать так быстро, чтобы уже никто никогда не смог ее догнать. Бежать как можно дальше от этих шагов, потому что при одном воспоминании о том, кому они могут принадлежать, внутренности сжимал страх. Страх совершенно иррациональный, простой детский ужас, ужас от воспоминаний, а не от опасности как таковой…

«Стоп, – сказала Джоан самой себе, – стоп. Еще раз это не повторится. Хватит. Хватит бежать».

Она развернулась и пошла навстречу шагам. Ее услышали, потому что неожиданно стало тихо, и Джоан могла различить, как замерло дыхание тех, кто преследовал ее. Они не ожидали, что она пойдет к ним. Хорошо.

Она мысленно отсчитывала расстояние от себя до тех, кто теперь настороженно ожидал ее появления из-за поворота. Пятьдесят шагов. Двадцать. Десять. Три шага. Два. Один.

Джоан вышла из-за угла и громко вздохнула от удивления. Она так хорошо представляла себе молчаливых угрюмых людей в черном с аккуратными лицами профессиональных убийц, настолько была уверена, что ее поджидают именно они, что теперь при виде сапожника и портного, у которых она была не далее как вчера, она застыла на месте от неожиданности. Не было опасности. Не было ужаса. Были двое ремесленников, не очень умных и откровенно грубых. Но они не представляли для Джоан ровно никакого интереса.

Она снова развернулась и пошла по той улице, на которую только что свернула, в обратном направлении. Джоан злилась на себя. Они просто шли по своим делам. Просто куда-то шли. А она вообразила себе невесть что. Кому она нужна?

Джоан была так сильно занята своими мыслями, что удивилась, завидев несколько человек, загораживающих ей проход. Она помедлила и машинально обернулась – только для того, чтобы увидеть, что сапожник и портной, в компании еще двух непонятных типов, остановились в десятке шагов за ней.

«Хорошо, – пронеслось в голове Джоан, – допустим, им все-таки нужна именно я».

Она присмотрелась к людям, ожидавшим впереди. «Ну и рожи», – подумалось машинально. Впрочем, одну из этих рож Джоан совершенно точно уже видела. Это был тот самый странный мужик, который представился ей ювелиром и у которого ей удалось обменять неудобный мешок с золотыми монетами на несколько драгоценных камней. Он отлепился от стены и подошел к Джоан, остановившись в нескольких шагах. За его спиной маячили еще двое, комплекцией и выражением лица как две капли похожие на тех, что стояли вместе с портным и сапожником.