— Убейте его! — кричал Гримоальд.

— Нет, — отвечал Альберт, — пусть он живет для признания и раскаяния в злодействах своих.

— В комнате, обитаемой духами, найдете нужную помощь, — сказал позади их голос, от которого Рихард побледнел и затрепетал.

Дрожащий убийца потерял все свои силы и казался лишенным чувств.

— Граф Рихард вскоре предстанет и отмстит за свои обиды, — продолжал голос.

Сии слова столь испугали графа, что волосы поднялись дыбом на голове его, на лице изобразился сильный ужас, и он, сделав последнее усилие, вырвался из рук их и бросился к дверям.

Всеобщее удивление, произведенное неизвестным голосом и чрезмерным ужасом графа, понудило державших его выпустить из рук, и он, воспользовавшись тем, достиг было дверей; но тут остановлен был двумя служителями Альберта, которые, по счастию, для некоторых надобностей находились недалеко от комнаты герцога, и, будучи привлечены шумом многих голосов, между коими различили крик своего господина, прибежали в то самое время к дверям, когда граф спешил из них выйти. Беспорядок его одежды и дикие взоры побудили их схватить его.

Альберт приказал им втащить графа в его комнату и там сковать, что и исполнили они с помощию сотоварищей своих.

— Это, конечно, и есть тот лев, — говорил Гримоальд, — от которого неизвестная цидулка велела вам остерегаться. Но где же сир Раймонд?

Они побежали и нашли его в одной комнате, из которой не имел он силы выйти.

Осматривая рану его, увидели, что она сильно воспламенилась и почернела во многих местах.

— Я думаю, — говорил Раймонд, — что кинжал сего злодея напоен ядом, потому что обыкновенная и столь легкая рана не может произвести такой боли и слабости, какую я чувствую.

Тот же час оказали ему нужное вспомоществование, и мало-помалу болезнь и слабость его уменьшились.

Некто из стерегущих убийцу сказал своим сотоварищам, что сир Раймонд скончался. Тогда граф вскричал:

— Очень жаль, что не Альберт! Этот напоенный ядом кинжал для него был назначен в случае, когда бы он отказался от напитка, мною ему приготовленного.

— Дерзкий предатель, — сказал ему Гримоальд, услышав его, — сей же час поверг бы я во ад гнусную душу твою, прекратив мерзкую твою жизнь, если б ты не заслуживал должайших и жесточайших мучений.

— Я смеюсь твоим угрозам, — отвечал ему граф с сатанинскою гримасою, — в моей власти состоит прервать дни свои в одно мгновение. Ты можешь меня убить; но не в силах продолжить жизни моей ни на одну минуту, когда того не захочу.

Уже рассвело, и герцог рассуждал с своими сотоварищами о мерах, какие должен был предпринять, как вдруг одна из женщин Гильдегарды вбегает в комнату, крича испуганным и прерывающимся голосом:

— О, моя госпожа! моя добрая госпожа! Что с нею сделалось? Отдайте мне мою госпожу!

— Что значит этот крик? — вопросил Альберт.

— О, государь! Гильдегарда уехала; она пропала. Мы искали ее везде, но не нашли; она пропала!

Рихард-убийца возобновил злобную свою улыбку. Герцог приказывал служанке Гильдегарды успокоиться, но она продолжала выть столь сильно, что Герцог начинал подозревать, не кроются ли какие виды в таком притворном отчаянии. Оставив одного служителя с Гримоальдом для присмотра за графом, пошел, чтоб осведомиться, точно ли скрылась его дочь. Он узнал, что действительно всюду переискали ее бесполезно, и никто не мог сказать, что с нею сделалось. Возвращаясь в комнату, где оставил графа с служанкою Гильдегарды, намерен был заставить ее рассказать подробно о всех известных ей по сему случаю обстоятельствах; но нашел ее в таком положении, что не мог надеяться получить нужного объяснения. Она источала пену от ярости: Гримоальд схватил ее за шею, а слуга держал за руки. Удивленный Альберт спрашивал о причине такого насилия.

