Мой броневик подкатил к хатенке с сорванной крышей и прижался к ее стенке. Водитель набросал на машину снег. Так требовал помощник Воронина, занимающийся в дополнение к своим обязанностям и размещением штабных машин.

Я не спал вторую ночь и не помню, как, склонившись на сиденье, уснул. Проснулся оттого, что меня крепко тормошили за плечи.

— Товарищ капитан! Товарищ капитан, вас срочно вызывают в штаб.

Я еле вылез из машины. Озябшие ноги слушались плохо. В спину словно вбили кол. Как хотелось полежать хотя бы немного в тепле, но до того ли было тогда…

Две закрытые штабные машины расположились в саду косогористого двора. В одной из машин я застал Воронина за кипой новых полевых карт. Местность этих карт сама по себе уже говорила, где нам предстоит наступать. В машине было тепло. По ту сторону печурки молодой штабист прилежно строчил на пишущей машинке. На бортовой полке спал радист.

— Я не мог утерпеть, чтобы не сказать тебе скорее очень важную новость, — сказал Воронин, загадочно ухмыляясь. — Угадай, какую? Нет, лучше скажу. Сегодня в восемь часов пятьдесят минут начали наступление Юго-Западный и Донской фронты общим направлением с северо-запада на Калач. Представляешь, сразу два фронта ударили по сталинградской группировке Паулюса! Не веришь? Вон посмотри радиограмму.

…Аксенчиков застал нас за завтраком. Он был в хорошем настроении, но, как обычно, задумчив. Не сказав ни слова о результатах поездки к генералу Танасчишину, он не отказался разделить с нами завтрак: комбриг не мог терпеть, когда за едой начинали обсуждать служебные дела. И нам с Ворониным, естественно, хотелось скорее покончить с консервами и чаем. Так хотелось подробнее услышать о наступлении за Доном!

Позавтракав и поняв, что мне сейчас здесь делать нечего, я вышел. Моему примеру последовал и Смолеев.

— Ты сейчас куда? — спросил он.

— В танковый полк, к Тулову. Я у них еще не был.

— Значит, утром начнем!..

— Да, пора, Ефим Иванович. Юго-Западный и Донской уже пошли.

…В эту ночь вряд ли кто из бригады сомкнул глаза. Командиры уточняли по картам направление удара своих частей, взаимодействие с соседями, изучали менее опасные коридоры минных полей. Мы знали, что в этом районе передний край гитлеровцев имел целую систему глубоких траншей, много дотов и сильные противотанковые средства. Даже представить трудно, как в ту ночь в снегу минеры обеспечивали нам проходы через полосу переднего края. Помнится такой случай: в полночь привезли с передовой молодого минера с покалеченными пальцами одной руки. Он жаловался на то, что ему не удалось посмотреть на плоды своих трудов при наступлении.

К четырем часам ночи нам передали, что на немецких позициях началось какое-то подозрительное оживление. Участилась пальба из пушек в направлении нашего сосредоточения, но снаряды летели через бугор, не причиняя нам вреда. С нашей стороны не откликнулось ни одно орудие. Гитлеровцы успокоились, стихли.

— Пошли, наверное, погреться, — заметил Тулов, посмотрев на часы. — Минут через пятнадцать снова начнут швыряться снарядами для смелости.

Мы с подполковником стояли около командирского танка, с другой его стороны трое танкистов тихо о чем-то беседовали.

— Хотелось бы увидеть, как через часок гитлеровцы запляшут под музыку наших артиллеристов, — продолжал Тулов. — Да-а, каша, чувствую, будет густая…

О, какой этот час был длинный! Мы частенько поглядывали на часы, встряхивали их, думая, что они остановились. Шалили немного нервы. Угнетала напряженная тишина. Сотни обрывистых мыслей путались в голове.

— Анайко! — позвал Тулов своего механика-водителя. — Ты бы на дорожку рассказал нам что-нибудь из своих приключений. Все скорее время пройдет.

Танкист поспешно направился к нам, но не успел промолвить и слова, как где-то по ту сторону Волги раскатисто грохнула дальнобойка, и над рекой прокатился оглушительный гром сотен пушек. Стукнув рукой по броне, Тулов воскликнул:

— Итак, начался суд!

