И… что это было?

Я осела на пол, безнадежно опустив руки по швам. Непрошеные слезы тут же подкатились к глазам и так и норовили пойти потоком по моим щекам.

Да, верно. Когда появляется необъяснимое чувство к человеку, всегда хочется поплакать, покричать. Излить в подушку все те чувства, которые порядком надоели, желая избавиться от них, как от слез. Оставляя их мокрым пятном на белой подушке.

И какого черта меня поперло на философию?

Что же ты делаешь со мной… Тсукиеми?

Ведь даже дураку ясно, что ему на меня наплевать, так почему… почему внутри я так отчаянно надеюсь на взаимность? Интуиция?

К черту ее. Она меня всегда подводила. Я в нее не верю…

— И долго ты будешь сидеть? — Я вздрогнула от неожиданности и повернула голову на звук, на дверной проем, об который оперся Икуто.

— А куда-то надо идти? — разговаривать совершенно не хотелось… с ним. Пусть это звучит грубо, но зато без всякой лжи.

— Да, — он кивнул и, в знак подтверждения своих слов, поманил меня рукой.

— Я не собака, — тихо отозвалась я.

— О боже. — Тсукиеми закатил глаза, этим самым показывая, как я ему надоела. — Слушай… — Он сделал шаг ко мне, а потом еще и еще.

Что у него на уме?

Я кивнула и, опершись о ножку стола плечом, пытаясь не показать вида, что он — причина моих всех эмоций. Ну… почти всех.

Он остановился возле меня, заставляя мое сердце забиться чаще и заставляя меня сильно разволноваться. Что этот придурок задумал?

Не успела я рта раскрыть, чтоб озвучить последнюю мысль, как он плюхнулся рядом со мной.

— Отлично, — фыркнул он, внимательно рассматривая мои глаза и саму меня.

— Что? — его поведение ввело меня в ступор.

— Вот. — Его рука выудила что-то из кармана и медленным движением потянулась ко мне.

— Ну и? — Я подняла бровь, глядя на его большую ладонь, сжатую в не менее большой кулак.

— Тогда, на кладбище, старик, работающий там охранником, дал мне это. — Тсукиеми раскрыл ладонь.

Я еле сдержалась, чтобы не ахнуть: тонкая серебряная цепочка с маленьким кулончиком в виде серебряного сердечка, обвитый золотым стеблем с шипами, видимо, от розы.

— Это просто… прелесть. — Моему восхищению не было предела. А взгляд не отрывался от его руки.

— Подними волосы. — Я послушно кивнула, не в силах произнести ни слова, повиновалась.

Его руки легли мне на плечи, а его лицо стало в опасной близости от моего. Я сглотнула подступивший ком в горле и зажмурила глаза.

Тонкие пальцы прошлись по моей шеи, будто бы специально обжигая мою кожу своей.

— Вот и все. — Его руки коснулись моих и опустили вниз, а вместе с ними мои волосы упали на плечи. — Ты неотразима. — Я покраснела, но глаза не открыла, боясь увидеть в его глазах лживые чувства.

— Ты… врешь.

— Возможно. — На секунду я почувствовала, как он еще ближе приближается ко мне, но тут же вдруг отдалился.

Я резко открыла глаза и, встретившись с его пронзительным взглядом, хотела уже спросить про разговор и встречу с его друзьями, как он опередил меня:

— Можно тебя коснуться?

Мои глаза расширились, а щеки запылали с новой силой. Что значит… «коснуться»?

Его губы приблизились к моим, обжигая горячим дыханием щеки и подбородок. Я вновь зажмурила глаза, боясь дать ответ и теряясь между «да» и «нет». О боже… Что я творю?

Но… моего уха коснулось что-то теплое, заставив меня вскрикнуть и раскрыть глаза.

Всего пару секунд хватило мне понять, что «что-то теплое» — это его язык.

— М-м-м, — это что, я?

Икуто вдруг остановился и удивленно посмотрел на меня.

Боже… как стыдно. Я прикрыла рот ладонью, а мое лицо невыносимо запылало краской. И могу даже поспорить, что на сей момент любой помидор позавидовал бы моей красноте.

— Это что было? — Я уже закрыла руками все лицо, желая спрятаться от его зорких глаз.

