Мангыты завернули на постоялый двор, чтобы испить свежей воды. До Солхата оставался час пути, и они спешили соединиться со своими соратниками, которые дожидались своей доли в предместьях большого города. Вместе с воинами ожидал старшего брата и Турыиш. Лишь только отряд утолил жажду и напоил коней, как тут же направился к дороге.

Хыяли встретился с братом на закате дня. Турыиш только что совершил намаз и был полон благочестия, он перебирал янтарные чётки, лишь изредка бросая задумчивый взгляд на брата. А Хыяли с иронией оглядывал его жилище. Этот небольшой глинобитный дом на окраине Солхата был заполнен толстыми книгами, обтянутыми сафьяновой кожей. Хыяли так и не научился читать, а пристрастие брата к книгам считал пустым занятием. То ли дело отправиться на охоту, развлечься с женщинами или провести несколько часов за хмельным пиршеством в кругу товарищей по оружию. Турыиш всегда избегал их весёлых посиделок, он и в набеги уходил с одной лишь целью – заработать денег на книги.

Удивительное дело, но учёность Турыиша не мешала ему быть храбрым и искусным воином. Пожалуй, даже Хыяли не владел саблей так, как его младший брат. Клинок в руках Турыиша превращался в сверкающий огонь, карающий всех, кто отваживался броситься на него. Он был вездесущ и появлялся в самых горячих точках боя, выручая своей сноровкой и смелостью не одну горячую голову. Но всякий раз после удачного набега младший брат исчезал из Солхата и являлся с опустошённым кошелем, чтобы вновь приникнуть к своим книгам, довольствуясь чёрствой лепёшкой и родниковой водой.

Турыиш отложил в сторону чётки и вскинул голову:

– Хыяли, этот поход был для меня последним. Достаточно я нападал на беззащитные аулы.

Хыяли усмехнулся, он не сводил с брата прищуренных глаз:

– Чем же ты будешь жить? Станешь просить милостыню, как нищий дервиш?

– Нет. – Турыиш поднялся на ноги, приблизился к нему, и Хыяли впервые отметил, что младший брат перерос их всех. Турыиш выше ростом и шире в плечах, и лицом больше походит на мать – пленницу, привезённую отцом из далёкого набега. Черты лица не как у кочевников, скулы не выдаются, да и кожа светлее, чем у них. Ничем не напоминает Турыиш своего отца, старого кочевника Журмэя. Хыяли усмехнулся вновь: «Надо же, а ведь я никогда не замечал этого. Потому, наверно, и тянет братишку к книгам – течёт в жилах чужая кровь, принесённая в степь пленницей с берегов Итиля». Турыиш даже одевался иначе, давно уж снял с себя овчины, столь любимые кочевниками. Сильное тело его облегал казакин[15] в талию, сшитый из плотной тёмно-зелёной ткани. Казакин он подпоясывал кушаком, тоже зелёным, только более светлого тона, а на голову накручивал небольшую чалму.

– Чем же ты займёшься? – переспросил Хыяли.

Он был неприятно поражён открывшейся в брате перемене, словно и не младший братишка стоял перед ним, а чужак, почти враг с иными помыслами, другой верой.

– Наша госпожа, могущественная валиде Нурсолтан призывает меня возглавить охрану её младшей дочери. Ханбика Гаухаршад собирается отправиться к берегам Итиля, в Казанское ханство.

– А я что ж, останусь здесь один? – с обидой на брата, который втихомолку устраивал свою судьбу, проворчал Хыяли. – С юзбаши Ахмадом в набеги больше не пойду. Он умаляет моё достоинство перед воинами! Если баши стар и его не интересуют женщины, то во мне ещё достаточно сил и желаний! Так всегда велось среди воинов-кочевников: лучшие женщины доставались предводителям, а сотник лишил меня добычи – пленной княжны. Из-за черкешенки я получил рану, которая могла стать смертельной, за мной право насладиться местью!

Неприятное воспоминание и обида на брата – всё слилось в один гневный всплеск. Хыяли ухватился за рукоять сабли, готовый молниеносно выдернуть её из ножен, но успокаивающая рука Турыиша легла на сжатую ладонь:

– Мы можем возглавить охрану ханбики вдвоём.

– Я не привык быть в подчинении! – дёрнул плечом Хыяли.

– Так ты зол на сотника Ахмада за ту пленную княжну, что мы взяли в последнем ауле? – переспросил Турыиш.

Хыяли не ответил, сверлил младшего брата злым взглядом. Турыиш прекрасно знал, как было дело, зачем спрашивать?

