Она говорила и говорила, изливая свою душу, признаваясь в своих чувствах, которые осознавала в тот же миг, когда начинала говорить о них. И с каждым словом, с каждым признанием, невероятная легкость наполняла ее сердце, она, казалось, снова возвращалась в тот мир, в котором, как и раньше, не было ни предательства, ни боли, ничего, кроме бесконечного и безоблачного счастья.

И рука брюнета в ее руке вдруг дрогнула, и Сережа открыл глаза.

Глава 42.

— Юля? — прошептал или скорее, прохрипел он практически одними губами.

А Юлька вдруг испугалась, отпустила его руку и сжалась на стульчике комочком. Ей вдруг стало стыдно от своих признаний.

«Геночка» же мгновенно оказался рядом:

— Серый, ты как?

Одновременно он нажал кнопку вызова медсестры и склонился над брюнетом:

— Пить, — прошелестел брюнет и попытался облизать губы.

Анна Павловна, беззвучно плача, уже подносила сыну бутылочку воды с трубочкой:

— Сыночек… Сереженька… на вот…

Брюнет поймал трубочку губами, сделал глоток и снова спросил:

— Мама, это была Юля?

«Геночка», который спешно проводил какие-то обследования дернулся, но не успел ничего сказать. Сережа спросил сам:

— Почему так темно… включите свет…

Все на миг замерли, вопросительно глядя на «Геночку», который сокрушенно покачал головой, подтверждая догадку…

— Сережа… — Анна Павловна все же не выдержала и всхлипнула… А Алексей Михайлович, молчаливо стоявший рядом все это время, обнял и прижал к себе жену, которая беззвучно плакала, мелко вздрагивая плечами.

— Серый, — «Геночка» говорил тихо, но четко, — у тебя была травма головы… Задеты зрительные нервы… здесь светло, брат… но со временем зрение может восстановиться. А твоя Юля здесь… была…

За суетой никто не заметил, как Юлька выскользнула из палаты.

Она бежала домой, прижимая холодные ладони к пылающим щекам. Ей вдруг стало запоздало стыдно за свои признания, за слезы, за то, что она так до сих пор и не понимала, что этот проклятый брюнет ей не безразличен. Все, что она говорила ему было правдой, которую она трусливо скрывала от самой себя.

Да, брюнет не совпадал с ее списком ни по одному критерию, кроме наличия денег, но именно на этот пункт в отношениях с этим приставучим наглецом, ей было плевать. Даже если бы он был простым помощником юриста, как Светкин Глеб. Юлька остановилась. Ей нестерпимо захотелось обратно… к нему. Снова взять его за руку и услышать свое имя хриплым от долгого молчания шепотом.

Она даже сделала несколько шагов назад, но быстро сообразила, что ее никто не пустит в реанимацию в такое позднее время. Ей не надо было сбегать, но она, как всегда впрочем, сначала сделала, а потом подумала. И почему рядом с этим противным брюнетом, ее мозги отключаются напрочь?

Дома Юлька всю ночь проворочалась на ставшей вдруг неудобной, холодно и одинокой постели. И в конце-концов не выдержала и набрала Светку. Ей нужно было с кем-то поделиться своим открытием.

— Алло, — отозвалась Светка сонным голосом, а Юлька вдруг опомнилась, что подруга спит. Ведь ночь на дворе и положила трубку, так и не сказав ни слова.

Телефон практически сразу запиликал снова:

— Юлька? — перезвонила встревоженная Светка.

— Свет, прости, что я тебя разбудила, я забыла сколько сейчас времени.

— Ерунда, — Светка зевнула прямо в трубку, — говори, что случилось.

— Свет… я такая дура… я кажется влюбилась…

— Да ты что? — рассмеялась Светка на том конце провода, — рассказывай, кто этот несчастный…

Со Светкой они проболтали больше часа, пока Юлька делилась длинной и запутанной историей своей любви. А потом они еще немного обсудили брюнета, которого Светка помнила еще по клубу. И постановили, что ей надо вернуться в больницу прямо с утра, до работы.

Но Юлька проспала и едва успела прибежать на работу вовремя. А там ее уже ждал Алексей Михайлович.

— Доброе утро, Юля, нам надо поговорить. Пройдем в кабинет.