— Несколько спустя по удалении вашем, — сказал ему Гримоальд, — видя, что Рихард крепко связан, думал, что не нужно здесь мое присутствие, и хотел вам вспомоществовать в ваших поисках. Но лишь только вышел отсюда шагов за двадцать, как услышал шум и голос служителя, меня на помощь призывающего. Я воротился и увидел, что он борется с сею госпожою, стараясь вырвать из рук ее кинжал. Я помог обезоружить ее, и он сказал мне, что вскоре по выходе моем из комнаты вынула она из-под платья кинжал и, держа его в одной руке, приблизилась к графу для освобождения от цепей, коими скованы были его руки; ваш слуга схватил ее за руку, чтоб выдернуть кинжал, что самое и произвело шум, возвративший меня в сию комнату.

По сем известии Альберт, конечно же, с намерением произвести в действо угрозы свои, взяв кинжал, приставил его к груди служанки, говоря, что непременно пронзит ее, ежели тот же час не откроет причины притворного своего отчаяния и не уведомит, что произошло с Гильдегардою. Страх смерти дал ей восчувствовать, что приняла на себя комиссию, которой не могла выполнить, и она призналась, что Гильдегарда действительно скрылась; что, пришедши к ней для услуг, уведомилась она о ее уходе и, узнав тогда же, что задержали Рихарда, вознамерилась сокрытие Гильдегарды употребишь на освобождение графа, который платил ей за то, что вводила его в комнаты своей госпожи; что и в прошедшую ночь введен он был ею в комнаты Гильдегарды и оставался с нею.

— Надеялась, — присовокупила она, — криками своими побудить всех живущих в замке к погоне за Гильдегардою, так что граф останется без стражи, и я могу освободить его от оков. И как, действительно, остался с ним один только служитель, то я думала привесть его в робость своим кинжалом и спасти, против воли его, графа.

— Вероломный! — вскричал герцог, бросив на графа свирепый взор. — Что ты сделал с моею дочерью? Она, верно, похищена твоими соумышленниками.

Новая гримаса вместо ответа возвестила предательское удовольствие гнусной души его.

Альберт приказал заключить служанку в безопасное место и клялся, что ежели она с графом будут упрямиться объявить о месте, в котором скрыта дочь его, то подвергнутся жесточайшим мучениям; но граф не преставал хранить молчание. Потом герцог велел призвать служителей Рихарда, и они все предстали, кроме одного.

— Где же Гондемар? — вскричал Альберт.

Они отвечали, что ушел неизвестно куда. Альберт уверился тогда, что Гондемар похитил его дочь по приказанию своего господина; но что она должна быть сокрытою в замке, ибо у ворот находилась крепкая стража, чрез стены же перелезть было никак не можно. Несчастный Альберт терялся в размышлениях, не зная, к чему приступить; наконец решился, по совету Гримоальда, немедленно приковать Рихарда в одной из комнат отделения, обитаемого духами, а сестру его в другой, не разбирая никаких для них удобностей и наблюдая только, чтобы они были как возможно друг от друга отдалены.

Здесь пронырства графа остались без всякого действия и развращения его лишились всех наслаждений своих. Его оставили одного в жертву бешенству своему в самой обветшалой комнате, какую только приискать могли. Циновка из тростника служила ему постелею, и вместо роскошных яств, коими он пресыщался, дали малое количество грубого кушанья и положили пред ним немного сучьев и род железной жаровни вместо камелька. Несколько времени не радел было он о употребления их, но дождь и ветер, проницающие сквозь расщелины потолка и стен, принудили его согреваться от жаровни, в которой уголья почти уже погасали.

Изнуренный бессильным свирепством своим, не возмогшим ни прервать, ни облегчить его оков, распростерся он на циновке; но тщетно искал успокоения, и ночь показалась ему необычайно долгою. Один тусклый блеск жаровни освещал его жилище. Дрова почти все сгорели, и он с тщательностию обирал уже остатки их; при всем том, чтоб несколько умерить жестокость холода, должен был почти задыхаться от дыма, потому что комната его не имела, кроме расщелин в стенах, другого для него выхода. Окна были наглухо заколочены и не впущали никакого света: одним словом, комната сия уподоблялась темнице, в которой не можно было ничего ни видеть, ни слышать.