– Вот, например:

Виктор откровенно расхохотался.

– Но таков был Пушкин, гению многое позволено, – Анечка улыбнулась.

– Ну тогда, с вашего позволения, я буду считать, что Воронцовский переулок назван в вашу честь! Вы согласны? – Виктор продолжал шутливый тон разговора. Вдруг Анечка резко повернулась лицом к морю. Внезапный порыв ветра сорвал с её головы шляпку, растрепал светлые волнистые волосы, казалось, она даже не заметила этого, стояла неподвижно, как натянутая струна, вся обращённая к ветру, к морю… Виктор растерянно стал извиняться, он решил, что чем-то обидел её. Она всё молчала, потом с едва скрываемым волнением произнесла.

– Мой отец… я не знаю, где он теперь, когда мы увидимся… я так скучаю, у меня кроме него никого нет.

Они долго стояли молча, оба смотрели на море, на его всегда волнующую, завораживающую стихию. Потом он, как бы в раздумье, тихо произнёс:

– Дорогая мадемуазель Аннет, я понимаю, я очень Вас понимаю… Поверьте, всё будет хорошо, надо верить, – потом добавил, – у меня во Франции тоже осталась одна маман. Я тоже не знаю, увижу ли её когда-нибудь… Но надо верить. Это трудно, но обязательно надо верить…

О, этот волшебный воздух июльской Одессы! Пропитанный терпкой солоноватостью моря, вскипающего от лучей беспощадного летнего солнца. Этот воздух, пропитанный сладковатым, дурманящим ароматом где-то ещё не отцветшей акации и степных трав, запахом раскалённой за день брусчатки… Они ещё долго прогуливались среди белых колонн Ротонды, почти не касаясь друг друга, но ощущая всё нарастающую между ними близость каждой клеточкой своих молодых, полных нерастраченных чувств души и томления, тел. Потом, когда погас последний солнечный лучик и светлый вечер стремительно стал превращаться в тёмную южную ночь, они медленно пошли по улицам пустеющего города. Он проводил её до самого дома, они оба ни секунды не сомневались, что теперь уже не расстанутся никогда.

Анечка не спала всю ночь. События минувшего дня так внезапно, так резко перевернули её мир до этого такой грустный и одинокий, особенно после отъезда отца, что она не могла не понимать, что жизнь входит в какое-то новое, доселе неведомое ей измерение, её охватывали смутные предчувствия и волнения то радости, то тревоги, то страха, то восторга. Душа то поднималась в чудесные дали, то трепетала от необъяснимого томления и ощущения, что этот день изменил всё в её жизни.

Так оно и случилось. Они виделись с Виктором почти ежедневно, раненых пока было немного и работой Иван Николаевич её особенно не нагружал, сестёр более опытных было предостаточно. Каждая патриотически настроенная дворянская женщина хотела внести свой вклад в победу над нависшей большевистской угрозой, помочь своим братьям и мужьям в это нелёгкое время. Их встречи стали такой неотъемлемой частью жизни, что теперь ни Анечка, ни Виктор не представляли, что всего этого с ними могло и не случиться вовсе.

Однажды душным августовским вечером, возвращаясь от Марии Алексеевны, они медленно шли по изнурённым дневным жаром, тихим улочкам засыпающего города. Внезапно с моря подул долгожданный спасительный прохладный ветерок, а затем обрушился невероятной силы ливень и разверзшиеся хляби небесные словно насмехались и забавлялись своим могуществом извергая всё новые и новые потоки воды. До Аннечкиного дома оставался один квартал, они бежали и смеялись, бесполезно пытаясь хоть как-то укрыться под кронами каштанов, но усилия их были совершенно напрасны. Подбежав к дому, обнаружили, что оба промокли до нитки. И тогда, без какой-либо боязни или доли сомнения, Анечка взяв его за руку ввела в свое убогое временное пристанище и тихо спросила: "Вы останетесь? Надо же как-то вам обсохнуть, сейчас я чай согрею… Вы можете простудиться… оставайтесь… я этого очень хочу." Она сказала это так естественно, так трогательно, что он невольно улыбнулся и это смутило её. Он нежно обнял её худенькие, угловатые плечи, притянул к себе, их взгляды встретились и в это мгновение для них всё перестало существовать: и залитая весёлым летним дождём Одесса, и огромная, измученная, растерзанная, истекающая кровью Россия, и далёкая маленькая, уютная Франция, и всё-всё земное, суетящееся, бурлящее. И осталась одна, только одна реальность – это бескрайняя, бесконечная, всепоглощающая Вселенная, такая древняя и каждый раз такая новая, давным-давно познанная и совсем ещё неизведанная, Вселенная с таким обыкновенным и таким божественным названием – Любовь. Он остался, и фантастический день перешёл в самую фантастическую и прекрасную ночь в её и его жизни. Ранним утром, они условились, что как только у Анечки выдастся выходной, они навестят свою фею-баронессу фон Штауберг. Не посвящая её, они отметят свою помолвку, потому что считали Марию Алексеевну виновницей их знакомства и залогом их счастья.