— Здравствуйте, — тихо ответила Юлька, по выражению лица встретившего ее отца брюнета, что разговор будет не самый приятный. Но послушно направилась в кабинет директора.

— Юля, — Алексей Михайлович, сел в кресло за столом, и кивнул Юльке на стул для посетителей, — Сережа просил тебя не приходить к нему больше. Он не хочет тебя видеть. Прости. Я с ним не согласен, но, — он развел руками, — таково решение моего сына.

— Что? — Юлька замерла оглушенная таким известием…

Алексей Михайлович вздохнул и пояснил:

— Юля, Сережа ослеп. И сколько это продлиться неизвестно. Он не хочет, чтобы ты видела его в таком состоянии.

— Но… — она жалобно посмотрела на брюнета-старшего, — мне все равно… это ничего не изменит…

— Это хорошо, — улыбнулся Алексей Михайлович, — думаю, все со временем наладится. Но пока… пока не стоит нервировать Сережу. Прости.

Юлька кивала, плохо понимая, что же происходит. Сердце жгло от боли, и слезы снова просились наружу. Но она глубоко вдохнула, кивнула, стараясь не показать своих чувств и ответила:

— Я поняла, Алексей Михайлович. Хорошо. Я оставлю Сережу в покое.

Встала и на странно одеревеневших ногах вышла из кабинета. Что ж… она сама виновата в том, что случилось. В том, что теперь Сережа не хочет ее видеть…

Алексей Михайлович вышел следом. Он тяжело вздохнул, виновато посмотрел на девочку, сидящую за столом, как воробышек… какие же они оба глупые… и эта бестолковая девчонка, которая полоскала мозг его сыну столько времени… и он… вдруг решивший, что с таким увечьем принесет ей только несчастье и боль. И она будет только жалеть его, а не любить. Хотя… может быть что-то в этом есть… зато проверят оба, настоящие их чувства или нет. А зрение… зрение, дай Бог, восстановится.

Глава 43.

Неделя с хвостиком до нового года прошли в слезах. Юлька старалась держаться и не плакать, но если днем у нее это получалось, то по вечерам, дома слезы сами лились из глаз пачкая подушку. Новости о Сереже она узнавала у Андрея Викторовича, и они радовали. Ему с каждым днем становилось лучше, хотя зрение так и не вернулось. Но, как только его стало можно перевозить, родители отправили сына в какую-то московскую клинику. С одной стороны Юлька радовалась, ведь там шанс восстановить зрение, наверняка, намного выше, а с другой… с другой сердце замирало в ужасе, от того, что он может теперь и не вернуться. Она скучала по несносному брюнету. И каждый умирающий, несмотря на все усилия, букет причинял невыносимую боль. Скоро у нее не останется ничего… ничего, кроме воспоминаний. Снова.

Тридцать первое декабря был рабочим днем, причем последним на должности секретаря, поэтому Юлька осталась праздновать новый год в городе. Со Светкой и Глебом. Когда она уже собиралась выходить, раздался звонок домофона. Сосед, местный алкаш Валера частенько забывал ключи и звонил ей, поэтому ничего не спросив, она просто нажала на кнопку, впуская его в дом. Хорошо, не надо будет ждать лифт. Схватив сумочку, она вышла и замерла прислонившись к стене.

Сегодня Андрей Викторович дал ей номер телефона Алексея Михайловича, и теперь Юлька мучилась, решаясь позвонить или нет. Все же это такой большой и далекий от нее человек по меркам компании, но в то же время такой близкий, если думать про него, как про Сережиного папу. И еще она прост не знала, как начать разговор. Вдруг брюнет уже про нее и думать забыл?

— Привет, Юленька, — в открывшемся лифте оказался вовсе не Валера.

— П-привет… — машинально прошептала она, глядя на Сережу… сердце совершило кульбит, замерло и… продолжило биться, спокойно и равномерно, — здравствуйте, Сергей Николаевич. Откуда вы знаете мой адрес?

— Мне Марья Ивановна дала, — он улыбнулся той самой улыбкой, которую она так любила когда-то, — она сказала, что ты все еще ждешь меня. Плачешь, — он вышел из лифта и обнял Юльку. Обнял, несмотря на то, что она попыталась вывернуться из его объятий, — зачем ты съехала? Я же оплачивал ту квартиру для тебя все это врем. А вчера приехал, мне хозяйка говорит, что ты давно там не живешь.