Что такое отчуждение? В нашей западной традиции то, что понимается под отчуждением, уже сыграло большую роль, хотя не как концепция «отчуждение», а как концепция «идолопоклонство» в том смысле, в каком его понимали пророки. Многие люди наивно считают, что различие между так называемым идолопоклонством и монотеистической верой в единственного истинного бога просто вопрос численности: у язычников было много богов, в то время как приверженцы монотеизма верят только в одного. Это, однако, не определяющая разница. По словам ветхозаветных пророков, главное в том, что идолопоклонник – это человек, который молится произведению собственных рук. Он берет кусок дерева. Из одной его части он разводит костер, чтобы, скажем, испечь хлеб; из другой части он вырезает фигуру, чтобы ей молиться. Однако то, чему он молится, – это просто вещь. Эта «вещь» имеет нос, но не обоняет; имеет уши, но не слышит; имеет рот, но не говорит.

Что происходит при идолопоклонстве? Если понимать идолопоклонство в соответствии с мыслью пророков, то происходит в точности то, что Фрейд называл переносом. На мой взгляд, перенос, каким мы знаем его в психоанализе, – это проявление идолопоклонства: индивид переносит собственные действия или ощущения – силы своей любви, силы своей мысли – на объект вне себя. Этим объектом может быть человек или вещь, изготовленная из дерева или камня. Как только индивид оказывается связан таким переносом, он вступает в отношения с собой, покоряясь объекту, на который он перенес собственные человеческие функции. Таким образом, любить (в отчужденном, идолопоклонническом смысле) означает: я люблю, только когда подчиняю себя идолу, на которого я перенес всю свою способность любить. Или я добродетелен только тогда, когда подчиняюсь идолу, на которого перенес свою добродетельность. Это же верно в отношении мудрости, силы – всех человеческих характеристик. Чем более могущественным становится идол – т. е. чем больше я переношу на него, – тем беднее делаюсь я сам и тем больше от него завишу, потому что я пропал, если потеряю того, на кого перенес все, что имею.

В психоанализе перенос по сути от этого не отличается. Конечно, психоанализ обычно имеет дело с отцовским и материнским переносом, потому что ребенок видит в своих отце и матери тех индивидов, на которых переносит собственный опыт. Главным, однако, является не то обстоятельство, что ребенок переносит ощущения на отца и мать, а скорее сам феномен переноса – незрелая личность ищет идола. Если человек нашел идола, которому может молиться всю жизнь, ему нет нужды отчаиваться. Это, на мой взгляд, одна из причин, почему многие люди получают такое удовольствие от общения с аналитиком и не хотят уходить, и почему целые общества выбирают для себя так называемых вождей, которые столь же пусты, как идолы древности, но которые используют перенос, чтобы привязать людей к себе.

Конечно, в современном обществе нет ни Ваала, ни Астарты[17]. Но поскольку мы обычно путаем имена с предметами, мы радостно считаем, что вещи не существуют, если их названия не встречаются. В действительности мы сегодня живем в обществе, которое по сравнению с более ранними столетиями гораздо более языческое и гораздо более идолопоклонническое.

Для Гегеля и Маркса «отчуждение» означает, что человек потерял себя и перестал воспринимать себя как центр своей активности. Индивид владеет многим и пользуется многим, но сам он мал: «Чем ничтожнее твое бытие, чем меньше ты проявляешь свою жизнь, тем больше твое имущество, тем больше твоя отчужденная жизнь, тем больше ты накапливаешь своей отчужденной сущности»[18]. Человек не только мал, он – ничто, потому что над ним властвуют вещи и обстоятельства, которые он сам создал. Он – подмастерье волшебника, голем[19]. Современного человека контролируют творения его собственных рук. Он сам становится вещью. Он ничто, но он чувствует себя большим, когда един с государством, с продукцией, с компанией.