А грохот быстро нарастал, сливаясь в общий, никогда мною не слыханный гул, от которого вздрагивал воздух, шумело в ушах. Постепенно пальба пушек началась и на правобережье, ближе к нам, и казалось, будто вся низина излучины Волги кипит огненным извержением. Над нами шипело и выло. Длинные раскаленные языки реактивных снарядов зловеще неслись за бугор. Я был изумлен такой мощью артподготовки, которая бушевала, все нарастая.

— Ах, молодцы! Молодцы! — воскликнул Тулов, топчась на снегу. — Это же черт знает что! Слышат ли нас Донской и Юго-Западный.

— Оце ж вам русски яйки и курки! — прокричал Анайко, погрозив кулаком в сторону запада, и пропел:

Светало. Туман прятал небо. Грохот минут через тридцать неожиданно оборвался, и тотчас, словно по какому-то таинственному велению, со стороны Волги послышался нарастающий гул множества самолетов. А ведь немцы везде трезвонили, что они уничтожили нашу авиацию.

Гениально продуманная операция окружения была в действии. В просветах тумана мы видели возвращающиеся стройные косяки наших бомбардировщиков. Приветствуя своих воздушных соратников, танкисты подбрасывали ушанки, кричали: «Давай, братишки, давай!».

^{4 февраля 1943 года. Сталинград. Марш победителей. Фото Ю. Чернышова.}

Летчики бороздили небо около часа. Временами доносился яростный воздушный бой. Два неизвестно чьи самолета, вывалившись из тумана, окутанные дымом, рухнули в ближайшее болото.

— Через четыре минуты будет нам сигнал, — напомнил я, видя удивительное спокойствие Тулова.

— Знаю… — отрезал он и внезапно грубо обнял меня и поцеловал. — До встречи, капитан! Ты уж того… не суйся без нужды в пекло.

Он привычно влез в башню, махнул мне рукой и захлопнул люк.

В это время над бугром дважды взлетали три зеленые ракеты. Все косогорье ожило, закопошилось, как растревоженный муравейник. Пехотинцы поспешно садились на танки: их мы должны были высадить на переднем рубеже укреплений противника, а сами безостановочно прорываться в глубину позиций. Как и следовало ожидать, враг встретил наши танки частым обстрелом. Но стрельба была беглая, бесприцельная. Чувствовалось, что внезапность такого наступления внесла панику в передовые части гитлеровцев. Правда, сильный бой разгорелся с правой стороны нашего подвижного КП, где, по сведениям разведки, держала оборону 29-я моторизованная дивизия гитлеровцев.

Если не ошибаюсь, первую радиограмму комбриг получил от Тулова: его полк, смяв передовые узлы сопротивления фашистов в районе Ивановки, вышел в зону второго рубежа укреплений.

— Не отрывайся, чувствуй локоть соседа, — радировал ему Аксенчиков. Соседом у Тулова был механизированный стрелковый полк, усиленный самоходными пушками и танками. Полк действовал на узкой полосе прорыва, на правом фланге Тулова.

Скоро был принят приказ от генерала Танасчишина: «„Оленя“ (отдельная танковая рота Филатова) немедленно использовать для усиления правого крыла».

Узнав об этом от Воронина, я невольно подумал: «Вот и тебе, друг, нашлась работа».

Первых пленных и убитых мы увидели сразу же за Ивановкой, от которой осталось, пожалуй, только название. Румыны, истощенные, испуганные, многочисленными группами стояли с поднятыми руками, не зная, кто же из кативших на машинах победителей возьмет их под свое покровительство. Но советские воины стремились вперед, мало обращая внимания на обезоруженных союзников немцев.

Наши артиллеристы и летчики здесь так усердно потрудились, что все оборонительные сооружения выглядели опрокинутыми вверх дном. Зияли пасти изуродованных дзотов, кругом валялись бревна от блиндажей. Вся земля на поле была так усеяна воронками от бомб и снарядов, что броневикам почти невозможно было пройти.