— Нет, — я махнула головой, не желая понимать, что тот звук, который вырвался с моих уст, был всего лишь глюком и это вообще… — Это была не я…

— Не ты? — Я нутром чуяла, что его губы расползлись в усмешке.

В доказательство своих слов я кивнула и рискнула посмотреть на его улыбку, глаза. Но увиденное… повергло меня в шок.

Его брови были слегка приподняты, глаза выражали некое удивление, губы были полуоткрыты, а на щеках… был заметный румянец, придающий ему очень милый и слегка необычный вид.

— У тебя прекрасный голос, но… — его губы сменились на весьма милую улыбку, а со щек еще не сошел румянец, что делало его таким… невинным и милым, — но я хочу услышать больше.

— Что..? — я правильно услышала? Он сказал… — Что?!

— Я говорю…

— А ну замолчи, кошак недоделанный! — я была вне себя от внезапной злости и дикого смущения. Уже готовая рвать и метать, я хотела уже было ударить его по его извращенному, но милому личику, как мои запястья перехватили.

— А сейчас пойдем, мне надо тебя обработать. — Я подняла бровь. Он вообще… нормальный? — Раны обработать.

— А-а-а, — протянула я, слегка дернув руками, которые он после этого жеста поспешил отпустить.

— А сейчас, — он встал с места и, протянув мне свою широкую ладонь, продолжил, — мне следует просветить тебя.

Я приняла его помощь и, уже твердо стоя на ногах и стараясь унять дрожь в голосе, спросила:

— Просветить в чем?

— Во всем. — Его рука не отпустила мою, а только сильнее сжала, не давая ни шанса вырвать ладонь.

И хотела я было возразить насчет этого, как он резко повернулся и потянул меня на выход.

— Что… что… что ты делаешь?! — мой голос так и норовил сорваться, а слова потоком вылетали с моей головы, не давая возможности составить какое-либо предложение.

— Сейчас я тебе обработаю рану на щеке и пальцах, — он вдруг остановился, но через секунды две-три продолжил движение, — и попутно расскажу, что почем.

Не найдя, что ответить, я бессмысленно кивнула, прекрасно понимая, что этого движения он и не видел.

Пройдя на кухню, он усадил меня на стул, а сам, достав аптечку с полки, раскрыл ее и положил на стол. Сразу пронеслось воспоминание о том дне, когда меня избили те два амбала, а Икуто меня спас. А я тогда все время просилась домой… Интересно, как там мама?..

— Слушай внимательно. Сейчас я отвечу на все твои предполагаемые вопросы. — Он оторвал ватку и, взяв в руки зеленую пластмассовую бутылочку, продолжил. — Твою мать отправили в командировку на две недели, конечно, это все устроил Дол, чтобы она не вмешалась.

Я кивнула, переваривая полученную информацию. Он будто угадывает все мои вопросы, или… они у меня на лбу написаны?

— Так, — он прислонил ватку к моей щеке, но боли я не почувствовала, наверно, царапина уже покрылась коркой. Конечно, она ведь вообще не глубокая, просто поверхностная. — Насчет сегодняшней моей встречи: завтра я тебя познакомлю со своими друзьями.

— Хорошо. — Я кивнула, следя за тем, как он уже закончил со щекой и переключился на мои пальцы.

— Я до сих пор поражаюсь — как можно было так порезаться?

Я лишь пожала плечами, следя, как ватка со спиртом дотронулась до кончиков пальцев.

— Ай-яй-яй! — Я попыталась вырвать руку, но он не дал мне этого сделать, держа мое запястье в своей большой ладони.

— Терпи, — хмыкнул он, на что я, надув губы, недовольно пробурчала:

— Тебе легко говорить.

Он лишь вздохнул и вновь прислонил ватку к ранкам, но тут же приблизился и начал дуть.

— Так пойдет? — Он взглянул на меня исподлобья. Я кивнула. — Вот и отлично.

— Эм-м… — я даже не знала, что можно было ему сказать. Просто нет мыслей и идей. А может, это со мной что-то не так?

— Царапина на щеке заживет через дней четыре-пять, а вот с пальцами… не все так просто. Они заживут через недельки три-две, а может даже и четыре.

— И что теперь делать? — Я непонимающе уставилась на него, искренне не понимая, как мне пойти на праздник с такими руками.

— Снимать штаны и бегать, — весьма раздраженно ответил он, но тут же поспешил исправиться: — Перчатки наденешь.