– Ах, господа, господа властители! Вы не знаете, не понимаете! Ведь твердые льды еще не растаяли… Откуда ж, скажите, достану я вам персик?.. Однако, если мне его вам не принести, боюсь, рассердится сидящий к югу лицом[67]… Ну как мне быть?

– Отец, – сказал мальчик, – раз ты уже дал обещание, как же ты будешь теперь отказываться?

Фокусник довольно долго стоял в унылом раздумье.

– Ну, – сказал он наконец, – я все это зрело и окончательно обдумал. Теперь еще только начало весны, снега еще лежат кучами. В мире людей где тут искать это самое? А вот в садах Ванму[68] персик во все четыре времени года никогда не вянет и не отходит. Там, вероятно, найдется, а коль найдется, надо будет, значит, его с неба украсть – вот и все!

– Еще чего? – сказал ему сын. – По-твоему, на небо по ступеням, что ли, можно взойти?

– А вот у меня есть такой способ, – сказал фокусник. И с этими словами он открыл свой сундучок; оттуда вытащил свернутую веревку, примерно на несколько сажей, расправил ее конец и бросил его в воздух. И тотчас же веревка встала в воздухе, выпрямившись и словно за что-то зацепившись. Не прошло и нескольких мгновений, как он снова подкинул, и чем больше подкидывал, тем выше уходила веревка. Вот уже она там, где-то в неразличимой выси, ушла в тучи, и в то же время в руках фокусника она уже была вся.

– Иди сюда, сынок, – крикнул фокусник. – Я уже старый и дряхлый человек. Тело стало тяжелое, неповоротливое. Я не могу туда идти. Мне нужно, чтобы сходил ты!

С этими словами он вручил веревку сыну.

– На, держи ее, – добавил он, – и можешь лезть!

Сын взял веревку с крайне нерешительным видом и сказал отцу недовольным тоном:

– Папа, какой ты, право, глупый-преглупый! Ты хочешь, чтобы я доверил себя этой веревке-ниточке и полез в высь небес, на десятки тысяч сажен… А вдруг да среди дороги она лопнет или разорвется… Останутся ли хоть косточки мои?

Отец снова принялся понуждать его, крича и наседая.

– Я, – твердил он, – уже, как говорится, «потерял из уст своих»[69]; каюсь, да не вернешь… Потрудись, мальчик мой, сходи… Да ты, сыночек, не горюй… Украдешь, принесешь – нам с тобой пожалуют господа сотенку серебром, и я уж, так и быть, возьму тебе красавицу жену!

И вот сын ухватился за веревку и, извиваясь по ней, стал лезть вверх. Он перебирал руками, за которыми шли следом ноги, и лез, словно паук по паутине. Лез, лез – и понемногу стал уже входить в тучи, в высокое небо, где его стало больше не видать.

Прошло довольно долгое время – и вдруг упал персик, величиной с хорошую чашку. Фокусник пришел в восторг, схватил персик и поднес господам в зале. В зале стали друг другу его передавать, рассматривать… Прошло опять порядочное время, а господа не могли понять, настоящий это или фальшивый.

Вдруг веревка упала на землю. Фокусник принял испуганный вид.

– Погибло все, – вскричал он. – Там наверху кто-то срезал мою веревку. На чем же будет теперь мой сын?

Через несколько минут что-то упало. Фокусник посмотрел – оказывается, то была голова его сына. Он схватил ее обеими руками и стал плакать.

– Значит, он там крал персик, – причитал отец, – а надзиратель заметил… Сынок, пропал ты!

Прошло еще некоторое время. Упала одна нога. За ней вскоре стали падать вразброд разные члены тела… И наконец там больше от него ничего не оставалось.

Фокусник был сильно удручен. Подобрал все, кусок за куском, сложил в сундук и закрыл его.

– Только этот один сын у меня и был, – причитал он, – каждый день мы с ним, бывало, бродили то на юг, то на север… А вот теперь, повинуясь господскому строгому велению, сам того не ожидая, попал он в такую непостижимую беду. Придется тащить его на себе, где-нибудь зарыть…

Он поднялся в зал и стал там на колени.