Современный человек создан из вещей, которые сам же и создает. Вот иллюстрация этого повседневными наблюдениями. Когда человек встречается с кем-то, кого знает только по телеэкрану, он говорит: «Он выглядит точно так же, как в телевизоре». Реальностью является телевизионная картинка, и точность восприятия данного персонажа сопоставляется с этой реальностью. Если человек выглядит так, как на экране, тогда восприятие реальности правильное. Реальность заключена во внешней вещи, а настоящий человек – только тень этой реальности.

Восприятие реальности современным человеком фундаментально отличается от восприятия героями сказки Ганса Христиана Андерсена «Новое платье короля». Король действительно голый, но все, кроме маленького мальчика, верят, что видят великолепный наряд. Все с самого начала убеждены, что наряд короля должен быть роскошным (таким образом, люди отрицают собственное восприятие и видят ложный образ короля). Этот феномен – восприятие короля как великолепно одетого, хотя он голый, – существует многие века. Именно так даже самые глупые могли становиться регентами. Они провозглашали веру в собственную мудрость, и для их подданных обычно было уже слишком поздно ждать от правителя доказательств его мудрости. В сказке «Новое платье короля» король все-таки есть. Дело лишь в том, что он на самом деле голый, хотя люди верят, что он одет. Сегодня короля больше нет! Сегодня человек реален только до тех пор, пока находится где-то снаружи. Он существует лишь благодаря вещам, благодаря собственности, своей социальной роли, своей «персоне»; как живое существо, впрочем, он не реален.

Атомное оружие – чрезвычайно драматический и ужасный символ того, что представляет собой отчуждение. Оно – продукт рук человеческих. Оно поистине выражение величайших интеллектуальных достижений человека, однако оно контролирует нас. И стало очень сомнительным, будем ли мы когда-либо контролировать его. Мы – живые люди, которые хотят жить, но мы становимся бессильны, хотя по видимости – всемогущи. Мы верим в то, что властвуем, хотя сами подвластны – не тирану, а вещам, обстоятельствам. Мы стали людьми, не имеющими воли или цели. Мы говорим о прогрессе и о будущем, хотя на самом деле никто не знает, куда идет, никто не может сказать, куда повернут события, и ни у кого нет цели.

В XIX столетии можно было сказать: «Бог умер». В XX веке следует сказать, что умер человек. Сегодня верен афоризм: «Человек мертв, да здравствует вещь!» Возможно, не существует более жуткого примера этой новой бесчеловечности, чем недавно возникшая идея нейтронной бомбы. Что сделает нейтронное оружие? Оно уничтожит все живое и оставит в неприкосновенности все, что не живет – предметы, дома, улицы…

Если учесть все – отчуждение, превращение человека в вещь, потерю человеком контроля над собой и подчинение вещам и обстоятельствам, которые он создает, то можно сказать, что концепция зла фундаментально изменилась. До сих пор было верно: зло человечно. Все мы – преступники, как и все мы – святые. Каждый из нас – хороший, и каждый из нас – плохой. Именно потому, что зло тоже человечно, мы можем понимать зло – ведь мы видим зло в себе. Это является (или должно быть) одной из самых важных способностей психоаналитика: он не содрогается от зла в других, поскольку воспринимает зло в себе как нечто человеческое.

Сегодня происходит нечто фундаментально иное. Зло больше не существует как противоположность добру; скорее, возникла новая бесчеловечность: безразличие, иными словами, полное отчуждение, полное безразличие лицом к лицу с жизнью. Я хотел бы проиллюстрировать эту новую бесчеловечность двумя феноменами: феноменом Эйхмана[20] и феноменом атомной стратегии.

Адольф Эйхман не производит впечатления особенно скверного человека; скорее, он полностью отчужденный. Он – бюрократ, для которого не составляет особой разницы: убивать маленьких детей или заботиться о них. Для него жизнь полностью перестала быть чем-то живым. Он ее «организует». Организация становится целью сама по себе, касается ли это золотых зубов и волос убитых, или железнодорожных рельсов и тонн угля. Все остальное ему безразлично. Когда Эйхман защищается и говорит, что он всего лишь бюрократ и на самом деле только управлял движением поездов и разрабатывал расписание, он не так уж грешит против истины. Я полагаю, что частица Эйхмана сегодня есть во всех нас.