С этой самой минуты жизнь Анечки приобрела какой-то новый для неё незнакомый и чарующий смысл. Она постоянно вспоминала его нежный, мягкий, словно обволакивающий всё её хрупкое тело, взгляд, взгляд этих тёмно-вишнёвых глаз, его плавную, немного грассирующую речь, его красивую, подтянутую фигуру в военной форме, которая ему очень шла. Что бы она не делала, с кем бы не разговаривала, мысли её были только о нём и она с нетерпением отсчитывала дни до следующего своего свободного дня. Но случались эти выходные дни теперь крайне редко. Они могли проводить вместе хотя бы полдня не чаще, чем раз в две недели. В госпитале теперь было очень много работы, не хватало медперсонала, раненые всё прибывали и прибывали. У него было больше возможности отлучаться, им почти регулярно давали увольнительные, отпускали в город и тогда он просто дежурил рядом с госпиталем, где она работала, чтобы хоть на минуточку увидеться с ней, подержать её ручку, протянутую между прутьями высокой металлической ограды госпиталя, окунуться в это бездонное море её серо-зеленых глаз, нежно смотрящих на него из-под белой косынки с красным крестом, низко почти до изгиба тёмных бровей, закрывающей её чистый девичий лоб. Когда всё же удавался целый выходной день, первым делом они направлялись в Воронцовский переулок к баронессе фон Штауберг, помня своё обещание её навещать и просто соскучившись по доброму домашнему очагу.

Всегда приветливая Лиза первым делом, помогая раздеваться в прихожей, шепотом докладывала, как самочувствие барыни, сколько раз за прошедшее время она опять пыталась уходить из дома и как она, Лизавета, тщательно следит за баронессой, почти не спит по ночам. Сетовала на бестолковую Глашку. Глашка, действительно, производила впечатление довольно-таки туповатой девицы, она была крупная, розовощёкая, не очень опрятная, и когда Анечка приходила с Виктором, маленькие поросячьи глазки Глафиры излучали столько потаённой ненависти и злости, что становилось не по себе.

Однажды в конце ноября, Анечка, условившись встретиться с Виктором в доме у баронессы, сама пришла пораньше. Баронесса была, как всегда несказанно рада видеть свою новую молодую знакомую. Мария Алексеевна, одетая в чёрное, строгое платье с неизменным белым кружевным воротничком, с гладко причёсанными, седыми волосами, выглядела на этот раз совсем ещё не старой. Ей и впрямь было чуть больше шестидесяти, просто горечь утраты бесконечно близких, родных людей, постоянное волнение за единственного, оставшегося пока в живых, младшего сына, вестей от которого она давно не получала, сильно повлияли на её здоровье, и эти иногда случающиеся с ней приступы потери памяти всего лишь создавали впечатление выжившей из ума старухи.

На самом деле, Мария Алексеевна фон Штауберг была не просто умной, но по- житейски мудрой, а самое главное, бесконечно доброй женщиной. Анечка это сразу почувствовала, потому и решилась на этот непростой разговор. Она рассказала, казалось, очень внимательно слушающей её баронессе, о своём всепоглощающем чувстве к Виктору, об их неузаконенной близости и о том, что у неё будет от него ребёнок. Рассказала, что Виктор уже не один раз подавал своему командованию прошение о возможности официально узаконить их брак, обвенчаться. Но неизменно получал отрицательный ответ, так как вступать в брак с иностранными гражданками им, офицерам французской армии, было строжайше запрещено; кроме того, венчание невозможно из-за различия в вероисповедании: Виктор был католиком, а она – православная.