– Так не только австрияки забирают, русские тоже. Граница перемещается: то русские переходят в наступление, то австрийцы. Нашему селу не везёт, линия фронта то с одной стороны села, то с другой, – объясняла я девчатам.
– А кто злее, австрийцы или русские? – спросила Орина.
– Так это же только армии так называются австрийская, да русская, а воюют и за тех, и за этих украинцы, да поляки. У австрияков есть целая Бригада Польских стрелков, командиры немцы, в основном, а солдаты многие мобилизованы с наших, польских земель, – подробно рассказывала я.
– Что же это делается, поляки против поляков воюют? – удивилась Ганна.
– То и дело в армиях бунты случаются из-за этого.
– Почему?
– Сначала русская армия мобилизовала поляков, затем село заняла австрийская армия и тоже провела мобилизацию. Родственники оказались в разных армиях и должны сражаться друг с другом. Люди, узнав об этом, отказываются воевать.
– Что же командиры не понимали, что так и будет, когда крестьян в солдаты вербовали на чужой земле? – вступил в разговор Семён.
– А чужой эту землю ни та, ни другая армия не считает. В восемнадцатом веке территорию Речи Посполитой (так тогда называли Польско-литовское государство) разделили между собой Австрия, Пруссия и Россия, а после того, как русские Наполеона победили, Польша к России отошла. Так что русские считают, что польские земли принадлежат России, а австрийцы говорят, что хотят независимости Польши и помогают полякам.
– А что сами поляки думают? – заинтересовался Семён.
– Крестьянам думать особо некогда, то посевная, то уборочная. Приезжают разные люди с городов, речи произносят, так гладко говорят, что пока одного слушаешь, то ему и веришь, а другой приедет, по-другому говорит, тоже, вроде, убедительно, начинаешь ему верить.
– Так, наверное, самостоятельно-то жить лучше, чем под кем- то ходить, – предположила Ганна.
– Но вы же тоже под русскими живёте. Как вам? – спросила я.
– Да, один чёрт, что русские, что украинцы, лишь бы дали жить спокойно, без войны? – ответила Ганна.
– А русских от украинцев как отличить? Вон приезжал недавно какой-то мужик, говорит, что из Москвы, а фамилия у него украинская,– вступила в разговор Марина.
– Это тот, который про революцию говорил? – спросил Семён.– Что-то ты про него не первый раз вспоминаешь, – приревновал парень, – Приглянулся? Чем, интересно? Маленький, прыщастый.
– За то умный! – бойко ответила Марина.
– Так может, за умного москвича замуж пойдёшь, раз мы, деревенские, тебе не по нраву, – завёлся Семён.
– Ну и пойду! – дерзко крикнула Марина.
– Да нужна ты ему, столичному гостю, как собаке пятая нога! – парировал Семён.
– Всё, хватит, ещё не поженились, а уже ругаетесь! – прикрикнула на них Ганна! Давайте-ка за работу беритесь, а то вон, тучки собираются!
Все продолжили копать картошку. Олеся убрала посуду. Саша думала, что Маринка с Семёном поссорились серьёзно, и спросила об этом Олесю.
– Да что ты, они каждый день ругаются. Милые бранятся – только тешатся!
И точно, вечером Семён с Мариной вместе таскали мешки на подводу и, вдруг, пропали куда-то.
– Олеся, иди, найди этих бездельников! – ругалась Ганна.
– Да, иду, мама, уже иду, – кричала с другой стороны поля Олеся и не трогалась с места.
Вскоре Семён и Марина появились счастливые и довольные, в обнимку.
– Куда пропали, лодыри, лентяи! Только бы поваляться где-нибудь, греховодники! Стыд какой! До свадьбы в обнимку ходят! – беззлобно, больше для порядка ругалась, уставшая Ганна.
Закончили работу в сумерках. Ещё предстояло увезти мешки с картошкой за несколько рейсов. Пока грузили мешки на подводу, Марина нарочно рассказывала про Ивана Калиниченко, революционера из Москвы, чтобы позлить и заставить ревновать Семёна.
– Иван говорил, что главное не в том, к какому государству относится Украина, а кто правит в этом государстве,– увлечённо говорила Маринка, поглядывая огромными зелёными глазами на Семёна.
– Да кто ж, окроме Царя, править могёт? – удивилась Ганна.