– Из-за этого самого персика, – начал он, – я убил своего сына. Пожалейте ничтожного человечка, помогите на похороны… Я тогда придумаю, как вас отблагодарить, «свяжу хоть соломы»[70], как говорится, что ли!..

Господа, заседавшие в зале, были крайне поражены, сидели в полном недоумении. Каждый дал фокуснику серебра. Тот принял и спрятал в пояс.

Тогда он хлопнул по сундуку и крикнул:

– Бабар, ты что ж не выходишь поблагодарить? Чего там ждешь?

И вдруг какой-то мальчик с взлохмаченной головой приподнял ею крышку сундука и вышел, повернулся на север[71] и поклонился в землю. Это был его сын.

До сих пор все еще помню этот фокус: очень уж он был необыкновенный!

Потом мне довелось слышать, что эти штуки умеют проделывать «Белые Лотосы»[72]… Так что уж не их ли отпрыск был этот человек?

В Чжили[73] жила богатая семья, в которой хотели нанять учителя. Вдруг является некий сюцай[74], входит в ворота и рекомендуется; хозяин приглашает его войти. У сюцая открытая, живая речь, и он хозяину становится дружески-приятным.

Сюцай назвал себя Ху. Хозяин вручил ему плату и поместил у себя в доме.

Ху вел уроки с большим усердием и отличался сочным проникновением – не чета какому-нибудь начетчику низшего типа. Однако случалось, что он уйдет гулять, а придет лишь поздно ночью. Запоры у дверей явно-явно наложены, а он, не постучав даже, уже сидит у себя в комнате. Все тогда высказали друг другу тревогу, решив, что это лис.

Тем не менее было ясно, что мысли у Ху определенно не злые, и его ублажали, чтили; не нарушали в отношении к нему строгой вежливости из-за того только, что это было странное, неестественное существо.

Ху знал, что у хозяина была дочь. Он стал домогаться брака и неоднократно давал это понять, но хозяин делал вид, что не догадывается.

Однажды Ху отпросился в отпуск и ушел. На следующий день появился какой-то гость, привязавший у ворот черного осла. Хозяин встретил его и ввел в дом. Лет ему было за пятьдесят. Одет он был в свежее, чистенькое платье и такие же туфли. Вид у него был тихого и утонченного человека. Сели. Гость сказал о себе, и хозяин наконец узнал, что он, как говорится, стал для Ху льдом[75].

Хозяин молчал. Прошло довольно много времени.

– Ваш покорный слуга, – сказал он наконец, – с господином Ху уже друзья, и такие, про которых говорят, что между ними нет встречных огорчений. К чему непременно брачиться? Кроме того, скажу вам еще, что моя дочурка уже обещана другому. Позвольте утрудить вас передать господину мои извинения!

– Я определенно знаю, – сказал гость, – что прекрасный предмет вашей любви[76] еще лишь ждет помолвки… Зачем вы так усердно отказываете?

Повторил это дважды, трижды, но хозяин все твердил: нельзя. Гостю было, видимо, стыдно.

– Мы, Ху, – сказал он, – тоже, как говорится, родовитая семья… Разве уж так мы ниже вас, сударь?

Хозяин тогда заявил определенно:

– Сказать по правде, у меня никаких нет прочих соображений, кроме одного только: я ненавижу его породу!

Гость, услыша это, разгневался. Рассердился и хозяин, и они стали нападать друг на друга все резче и резче. Гость вскочил и вцепился ногтями в хозяина. Хозяин велел слугам взять палку и прогнать его. Гость убежал, оставив своего осла.

Посмотрели на осла. Видят: шерсть у него черного цвета, придавленные уши, длинный хвост… Тварь огромная. Взяли его за узду, потянули – не двигается. Стали бить, а он под ударами так и упал; жж-жж… запело в траве насекомое.

Хозяин понимал, что, судя по его гневным речам, гость непременно явится отомстить; велел быть настороже. На следующий день и в самом деле огромной толпой явилось лисье войско, кто верхом, кто пеший, кто с копьем, кто с луком; лошади ржали, люди кипели – звуки, жесты, все смешалось в дикий-дикий хаос.