– Охолонись, Олеська, – оборвала смех снохи Ганна, – Лучше одёжку ей старую свою отдай!

Олеся не посмела ослушаться, и вскоре я вышла на крыльцо в Олесином сарафане. Это вызвало новый приступ смеха. Сарафан был широким и коротким, я переминалась с ноги на ногу, а девки хохотали, придумывая всё новые и новые шутки про пугало, которое плохо набили соломой. Веселье прервал вернувшийся с реки полуголый Семён, и мы, все трое, засмотрелись на него. Он, пританцовывая и напевая, прошёлся по двору, поглядывая на нас. Олеся и Орина смотрели на него с нескрываемым восхищением.

– Какой красавчик, – не выдержала Орина.

– Мужней жене не гоже на парней засматриваться, – смеясь, одёрнула её подруга.

– Так один остался на всю деревню! На кого ж ещё смотреть! – хохотнула, продемонстрировав ямочки и белые зубки, Оринка.

– Ах ты, проказница. И пузо тебе не помеха! – удивилась Олеся.

– Так пузо у нормальных баб завсегда есть. Привыкай уже!

4. Побег.

Вечером в сарае с пленными произошли неожиданные события.

Якуб прошёл к выходу, расталкивая сидящих на земле людей, встал у выхода, невозмутимо спустил штаны, и начал мочиться прямо на дверь. Австрийцы, сидевшие и лежащие рядом, вскочили, начали кричать и ругаться на него, показывая руками на отгороженный угол, где находилось отхожее место. Якуб, делая вид, что не понимает их речь, продолжал орошать дверь. Пленные кричали, но помешать огромному Якубу никто не посмел. Старик неторопливо подвязал штаны и пошёл в свой угол. Некоторое время ещё продолжалась возня. Те, кто раньше находился у дверей, теперь оттесняли лежащих в центре, чтобы не сидеть в луже. Лужа постепенно подсыхала, но запах становился только сильнее.

На закате залязгал замок, дверь распахнулась, в сарай вошла баба, несущая ведро с похлёбкой и мешок с хлебом. Охранник, сопровождавший её, только войдя в сарай, поморщился от едкого запаха, заткнул нос рукой и выскочил, закрыв дверь снаружи. Баба медленно передвигалась от двери в противоположный угол, разливая похлёбку и раздавая хлеб арестованным. Когда она подошла к Якубу, тот схватил её в охапку и начал стаскивать юбку. Баба вскрикнула. Все оглянулись на крик. Якуб закрыл её рот поцелуем и продолжал раздевать. Раздались протестующие возгласы, но их было мало. Большинство солдат столпились вокруг посмотреть на небывалое зрелище. Якуб легко раздел бабу до исподнего белья, не обращая внимания на её сопротивление. Мужики вокруг замерли в предвкушении. Здесь вступил в свою роль Стах.

– Что пялитесь? – сказал он на смеси польского и немецкого языка. – Страсть мужика одолела, баба приглянулась. Будете пялиться, он вам глаза повыбивает, когда кончит. Больно зол он, лучше вам не попадаться ему под горячую руку.

Толпа стала нехотя расходиться. Анджей подобрал одежду бабы и зашёл за перегородку, туда, где все справляли нужду.

Мужики отворачивались, боясь смотреть на Якуба после угроз Стаха. Якуб связал бабу, сунул ей в рот кляп и прикрыл своей шинелью. Из-за загородки, стараясь быть незамеченным, проскользнул Анджей, одетый в бабское платье. Парень повязал голову платком, взял пустое ведро, согнулся, чтобы спрятать лицо и подошёл к двери, стукнул ведром пару раз. Охранник открыл дверь, выпустил Анджея, ничего не заподозрив, и быстро захлопнул дверь обратно, морщась от противного запаха. Солдаты тихо перешёптывались, обсуждали произошедшее; но вслух никто ничего не сказал, то ли из-за страха перед огромным Якубом, то ли из-за солидарности, ведь все они – заключённые русской армии.

Шум постепенно стих. Спустились сумерки, резко превратившись в кромешную тьму, как это бывает обычно на Украине, и только всполохи освещали село и степь с редкими пролесками.

