- Настоящий автомат? Покажешь мне? - переходит она на "ты".

- Покажу, только никому не говори. Спрятал его в одно место, тут милиционер недавно ходил, шарил по дворам, у Борьки Лагутина пулемет нашли с "мессера".

- "Мессер" это что?

- Немецкий истребитель. Его наш "МиГ" сбил, он на виноградник упал, аж в землю носом зарылся. Пулемет валялся рядом и летчик, выбросило их. Пока солдаты подбежали, Борька его и утащил. А фриц лежит, комбинезон на нем голубой, а морда вся черная. Осмолило. Только поразогнали нас, как рвануло.

- Что рвануло?

- Бак рванул, что еще. "Мессер"- то горел.

Ира молчит, недоверчиво и испуганно заглядывает мне в лицо.

"Зря болтнул про автомат, - злюсь я на себя. - Ну, ладно, девчонка вроде ничего, чудная только, как с луны свалилась, "мессер" не знает."

Вечером дом и даже двор наполняются вкусным дразнящим запахом: квартиранты готовят ужин. В дальнем углу двора, на тутовнике, спасаюсь от этого запаха. Шарю наощупь в листве, выбираю липкие мягкие ягоды, жую и глотаю их приторную сладость, пытаясь заглушить сосущее чувство голода. Под деревом неслышно возникает белая неясная фигура.

- Митя, где ты? Обещал же показать свой секрет.

"Кукиш тебе, а не секрет, обойдешься". Затаившись в ветках, злорадствую, что не найти ей ни в жизнь меня, слабо в своих белых сандалиях лазать по деревьям.

Летние дни заняты до предела. До поры, когда жара спадает и "ярмарка" начинает стекаться в зеленую канаву у нашего двора, готовиться в поход к "церковникам", многое мне нужно сделать: рано утром сходить в горы за валежником, притащить на спине колючую вязанку, порубить сучья, успеть утром же полить кукурузу с фасолью. Земля серая и сухая, как зола, початки засыхают, фасоль плохо цветет, не тянет в рост, не обвила стволы кукурузы и наполовину.

- Что зимой делать будем, - не знаю. Помирать опять будем, - бабушка сдирает, распутывает с кукурузы вьюнок, он почему-то растет хорошо, дотягивается до самых метелок. Частые напоминания ее о голоде, о том, что нечем кормить нас, всегда вызывают у меня тоску, заполняющую всего так, что руки и ноги слабеют и ведра с водой становятся еще тяжелее.

- Бабушка, а вот еще усы выбросила, уже три початка будет, - неуверенно противоречу ей, тщетно желая отогнать гнетущий страх перед вечным врагом военного и послевоенного детства, - голодом.

Запахи, от которых кружилась голова, исчезли в тот день, когда к дому подкатила черная легковая машина. Быстро прошел солдат-шофер с двумя чемоданами, все уселись на красные сиденья, машина, подняв белую пыль, тронулась. Ирка высунулась, крикнула: "Приезжайте к нам в гости".

x x x

- Прибегали к тебе из школы, сказали, чтобы пришел, - сообщает мать. Тамара, вожатая ваша, передала собирать тебя, на слет пионеров поедешь в Краснодар. Во что одеть тебя - голову сломаешь.

Мать ворчит, но вижу, это больше так, для виду, а сама довольна. Штаны длинные и широкие, перешитые из синих диагоналевых галифе, у меня есть, на колене, правда, круглая латка, но она маленькая, как пятак. К ним есть зеленый тесьмяный ремешок, есть рубашка белая, галстук пионерский лежит отглаженный. Чувяки есть на толстой резиновой подошве, вырезанной из автопокрышки.

- Тамара Алексеевна, а почему я?

- Ну, а кто же, Митя? Ты - отличник, председатель совета отряда, активист, в футбол хорошо играешь. Тебе дружина большую честь оказывает, а ты не ценишь этого.

"Да ценю я, ценю, только послезавтра игра, зарубят наших без меня,"думаю я.

- Сынок, вот адрес квартирантов, уезжали когда, приглашали в гости, может зайдешь, если отпустят, Ира ихняя особенно звала. Отец только какой-то надутый да злой, да ты не обращай внимания...

Сидим в зале драматического театра, сцена в красных лозунгах и цветах, у знамен - пионеры в карауле меняются, а за большой трибуной выступают ребята друг за другом, рассказывают, кто сколько колосков собрал. Мне слушать про это неудобно: у нас ни колосков собранных, ни кукурузы налущенной.

