Необходимо все вспомнить. Быстро, немедленно... Все вспомнить. Вдруг я услышал громкий зуммер. Звон пропал, потом возник снова с тревожной силой. Я рывком приподнялся. Сердце сильно билось. Удары отдавались в голове. Соланж была уже на ногах и надевала тапочки.

— Симон... Я боюсь. Кто-то хочет войти.

Перезвон продолжал раздаваться по комнатам. Я отыскал длинную трость со свинцовым набалдашником и сжал ее в руке.

— Не спускайся, — прошептала она. — Вдруг у них оружие.

Я осторожно дрожащей рукой зажег бра у двери и услышал отдаленный звук шагов на дорожке в саду. Я бросился к окну и, отодвинув занавеску, увидел каких-то двух субъектов, которые перелезли через низкий бордюр и скрылись из поля зрения.

Когда тревога наконец улеглась, я услышал отъезжающий автомобиль. Спустившись вниз, где находился гараж, мастерская и зимний сад, я заметил, что дверь зимнего сада повреждена возле щеколды, отчего и сработала сигнализация. Трезвон, видимо, напугал преступников. Эта система тревоги была изобретена мной и четко сработала.

В центре Парижа, в спокойном квартале Ванв, на проспекте Вольтера расположились комфортабельные домики буржуа, окруженные красивыми садиками. Один из таких домиков и принадлежал мне. И вдруг такой шум и трезвон. Это наверняка оскорбило и возмутило бы моих покойных родителей. Может быть, и хорошо, что и я и Соланж — сироты.

Я поднялся наверх. Соланж была мертвенно-бледной, но голос ее прозвучал спокойно:

— Ну, что там?

— Все в порядке, просто в зимнем саду отлетел кусок стекла и сработала сигнализация. Ведь она у нас безотказная.

Но Соланж поняла, что так просто стекло не отлетело.

— Послушай, они наверняка знали, кто хозяин дома, в который хотели проникнуть.

— Похоже, что так. Слишком уж невероятное совпадение, что за два года, как я смонтировал сигнализацию, к нам бы полезли какие-то случайные бандиты именно в тот день, когда я вернулся после моего трехнедельного исчезновения.

— Да, но что они искали?

— Они искали меня. Я мог быть свидетелем убийства Брессона.

— Позвонить в полицию?

— Попытка проникнуть в дом незаметно им не удалась, и они ушли. Нет, не надо звонить в полицию. Я не хочу привлекать к себе ее внимание, пока не выясню, где я находился эти три недели.

— Ты чего-то боишься?

— Конечно. Вообрази, я являюсь домой избитый, в кармане у меня визитная карточка человека, убитого в то самое время, когда он занимается моими розысками. А я ничего не помню.

— Да, это, конечно, ужасно. Ну и что ты собираешься делать?

— Немного подождать. Посмотрим, может, ко мне вернется память. Мишель сказал, что это возможно.

Я погасил свет. Темнота, окружавшая меня, была также и в моем мозгу. Я чувствовал себя ослабшим и расстроенным. В трех шагах от меня лежала Соланж, притворяясь, что спит. Но вскоре она не выдержала и сказала:

— Я чувствую себя, как ребенок из баллады Вийона... Ребенок, который кричит в ночи, ребенок, просящий света, его бросили в страшном лесу, он боится...

Я услышал шорох одежды. Она приблизилась, и ее голос задрожал от волнения:

— Ты не один, Сим... Я твоя жена навсегда, дорогой мой.

Милые радости, ради них стоило жить...

Я погрузился в глубокий сон и проснулся наутро полный бодрости. Пришел Мишель и обследовал мои синяки и кровоподтеки. Он определил, что эти синяки минимум пятнадцатидневной давности, переломов никаких нет. Он нашел меня вполне здоровым, но приказал оставаться в постели до его следующего визита. Кузен сказал, что так будет лучше. После того как он ушел, появилась Соланж. Ее лицо было ласковым, и я любил ее все больше и больше.

— Ты рассказал ему о ночном происшествии, Сим?

— Нет, дорогая, он же врач, а не стекольщик.

— Что ты делаешь?

— Что видишь. Поднимаюсь.

— Мишель же тебе это запретил.