Ночью одна из досок в углу сарая начала с тихим скрипом отодвигаться, в щели появился лом, Якуб схватил его и начал выламывать ломом доску. Солдаты вокруг завозились, просыпаясь от шума, Стах начал громко храпеть, стараясь перекрыть звуки. Люди закрывали уши, чтобы не слышать храпа, наконец, Якубу удалось отодвинуть доску. Отверстие стало шире, и Якуб со Стахом в кромешной тьме, наощупь выбрались из сарая и задвинули доску обратно, еле успев спрятаться в кустах. Мимо прошёл охранник. Беззвёздная ночь помогла пройти им незамеченными через всю деревню вслед за Анджеем в бабском платье, который шёл впереди, выбирал дорогу и предупреждал об опасности. Встречный патруль не обращал внимания на торопливо шагающую с ведром бабу. Ведро с остатками похлёбки и мешок с хлебом Анджей предусмотрительно прихватил с собой.

Велико же было удивление русского офицера, не досчитавшегося пленных, выведенных охранниками из сарая на рассвете, но это была не самая яркая эмоция у него в это утро, его ждал куда более интересный сюрприз, когда в поисках исчезнувших пленных, он вошёл в сарай и приподнял шинель Якуба. Голая баба так радует глаз среди серых военных будней! Ещё интересней было допрашивать заключённых. Каждый в красках описывал, как Якуб насиловал бабу. Все рассказы были разными, в зависимости от фантазии, богатства сексуального опыта и пристрастий рассказчика.

Сама же Марфа, так звали голую бабу, которую почему-то никто не торопился одевать, факт изнасилования отрицала. Она сказала, что её только раздели и связали. Марфа явно обладала литературным даром и с удовольствием, подробно рассказывала об этом сначала охранникам, затем командирам. Война войной, но жажды зрелищ никто не отменял. Хорошая история ценилась во все времена.

5. Утро.

Роса покрывала всё поле, или это были капли дождя, прошедшего ночью. Чистая, умытая природа, притихла, будто ждала чего-то. Совсем без ветра. Так редко бывает. Всё вокруг неподвижное, тихое, только птицы поют, невидимые в ветвях. Кажется, отсутствие движения обострило запахи, они стали ярче, призывнее обращать на себя внимание. Конечно, это штиль сгустил ароматы у поверхности земли, и мы все притихли, очарованные утренним пейзажем.

Растормошил всех Семён, раздал вёдра, лопаты. Сколько же у него энергии! Мы все вялые, ещё не отошли ото сна, а он будто и не спал вовсе. Весёлый! Шутит, смеётся. Следом за ним, по пятам, всегда следует Пашка, не отходит от старшего брата. Девчата, постепенно просыпаясь, включаются в работу и начинают реагировать на его шутки.

Дело идёт споро. Все привыкли к физическому труду. Олеся и Орина, несмотря на своё положение, работают без отдыха. Солнце поднимается всё выше. Семён кажется двужильным, он всё успевает: и копать картошку, и уносить мешки, и шутить, и подбадривать девушек. Жара стоит, как летом, но Семёну всё нипочём. Носится по полю, пританцовывая, даже копает картошку, словно вальсируя. Скинул рубашку, волосы взлетают от резких движений, весь отдаётся процессу. Можно подумать, глядя на него, что копать картошку – это самое увлекательное дело на свете, – улыбается, раскраснелся.

Девушки к полудню устали, даже не смотрят на своего любимчика, но никто не жалуется, все ждут, когда Ганна объявит перерыв на обед. А хозяйка, как будто не видит, что уже полдень, собирает картошку, не разгибая спины. Теперь понятно, в кого Семён такой выносливый.

Наконец, Ганна выпрямилась и позвала всех обедать. Радостные Олеся и Орина побежали к телеге, достали корзину с едой, расстелили скатерть на траве. Марина тоже достала узелок и присоединилась к общей трапезе. Я старалась есть медленно и немного, чтобы не вызвать смех у окружающих, но сдержаться не смогла, опять налетела на еду, как оглашенная.

– Что ж такое творится на земле. Девки с голоду чуть не дохнут, – вздохнула Ганна. – Такая земля кругом благодатная, а у людей голод. Тут же с одного поля можно целое село всю зиму кормить. Скоту травы сколько хочешь коси, в садах всё само растёт – девать некуда, а у них – голод! Куда у вас всё подевалось?

– Посевы войска потоптали, скот, курей солдаты воруют, мужиков на фронт забрали, что мы – девки можем сделать против роты солдат. Они заходят во двор и берут всё, что хотят, – пожаловалась я.

– Что ж эти австрияки совсем звери? – спросила Олеся, – У баб и детей последнюю еду забирают.