Этот сборник готовился к печати долго: конференция, в результате которой он возник, состоялась в Германском историческом институте в Москве в апреле 2011 года. Мы хотели бы поблагодарить всех, кто принял участие в этом мероприятии, за их заинтересованное интеллектуальное участие. Разумеется, мы прежде всего благодарны Германскому историческому институту за щедрую поддержку – финансовую и организационную, – позволившую провести конференцию. Особая благодарность Ингрид Ширле, которая взяла на себя организационную работу и по проведению конференции, и по подготовке этого сборника к публикации. Без нее ни конференция, ни книга не состоялись бы.

Мы также благодарны рецензентам, которые анонимно рецензировали и помогли улучшить статьи, публикуемые в сборнике; по очевидным причинам их нельзя назвать поименно, но их вклад в наше общее дело от этого ценится не меньше. Мы также хотели бы поблагодарить Николая Эдельмана, который перевел пять статей, и Кирилла Левинсона и Николая Ерофеева за тщательное редактирование текстов. И наконец, я благодарю всех авторов, которые с терпением и чувством юмора помогли довести этот проект до успешного завершения.

В 1893 году поэт-символист Валерий Брюсов, оценивая свой опыт пребывания в иррациональном состоянии сознания, записывал в дневнике: «Испытал я ощущение транса и ясновидения. Я человек до такой степени „рассудочный“, что эти немногие мгновения, вырывающие меня из жизни, мне дороги очень»1. Брюсов был не единственным представителем российского общества эпохи fin-de-siècle, высоко ценившим подобные моменты бегства из царства рассудка и стремившимся освободиться от ограничений рационализма, лимитирующих, как ему казалось, творческое вдохновение, личный опыт и свободу самовыражения. Многие современники Брюсова обращались к медитациям и молитве, исследовали такие экстремальные состояния сознания, как гипноз, или надеялись на избавление от оков рассудочной логики с помощью преобразующей силы музыки. Им представлялось, что иррациональные состояния сознания повышают интенсивность личных переживаний и раскрывают перед человеком сущность бытия, в конечном счете становясь источником более глубоких и ценных знаний по сравнению со знаниями, полученными рациональным путем2.

Разумеется, с иррациональными состояниями сознания сталкивались отнюдь не только Брюсов и его современники. Сны, видения, духовная эйфория, упоение музыкой, транс, безумие, экстатические состояния и другие разновидности нерационального посещали людей во всех странах мира и во все времена3. Однако в разных обстоятельствах этот опыт оценивался совершенно по-разному. Моменты, когда верующим удается выйти за пределы обыденного сознания – например, когда они находятся в трансе или их посещают видения, – ценятся весьма высоко (по крайней мере в некоторых случаях) в разных религиозных традициях. Более того, религиозный философ Луи Дюпре утверждал, что «мистицизм представляет собой ядро всякой религии»4. В любой религии можно найти подтверждения того, что иррациональным состояниям сознания придается особое значение. Так, в шаманизме известны странствия души, означающие, что «странник» был избран высшими силами, чтобы через него передать откровения о божественной истине тем, кто неспособен на такое путешествие5. Последователи дзен-буддизма недвусмысленно ставят перед собой цель выйти за пределы разума. Только после того, как сознание «избавится от обыденного аппарата сознательного мышления, из неосязаемых глубин разума всплывут подсознательные элементы»6. Подобные практики позволяют адептам дзен-буддизма достичь состояния общности, в котором оказываются преодолены эмоциональные и когнитивные противоположности. Согласно мусульманской традиции, мистический опыт служил основой пророчеств Мухаммеда, которым предшествовал ряд видений. Более того, сложная система мистицизма была разработана в таком течении ислама, как суфизм7. Христианство тоже высоко ценило духовный опыт, выходящий за пределы рациональных объяснений. Особенно заметную роль мистицизм играл в средневековой христианской традиции. Например, согласно Фоме Аквинскому, видения – это чрезвычайно редкие мосты между человеком и духовным миром8.

Та роль, которую в религиозной сфере играл мистический опыт, в сфере искусства отводилась вдохновению. Дневниковые заметки Брюсова свидетельствуют, что состояния разума, представляющие собой отход от обыденного сознания, ценятся им в качестве плодотворных источников поэтического воображения. И потому едва ли удивительно, что и до, и после Брюсова различные художники описывали вдохновение как момент, когда поэт входит в «состояние трансцендентального экстаза и безумия». Процесс вдохновенного творчества сопровождается возникновением художественного материала из «источников, лежащих за пределами сознания»9. Такие древние поэты, как Овидий и Вергилий, полагали, что люди получают вдохновение от богов, в то время как авторы-романтики – Уильям Блейк, Сэмюэл Тейлор Кольридж, Перси Шелли и другие – считали источником вдохновения душу гения. По словам Джона Холландера, иррациональный туман служил для «романтического воображения дверью к высшей ясности»10. Но если для поэтов-романтиков источник вдохновения находился уже внутри творца, а не во внешнем мире, то «сама загадка творческого процесса от этого ничуть не упростилась»11.

Иррациональных состояний сознания можно достичь при помощи таких умственных упражнений, как медитация или молитва. Однако как в религиозной, так и в творческой сфере и пророки, и художники не отказывались от употребления веществ, которые позволяли достичь измененных состояний сознания. Например, в различных формах шаманизма вхождение в транс обеспечивается употреблением в пищу некоторых растений, в то время как поэты эпохи романтизма и fin-de-siècle (включая Брюсова) в попытках стимулировать свои собственные творческие способности обращались к психоделикам12.

Прибегая к помощи наркотиков в ходе творческого процесса, поэты-романтики, как и их преемники эпохи fin-de-siècle и креативные enfants terribles 1968 года, не только демонстрировали толерантное отношение к веществам, воздействующим на сознание. Речь шла еще и об участии в подрывных действиях, направленных против преобладавших в те дни ценностей13. В основе этих социально приемлемых принципов лежал рационализм, в эпоху Просвещения занявший центральное место в умах европейцев. В «Век разума» иррациональное стало неизменно восприниматься в качестве антитезы всего положительного, так как оно отрицало логику, порядок и симметрию. Вместо этого мыслители-просветители возлагали большие надежды на интеллектуальные способности человечества. Более того, в глазах Иммануила Канта сущность Просвещения как интеллектуального проекта заключалась в доверии человечества к возможностям критического мышления14. Ключевое место, которое занимал разум в понимании Просвещением своей собственной природы, придавало особую актуальность вопросам эпистемологии и, в частности, проблеме объективности. Соответственно, мыслители Просвещения питали подозрения и враждебность в отношении всего, что отдавало суевериями, предрассудками, мифами и чудесами, поскольку во всех таких случаях речь как будто бы шла о существовании явлений, не прошедших проверку силами разума. На протяжении современной эпохи вера в рационализм превратилась в саму основу европейской культуры15. Именно в рамках этого мировоззрения были предприняты попытки логического осмысления природных процессов, а научные и технические достижения, представлявшие собой плоды этого подхода, чествовались в качестве проявлений всеобщего «прогресса».