— Дистрикт 11 известен во всём Панеме как место, где выращивается зерно, ягоды, фрукты и овощи, но главное мы выращиваем хлопок. Вся одежда делается из хлопка из дистрикта 11. Наш дистрикт такой большой, думаю, он в десять раз больше вашего. Точно могу утверждать, мы кормим и одеваем всю страну, хотя шьют одежду, конечно, в дистрикте 8. Но живём мы настолько бедно, что редко кто доживает до 50 лет, мой отец умер от заражения крови, порезавшись серпом, ему не было и 30 лет, я тогда был ещё маленький и мой младший брат умер от недоедания ещё до выигранных мною игр. И всё потому, что всё выращенное нами, забирает Капитолий.

— А картофель, который привозят к нам, выращен в одиннадцатом? — спросила Китнисс, она была удивлена откровенностью Рубаки.

— Конечно, но сначала его, как и зерно из дистрикта девять, по железной дороге отправляют в Капитолий, причём, часть портиться по дороге, затем гниёт на элеваторе в столице и только потом его отгружают в дистрикты, Капитолию нет дела, что вы получаете гнилые продукты, ведь взять себе самое лучшее, Капитолий успевает.

— А вы не боитесь, что нас подслушают, — Пит был изумлен еще больше, чем Китнисс.

Рубака улыбнулся ребятам, помолчал немного, а затем ответил Питу:

— Боюсь? Нет, парень, мне приходится уже четверть века каждый год отвозить двух детей, мальчика и девочку в Капитолий, а затем я привожу обратно их мертвые тела. А затем я смотрю в глаза их родителям, всё это напрочь убивает страх, — Рубака говорил негромко, но ее слова, будто острые иглы вонзались в сердца Китнисс и Пита, — поэтому мы с вашим ментором напивались до чертиков каждый год в Капитолии. Но, знаете, в этом году всё по другому!

Китнисс с Питом превратились во слух и затаили дыхание:

— Народ в этом году, собравшись на Жатву в дистрикте 11, был настроен очень немирно, такого количества злых молчащих людей, я еще никогда не видел. Но когда выпала имя девочки, ее зовут Рута и ей всего двенадцать лет…

— Ой, — внезапно вскрикнула Китнисс и ее лицо резко побледнело.

Рубака же продолжил говорить уверенным голосом, его лицо было суровым:

— Когда выпало ее имя, толпа заволновалась, люди стали возмущаться началось выкрики и шум, люди проклинали Капитолий, я стоял рядом с нашим мэром, он побледнел и сделал два шага вглубь сцены. Шум немного стих, миротворцы еще плотнее встали заслоном между сценой, людьми на площади и выстроились по бокам площади, но гул на площади нарастал. Затем выпало имя парня, его зовут Цеп, он самый сильный трибут на моей памяти.

Но именно после того, как он вышел на сцену перед дворцом правосудия, я услышал выстрелы, справа от меня, я поначалу не понял, что происходит, но потом я увидел, что миротворцы на площади справа от меня начинают срочно покидать площадь и стремительно пробивать себе путь назад, туда, где находиться штаб миротворцев дистрикта, а звуки выстрелов оттуда были слышно всё громче и чаще.

Затем, глава миротворцев скомандовал: „Уводите их скорее внутрь здания, начинается бунт“. И миротворцы стали заталкивать нас в двери дворца правосудия, но мы все видели, как на площади появились люди в серой одежде с оружием в руках и она начали стрелять по миротворцам.

Потрясённая рассказом Рубаки Китнисс молчала, а Мелларк, потирая лоб, сказал:

— Нашего ментора не было на Жатве, Китнисс слышала, как он ночью дико орал на весь дистрикт и в поезд его принесли на носилках и нам пришлось несколько часов его ждать.

— Ну и ну. Хотя я вам расскажу в чем тут дело, Хеймитч накануне был трезв как стеклышко и ему приснились все похороненные им дети, вот он и орал от ужаса, — ответил Рубака.

— Так вот, боюсь, то, что я вызвался добровольцем на Жатве, спровоцировало бунт и в нашем дистрикте, — Мелларк был предельно серьезен, — Мы видели его из окна.

— Насколько мне известно, ни я, ни Хеймитч, мы не помним беспорядков в вашем дистрикте, он же известен, как самый спокойный, у вас никогда не бывает беспорядков.

И тут свою лепту внесла, молчавшая до того, Китнисс:

— У нас не бывает волнений, мы умираем молча и без волнений, — выражение ее лица было до крайности злым и угрюмым.