Потом нас ведут в столовую. Перловый суп и кашу рисовую съедаю быстро, вожатая приказывает сидеть, пока все не поедят. А чего там есть так долго, супу - полтарелки. Терплю. Сказали, после обеда - кино.

Картина - "Секретная миссия". Так себе. Лучше бы показали "Путешествие будет опасным" или "Мститель из Эльдорадо" - я их раз по десять смотрел. После сеанса, по программе первого дня слета - экскурсия в парк культуры, время как бы свободное.

- Тамара Алексеевна, тут рядом знакомые живут. Можно сходить?

- Сходи. Но не надолго. Мы будем в парке. Не заблудись, - напутствует она меня.

Не заблудился и нашел быстро. И вот как. У дощатого забора стояли Алла и Олег, когда подошел вплотную, лишь тогда повернули головы.

- Ты откуда? - без удивления спрашивает она. Он молча смотрит мне в живот, на ремешок, я это чувствую, потом ниже, на брюки и обувку мою, кривая улыбочка ползет у него по лицу.

- На слете? На каком? Пионерском? Ну, проходи, Ирка, кажется, дома.

Высокие двустворчатые двери, крашеные белой краской, блестящая желтая ручка - все, кажется, смотрит равнодушно и высокомерно. Идти дальше неохота, но я вхожу и сталкиваюсь с Иркой.

- Ты - делегат краевого слета? А почему галстук без зажима? Мама, папа, а Митя делегат!

Меня окружают и, кажется, удивленно разглядывают. Отец Иркин в расстегнутом кителе, смотрит подозрительно, курит, хмыкает: - Ты - делегат? Где ремень такой достал? Ну-ну... А чего к нам пришел, вас там, что, чем-нибудь занимают? Что делаете на этом слете?

- Виктор, перестань, неудобно, - это говорит мать Ирки.

- Тебя Митя зовут? Пошли со мной, пошли, - под руку в боковую дверь уводит меня седая и маленькая бабушка. Она тоже круглолицая, как Ирка. Закрывает двери за нами, усаживает за большой стол.

- Посиди здесь. Я сейчас.

Комната, наверно, столовая. У одной стены шкаф, за стеклами в нем много красивой посуды, вокруг стола стулья с высокими гнутыми спинками. У другой стены стоят высоким узким ящиком часы, тихо и редко стучат. Часов у нас таких не было, а стулья с гнутыми спинками были до войны, до бомбежек, - это я точно помню. А когда мы при первом налете убежали в горы и там прятались, кто-то двери сломал в доме, унес не только стулья, а много чего: велосипед, патефон, машинку швейную "Зингер", костюм и пальто отца. Даже наперники пораспарывали и пух из перин лежал легким слоем на полу, шевелился, как живой. "Одни воюют, а другим война - мать родна, это ж хуже фрица сволочь какая-то,"- кричала и плакала мать...

Входит маленькая Иркина бабушка, ставит передо мной невиданных размеров расписанную красными розами кружку с чаем, накрытую большим куском белого хлеба. Хлеб толсто намазан маслом.

- Ешь, сынок, - говорит она и опять уходит.

А мне вдруг хочется убежать отсюда, где-нибудь в траву упасть и плакать. Но эта огромная кружка со сладким чаем, этот хлеб, пахучий и мягкий... Не могу убежать.

Я откусываю большие куски и поспешно давлюсь то ли хлебом, то ли слезами...

РАCСКАЗЫ О ЛЕНИНЕ

Скамейка

Харлампий Чикура вернулся с войны хотя и поврежденным в нескольких местах, но вполне крепким инвалидом, а тут оказалось, что жилье порушено вражеской бомбой и жена скитается по чужим углам. Вскорости же под воздействием упорного характера и инвалидности дали ему самостоятельное жилье в виде турлучной хатки с прилегающими шестью сотками земли. Все бы ничего, да была там раньше контора Заготвторсырья, перед которой на клумбе стоял монумент, изображающий товарища Ленина и товарища Сталина, сидящих на скамейке и занимающихся дружеской беседой.

Чикура поначалу не знал, что с ними делать, но паниковать не стал, наоборот, решил взять попечительство над вождями, используя свою непосредственную близость к ним, поскольку они дислоцировались в его огороде, как раз между огурцами и баклажанами. Перво-наперво добился через горком партии дважды в год бесплатного отоваривания дефицитной олифой и белилами для внешней отделки вождей, которые под воздействием природных сил жухли и принимали шарлатанский вид. У Ленина, если с расстояния смотреть, казалось, будто пиджак в локтях продрался, а у Сталина была посторонняя видимость повреждения головы.