– Если тебе приглянулась женщина, выкупи её у воинов, – посоветовал Турыиш. – Тебе давно пора завести семью.

Хыяли не выдержал, рассмеялся:

– Взять в жёны? Я не витаю в книжных мечтах, мой брат, и не читаю стихи, в которых грезят чушью, которую поэты зовут любовью. Не хочу, чтобы мои дети родились от женщины из враждебного нам племени. Не желаю когда-нибудь увидеть в чертах сына черкеса. Ты можешь это понять?! – Хыяли махнул рукой. – Да и стоит эта женщина слишком дорого; она – излишняя роскошь в юрте кочевника.

– О какой юрте ты говоришь? – Внимательный взгляд брата скользил по лицу Хыяли, глубокая складка замерла на высоком лбу, словно Турыиш силился, но не мог понять ни мыслей брата, ни того, что крылось за этим вспыльчивым и непредсказуемым нравом.

– Давно пора расстаться с привычками кочевников, Хыяли. Посмотри на Айтулу и Акшобата. Они устроили свою жизнь, имеют большие дома под Салачиком, жён, детей. Был бы жив наш отец, порадовался бы на внуков. Давай отправимся в Казань, Хыяли, начнём там всё сызнова.

– Нет! – Хыяли выдернул руку из ладоней брата. – Вторым я могу быть и в Крыму! Найду себе службу лучше, чем предлагаешь ты.

Сотник шагнул за порог, обернулся и с презрением кивнул на груду толстых книг:

– А ты читай больше, научись рассказывать сказки, будешь хорошей нянькой у маленькой ханбики.

Гаухаршад сидела в беседке, густо заросшей виноградной лозой. Девушка куталась в яркое покрывало и невольно вздрагивала от каждого шороха. Вчера она отважилась написать письмо Мухаммаду, в котором просила калга-солтана о встрече в дальней беседке сада. Это место казалось заброшенным, даже руки садовников, любовно обихаживающих каждый уголок ханского сада, давно не прикасались к этим густым, состарившимся лозам.

Для неё стало навязчивой идеей увидеться наедине со старшим сыном хана Менгли, но как же отчаянно дочь Нурсолтан боялась этой встречи. Даже в разгар лета ей было холодно и тоскливо, как в ночь их единственного свидания, когда наследник повелителя оттолкнул Гаухаршад от себя.

Она до мельчайшей подробности помнила унизительную тягостную встречу, которая состоялась несколько месяцев назад. Со всем пылом юности влюбилась ханбика в красавца-солтана, и когда Мухаммад-Гирей позвал её на тайное свидание, бежала к нему, презрев девичью скромность и людское осуждение. Но какой удар ожидал наивную девочку, когда Гаухаршад поняла, что не с ней искал свидания крымский калга-солтан. Тайная страсть молодого солтана открылась перед её чутким влюблённым сердцем в одно мгновение. Гаухаршад узнала то, что скрывалось от глаз других, разглядела пылкие чувства Мухаммада к его мачехе и её матери Нурсолтан. В роскошной беседке с цветными витражами Мухаммад в ту ночь мечтал обрести двойника любимой женщины, искал незабываемые черты Нурсолтан в лице дочери. Но желанного сходства юной ханбики с её матерью не нашёл. Горькое разочарование обожгло не только его, Мухаммад не смог сдержать хлёстких слов, они и сейчас оглушительной пощёчиной звучали в ушах бедной девушки: «И ты её дочь?!. Поистине, чтобы родиться с лицом плебейки ты могла бы выбрать другое лоно!»

Его презрение сопровождало ханбику долгие месяцы. Она не осмеливалась приближаться к зеркалу, боялась собственного отражения. Только сегодня, когда Гаухаршад решилась пойти на встречу с солтаном, она взглянула в зеркало, прежде прикрытое цветастой шалью. Прозрачная поверхность открыла похудевшее лицо с казавшимися теперь большими, цвета лесного ореха глазами. Ханбика поспешно накинула шаль на серебряную оправу зеркала, сжала обеими руками застучавшее сердечко: «Что скажет сегодня солтан Мухаммад, как ещё унизит и оскорбит её?» Она могла бы избежать нового позора, не прося его о встрече. Но калга-солтан манил её к себе, подобно змее, гипнотизирующей смертоносным взглядом беззащитного лягушонка. Гаухаршад готова была умереть, но прежде ещё раз увидеть Мухаммада и услышать властный голос любимого, пусть и полный презрения.