Она вспомнила события семилетней давности, когда в шахте произошёл взрыв метана и ее отец погиб, а затем оставшись без средств к существованию ее семья оказалась на пороге голодной смерти. А потом она одна пошла в лес и спустя пару недель встретила в лесу кабана и чудом не погибла от его клыков. Китнисс тогда было неполных двенадцать лет.

Пит Мелларк продолжил:

— Я обратил внимание, когда я выкрикнул „Есть доброволец!“, никто не смотрел на меня осуждающим взглядом, но я успел заметить, что гневных лиц на Жатве было несравненно больше, чем в прежние годы. Да что говорить, когда мои отец и мать пришли попрощаться со мной, моя мать навзрыд плакала на плече отца, а потом мама вцепилась мне в плечо и сказала мне: „Прости меня, сын! Ну зачем я запретила тебе жениться на этой девочке???

А такого выражения лица у моего папы я никогда не видел, он добрый человек и никогда не повышает голоса ни на нас, ни маму. Но тогда он с такой ненавистью поглядел на вошедшего миротворца, который хотел выгнать родителей из комнаты, что я подумал, что он его ударит. Парень-миротворец побледнел и, пятясь, вышел сказав, что времени осталось ещё три минуты.

Китнисс потрясённо смотрела на Пита, а ментор дистрикта 11 продолжил:

— А сейчас в моем дистрикте начался вооруженный мятеж, машины миротворцев попадают в засады, ведь никто не предполагал, что за несколько часов дистрикт наводнят хорошо вооруженные мятежники.

— Мы видели все, я, Пит и ментор машину миротворцев в дистрикте 11, все они были мертвы, — чуть слышно проговорила Китнисс, — это было очень страшно, но куда ужаснее было, когда мы остановились на ночь в дистрикте 8, весь центр дистрикта был охвачен огнем и мы слышали стрельбу вокруг нас всю ночь. Я не могла сомкнуть глаз и если бы не Пит, умерла бы от страха, — тихо сказала Китнисс и Пит понял, что он сейчас ей необходим и крепко ее обнял за плечи. Ночь в дистрикте 8 действительно была самой страшной в ее жизни.

Рубака посмотрел на трибутов угольного дистрикта, на то, как девушка вцепилась от страха в парня, а тот ее охраняет, как цербер, спокойный и надежный, все трое долго молчали, наконец, Рубака сказал:

— Китнисс и Пит! У меня к вам просьба, никто не знает, что будет завтра, так все изменилось в одночасье, трибуты одиннадцатого дистрикта такие же дети, как и вы и их жизнь сейчас висит на волоске, не нападайте на них на Арене, а я, их ментор, могу пообещать, что они не будут нападать на вас. А ещё лучше заключите союз. С трибутами всех бедных дистриктов, 7, 8, 9, 10. Тех, где сейчас разгорелся огонь партизанской войны. Капитолий нас боится, опасается, что дистрикты пойдут на него войной, но нельзя дать натравить нас друг на друга. Но, главное, ребята, сохраните ваши жизни! Понимаете??? — голос Рубаки был звонок и в нем чувствовалась крайнее беспокойство и тревога за жизни его трибутов, — и быть может 74-е Голодные игры запомнятся тем, что домой вернется много детей.

Пит нахмурил лоб, он размышлял, ведь единственная жизнь для Пита имела совершенно особенную ценность, это было жизнь его любимой девушки, Китнисс Эвердин, девушки-браконьера из дистрикта 12. Он сомневался.

А вот Китнисс внезапно живо отреагировала на слова Рубаки, дело в том, что каким-то внутренним чувством, чутьем девчонка-охотница, ‚Истребительница волков‘, почувствовала, что у нее есть шанс сохранить не только свою жизнь, но и жизнь Пита, а если, всё получиться и жизни многих других трибутов. В душе ее появилась хрупкая надежда. Впервые с того страшного мига, как распорядительница от дистрикта 12, по имени Эффи, назвала имя на Жатве 74-х Голодных игр:

— Китнисс Эвердин.

Китнисс повернулась лицом к Питу и сказала ему:

— Мы можем вернуться домой вместе. И для этого нам не придется убивать!

Пит сомневался, Здравый смысл категорически не верил в такую возможность. Он боялся потерять ее и это безумно его пугало. Но затем Пит прислушался к своему сердцу. У Пита Мелларка — большое и доброе сердце. И оно подсказывало ему довериться Китнисс.