Я не слишком уверенный водитель и всегда предпочитаю пассажирское сиденье месту за рулем. Но сейчас у меня не было выбора. Куда держать путь, я не представляла, поэтому поехала в ближайший мотель и, воспользовавшись кредиткой Нэнси, сняла маленький грязноватый номер. Мне просто необходимо было принять душ и поспать хотя бы пару часов. Ну, или просто полежать в тишине, чтобы привести в порядок мысли. Захватив стаканчик кофе из кофейного автомата в холле, я поднялась на второй этаж, заперлась в номере, легла и стала думать. Клочок салфетки лежал рядом на тумбочке. Я взяла его в руки и в который раз перечитала несколько криво нацарапанных слов. «Нам нужно поговорить. Чак». И номер телефона. Чак — это, надо полагать, имя моего белобрысого знакомца. Интересно, что он хочет мне сказать? Неужели он видел Тошку? Или… или тех, кто пришел за ним. Я нисколько не сомневалась, что его увезли «коллеги» мистера Томпсона. Видимо, Магда пренебрегла дружескими рекомендациями и решила напоследок поразвлечься с бесчувственным телом. Я почувствовала боль в челюсти и поняла, что так стиснула зубы, что они рискуют раскрошиться. Машинально потрогав занывшую скулу, я ощутила под ладонью влагу и поняла, что плачу, и, кажется, уже давно — все лицо у меня было мокрым от слез. Тогда я закрыла глаза руками и дала себе волю. А когда слезы кончились, как-то незаметно пришел сон.

Мне снились медицинские приборы с мерцающими экранами, виднеющиеся по ту сторону стекла. Светящиеся линии на экранах равномерно мерцали, вычерчивали график — я знала, что это бьется Тошкино сердце, хотя и не могла разглядеть того, кто лежал на высокой больничной койке. Внезапно один из экранов приблизился, и по нему вместо кардиограммы побежали светящиеся зеленоватые буквы: «мне больно мне больно мне больно мне больно мне». Буквы возникали на экране одна за другой, точно кто-то печатал их одним пальцем, без знаков препинания, они повторялись и повторялись… Я резко села и открыла глаза. Сердце колотилось, как сумасшедшее, волосы слиплись от пота. За окном были сумерки. Я проспала несколько часов, и пора было звонить Чаку.

Глава 8

Мы встретились в Нью Хоупе, в пиццерии неподалеку от Мэйн-стрит. Чак поздоровался со мной вежливо и дружелюбно, с его лица не сходила широкая улыбка, он вообще старался выглядеть молодцом и рубахой-парнем, но я видела тревогу в его круглых светло-карих глазах. Он поминутно оглядывался и, наконец, сказал, что пиццерия — слишком людное место, и лучше бы нам не светиться здесь, а погулять вдоль канала. Я не стала спорить, и мы отправились гулять.

Канал не освещался — фонари, горевшие на Мэйн-стрит и параллельной улице, были почти не видны из-за деревьев, которыми густо обросли берега. Тянуло тиной и сыростью. На темной, как мазут, воде в некоторых местах виднелись еще более темные пятна, какие-то островки; я сначала не поняла, что это такое, но потом один из островков захлопал крыльями и сонно гоготнул, и стало ясно, что это гуси, устроившиеся на ночь. Чак неожиданно быстро хромал впереди куда-то в темноту, и я запоздало подумала, что он вполне может меня прирезать тут и столкнуть в канал — и никто не услышит моего крика и не заметит исчезновения. Но Чак, кажется, не собирался меня резать, хотя и не торопился начать разговор. Он остановился в тени большого вяза и достал сигареты. Мы закурили, и я решила, что ждать, пока он соберется с духом, у меня нет времени.

— Чак, — сказала я, стараясь рассмотреть в темноте выражение его лица. — Вы хотели мне что-то сообщить?..

— Да… мисс… — он закашлялся, выбросил сигарету, но тут же достал новую и чиркнул зажигалкой.

— Можете звать меня Вера.

— О кей… Вера. Что вы знаете о сатанистах?

— О чем?..

— О сатанистах. О черной магии.

Нельзя сказать, что я ждала именно этого, но чего-то в этом роде — безусловно. Простые, бесхитростные маньяки, как правило, не сбиваются в стаи, а упоминание об алтаре, которое я запомнила из разговора на террасе, наводило на определенные размышления. Так же, как и клички, которыми называли друг друга Томпсон и его приятели. Рыбак, Пасечник, Плотник… Очень характерно, если верить популярной литературе.