— У врачей просто какая-то мания, им бы весь белый свет уложить в постель. Я себя превосходно чувствую.

Она не стала спорить и отправилась готовить завтрак. Когда я вошел на кухню, радио передавало песенку чувствительного Сальваторе Адамо:

"В первый раз я тебя обнимаю

И думаю, ты — мой кумир.

И только тогда понимаю,

Что наше будущее — как розы цветок".

Мне стало неприятно от этого слащавого пустословия.

— Не успел я подняться, как ты заставляешь меня слушать эту пошлость. Я уже ее наслушался.

Соланж выключила транзистор.

— Где ты это слышал раньше?

— Не знаю. У меня эта мелодия сидит в башке, я даже сегодня насвистывал ее, когда брился. Как она называется?

— "В первый раз..." Она вышла в эфир всего десять дней назад.

— Ты хочешь сказать, что ее еще не существовало первого ноября?

— Нет. Пластинка только что вышла.

— Ну и ну... Я пропадаю, а тут выходят модные диски. Мы сели завтракать. После чего Соланж спросила меня:

— О чем ты думаешь?

— Прежде всего о том, что мы живы. Хотя, может быть, кого-то это не очень устраивает, вызов брошен...

Я никогда не любил самодеятельный театр, но один приятель как-то затащил меня на представление «Ребекки», поставленное непрофессиональной труппой.

Соланж Маркофф исполняла главную роль. Во время представления я все время смотрел на нее. Приятель, который был с ней знаком, представил потом нас друг другу. Вот так все и началось.

Соланж продолжала выступать в театральной труппе. Мои размышления прервал ее голос:

— Сегодня вечером у меня спектакль, но если ты хочешь, я могу отпроситься.

— Нет, нет, отправляйся в театр. Я в полном порядке.

— Не вздумай пойти в свою контору.

— Но я же обещал Феликсу все объяснить. Это не займет много времени.

Несмотря на мое волнение, было все-таки восхитительно снова сесть за руль. У здания, в котором разместился мой офис, был подземный гараж. Там, как всегда, уже стоял мощный и шумный «альпин» Феликса Принса.

С Феликсом мы были знакомы уже много лет. Вместе воевали в Алжире. На деньги Феликса позднее мы основали и развили наше дело. Он как торговый советник, а я отвечал за техническую сторону вопроса. Он был занят финансами, на мне лежала вся техника и электроника. Благодаря своему покладистому характеру, Феликс очень устраивал меня как компаньон.

В Алжире он был парашютистом, два раза неудачно приземлился, был ранен, дважды его представляли к награде. Он никак не мог позабыть обо всем этом.

Норма Орлеак была первой, кто меня увидел. Она стремительно встала и чуть не столкнула пишущую машинку.

— О мсье Лефранж! Как я рада снова видеть вас! Мы уж думали... Как вы себя чувствуете?

— Очень хорошо, Норма. Спасибо.

Норма, очаровательная брюнетка с голубыми глазами, была одной из самых добросовестных и способных секретарш, каких я знал. Фирмин, молодой человек для поручений, как всегда витал в облаках, ковыряя в носу и слоняясь, протирая подошвы, по офису. Иногда он доставал из почтового ящика корреспонденцию. Увидев меня, он быстро отложил какую-то книгу, и на его губах расплылась приветливая улыбка.

— Мсье Принс в своем кабинете, — сказала мне Норма. И действительно, Феликс был у себя. Лучше, если я скажу, что он заполнял кабинет своими девяноста пятью килограммами. Он вытащил бутылку «шерри». Он хранил ее в сейфе, как некую драгоценность. Там же зачем-то у него лежал большой пистолет.

— Я вижу, ты вернулся в свое стойло, братец? Ну как поживает твоя память?

Я снабдил его всей информацией, какой только смог, но не упомянул об убийстве Брессона и о ночных визитерах. Мне хотелось сначала разобраться самому.

— Это, должно быть, тебя очень огорчило, Симон. Мне вспоминается мое первое неудачное приземление. Я оказался на дереве, начал освобождаться от парашюта. У меня не было ни царапинки. И вдруг, бах! Стропа оборвалась, и я полетел на землю вниз головой.

Я закрыл глаза. В голове пронеслись воспоминания о войне во всей своей красе, они всегда вызывали у меня отвращение.