– Мамань, уже полгода, как царя свергли, а ты всё – царь, да царь! – Упрекнул мать Семён.
– Так это ж временно! Сказано же было, временное правительство! – доказывала Ганна.
– А Иван говорил, что скоро будет власть народа, – опять взялась за своё Маринка, насмешливо глядя на багровеющего от злости Семёна.
– Какого такого народа? Весь народ на один трон посадют? – усмехнулась Ганна.
– Нет! Выбирать будем сами, кого посадить на трон! – доказывала своё Маринка, – Так Ваня говорил, – намеренно пыталась вывести из себя парня дерзкая девчонка.
– Представьте, деда Потапа – юродивого, на трон как посадят! Вот смеху будет! – зашлась от хохота Орина.
– Вы побольше Иванов слушайте всяких, не то ещё вам расскажут! – злобно глядя на Маринку, сказал Семён.
– Всё, хватит ругаться. Орина, Олеся, садитесь на подводу, а Маринка с Сашей останутся мешки сторожить. Надоело слушать, как вы друг друга цепляете, жених и невеста называется! Пяти минут в мире прожить не можете. Семён, трогай!
– Да может, им любо так. Поругались, а потом помирились. Ой, как сладко-то мириться, если любишь! – проговорила, забираясь на повозку Олеся.
Повозка тронулась. Пашка бежал рядом, мы остались с Мариной вдвоём среди огромного, убранного поля. Не верилось, что мы смогли так много сделать за день, спина болела, руки ныли, ноги едва волочились. Мы сели около мешков с картошкой, облокотившись на них. Всё располагало к доверительной беседе. Мне очень хотелось поговорить с Мариной об их с Семёном отношениях, но я не рискнула начать такой разговор и спросила совсем о другом – о революционере Иване из Москвы. Марина с удовольствием начала рассказывать, наматывая кончик косы на палец.
– Он умный такой, говорит и говорит, часами может что-то рассказывать о своей революции и ни разу не собьётся.
– Я тоже про революцию слышала. Это было, когда к нам в село пришёл легион сечевых стрельцов в составе Австро-венгерской армии. У них была женская чота, – поддержала разговор я, хотя думала совсем не о революции.
– Что у них было? – не поняла Маринка.
– Чота – это отряд такой. Там только женщины были. Трёх из них к нам на постой определили, когда Австрийцы наше село заняли.
– Что же, эти женщины тоже воюют? – удивилась Марина.
– Некоторые из них – санитарки, другие стрельцы, а одна даже в разведку ходила.
– Что же, они прямо в юбках воюют? – усмехнулась Марина.
– Нет, у них как у мужиков форма: штаны, рубашка с погонами, пилотка.
– А оружие есть? – спросила заинтересованная Марина.
– Да, ружья огромные, еле поднимешь, – пояснила я.
– Здорово. Я бы тоже хотела воевать, – проговорилась Марина.
– В польском легионе? Или на стороне Австро-венгров? – поразилась я.
– Нет, я бы лучше с русскими и украинцами была. Иван говорил, что революции нужны бойцы, но Семён звереет, когда я про революцию или про Ивана начинаю говорить.
– Ты же замуж собираешься! – воскликнула я.
– Да что хорошего замужем! – яростно возразила Марина.
– Ты что, не любишь Семёна? Тебе Иван нравится?
– Да нет. Семёна я очень люблю, жить, наверное, без него не смогу, а Иван мне действительно нравится, но по-другому. Иван, как будто из другого мира: говорит так красиво, не по-простому, он как заморский принц – далёкий и недоступный, такой странный и загадочный! – задумчиво говорила Марина.
– А Семён сказал, что Иван маленький и прыщавый, – удивлённо произнесла я.
– Семён просто ревнует. Иван – солдат, он командир взвода в полку имени Ивана Хмельницкого, – защитила Ивана Марина.
– Это полк российской армии или украинской? – спросила я.
– Да, это российская армия, но в этом полку только украинцы воюют. Эх, если бы меня туда взяли! Я бы могла санитаркой быть! – вздохнула Марина.
– Почему ты так хочешь на фронт? Это же опасно, могут убить. Я видела много раненых, у нас в селе лазарет был – это ужас какой-то! Так страшно, столько крови. Они так кричат и стонут от боли! Я еду им носила. Мне дурно становилось через пять минут, – удивлённая позицией Марины, рассказывала я.