— Почти ничего, — я пожала плечами в темноте. — Я, вообще-то, боюсь таких вещей и всегда избегала даже читать о них, чтобы не слишком углубляться в тему.

— Вы знаете Кевина Томпсона?

— Да, вчера познакомились.

— Он был моим профессором. В колледже. Читал у нас эти долбаные лекции по антропологии. Томпсон настоящий долбаный ученый и к тому же обаяшка, каких мало. Вы это, наверное, успели заметить.

— Успела, — моя рука с сигаретой слегка дрожала.

Чак глубоко вздохнул.

— Мы, студенты, его просто на руках носили. Я тогда страшно фанател на антропологии с этнографией. Так выслуживался, что профессор меня заметил и пригласил в свою экспедицию. Рабочим, простым рабочим, конечно. Он сказал, что мне будет это полезно. Поработать на каникулах, выбрать тему для диплома. Понимаете, да?.. Я ухватился за это, как бультерьер за кошку. Попасть в Африку!.. Да я готов был лизать ему его долбаные пятки. В общем… неважно, мисс…

— Вера.

— Да, Вера… Я там кое-что понял, в этой экспедиции. Томпсон ездит туда, как мы — в горы Поконо на дачу. Вы бы видели, как он болтает с тамошними неграми и арабами. Но главный его пунктик — это колдуны. Мы не пропустили ни одного хренова селения, где водился хоть самый завалящий колдун. Все эти колдовские ритуалы… поначалу это заводит, да. Но я, наверное, лох и плохой ученый, потому что мне очень быстро перестало все это нравиться. Он выбирал только эти долбаные кровавые обряды. Брюзжал, что его не пустили в Сибирь — он мечтал изучить хара-шажан, «черную веру» тамошних бурят. Он на шаманах просто помешан, это колдуны так называются, ну, вы, должно быть, слышали про шаманов, мисс… Томпсон мечтал найти последнего настоящего заарина — заарин-боо, высшая степень шаманского посвящения, их уже лет двести нет, зааринов… А когда мы вернулись, стало еще хуже. Профессор был злой, как собака, потому что поссорился с одним из колдунов, и, как я понял, не самым никчемным. Я тогда покалечился… повредил ногу. И колдун меня вылечил. Кстати, эти шаманские штучки — не выдумки. В нашем долбаном цивилизованном обществе мне бы оттяпали ногу по самые яйца. А так я отделался хромотой.

— Вы сказали, что Томпсон с ним поссорился, — напомнила я и бросила окурок в канал. Огонек прочертил пологую дугу и погас, канув в черной воде.

— Да. Я случайно подслушал… я тогда валялся с ногой, и не слишком разобрал, о чем они говорили… у меня был жар. Но я понял, что колдун недоволен. Он говорил профессору, что тот пошел неверным путем. Путем демонов. Он говорил: тебе только кажется, что ты можешь управлять ими. Это они управляют тобой. Или что-то в этом роде. Я тогда не особенно понял… но дома… дома я набрал книжек и довольно быстро разобрался, что к чему. И мне это совсем не понравилось. И я… перешел на медицинский факультет и пошел работать санитаром. Старался не попадаться Томпсону на глаза. Потому что… — Чак запнулся и покачал головой. — Потому что профессор… он обладает гипнотическим даром. Поверьте, это не просто долбаное обаяние. Томпсон и правда может убедить вас в том, что он Иисус Христос, или Будда, или святой Франциск, или ваша мамочка… Да кто хотите. Поэтому я и старался слинять, как только видел его поблизости. Ну, он, честно говоря, не особенно напрягался, чтобы меня вернуть, я же не был посвященным… правда, он пару раз встретился мне в кампусе, да, со своей хреновой участливой улыбкой. Но я сказал, что разочаровался… в антропологии. И они, кажется, оставили меня в покое.

— Они? — я сунула руки под мышки. Вечер был душный, как всегда в это время года, но мне сделалось зябко.

— Их много, — Чак понизил голос до шепота. — И в госпитале тоже. Не думайте, что у меня хренова паранойя. В госпитале есть родильное отделение, а им требуется… всякая всячина.