– Борис, – последовал лаконичный ответ.

– Это который?

– Джексон.

– Не слыхал.

– Так я и говорю! Тёмный, необразованный народ! Зачем вы лезете туда, куда не просят?

– Вы про трамвай?

– Не смешно! Это явно не английский юмор, – поморщился нестриженый. – Я говорю про Сирию, про Украину. Зачем вы аннексировали Крым?

– Крым наш! – вскричал Булгаков. – И останется нашим навсегда.

– Ну вот, и этот начитался кремлёвских методичек! И сколько они вам заплатили?

– Мне деньги платит не Кремль, а Большой театр…

– Ага! Очень ценное признание! Оказывается, и театр вы превратили в филиал Кремля. Или он подчиняется Лубянке?

– Не порите чушь! – Булгакову стоило огромного труда, чтобы удержаться в рамках приличий. – При чём тут Кремль? При чём Лубянка? И какое отношение к России имеет эта Сирия? Там же французы теперь правят, – и криво усмехнувшись, добавил: – Если не умеете пить, сидите дома и помалкивайте! Вам должно быть стыдно! Страна Шекспира и Байрона, а тут…

На этом выяснение отношений следовало бы закончить, но, судя по всему, англичанин имел какой-то план:

– Зря вы так! Я ведь желаю вам добра. Цивилизованный мир должен заботиться о талантливых писателях, – тут он прищурил глаз. – Хотите, сделаем вам Нобелевскую премию?

«Вот неожиданный поворот! А что, если не врёт?» К этой приятной мысли примешивалось недоумение: «Я ведь ещё не дописал "Мастера и Маргариту"… Нет, это явно преждевременно! И что они ко мне пристали? То Платов, то этот непричёсанный. Что, других писателей у них нет?» Однако на всякий случай поинтересовался:

– А что взамен? Куда вы меня тянете?

– Ах, поверьте, Михаил! Тут нет никакого криминала. Так, сущая безделица. Дело в том, что наша разведка доложила, будто вы пишете роман.

– Допустим.

– Так вот, не могли бы вы слегка подкорректировать сюжет? Ну чтобы мастер с Маргаритой нашли приют не в домике под вишнями, а непременно в Англии. Как вам такая мысль?

– Даже и не знаю. А что, разве в Англии вишни не растут?

– Растут, растут! – радостно воскликнул Джексон. – Более того, сорт «Tai Haku» был завезён в Японию из графства… как его… Ах да, Уилтшир!

– Япония тут при чём?

– Вы правы, бог с ней, с Японией! Проблема в том, что в вашем романе об Англии сказано слишком уж расплывчато, туманно. Кстати, и про лондонский туман могли бы написать так, чтобы всем всё стало ясно. Ну вот, к примеру, – и Джексон процитировал: – «Маргарита тихо подъехала по воздуху к меловому обрыву. За этим обрывом внизу, в тени, лежала река. Туман висел и цеплялся за кусты внизу вертикального обрыва, а противоположный берег был плоский, низменный». Ну что вам стоит указать, что это берег Темзы?

«Действительно, почему бы нет, если человек так просит. Меня от этого не будет, а у читателя не будет возникать вопросов. Можно даже указать улицу и номер дома…» Но вдруг Булгаков спохватился:

– Постойте, но вы же сами говорили, что в Англии эмигранты из России мрут… – при этих словах он ощутил, как холодок пробежал по его спине.

– Клятвенно обещаю, что вас… простите, мастера это не коснётся! – взмолился Джексон. – Мы даже поставим полисмена у ворот. Но если всё-таки такая неприятность вдруг произойдёт, определим в самую лучшую больницу.

«Ничего себе, приятная перспектива! Было желание обрести покой, а тут предлагают полежать под капельницей».

– Нет, Англия не подойдёт! – сказал, словно бы отрезал.

Нечёсаный враз переменился в лице, выпятил нижнюю губу и смерил взглядом писателя с ног до головы. И даже белобрысые лохмы Джексона теперь выглядели так, как будто прикрывали маленькие рожки. «Вот этот точно похож на сатану, – к такому выводу пришёл Булгаков. – Словно бы прикидывает, умещусь ли в гроб, и не надо ли меня слегка укоротить. Да вот и кладбище тут неподалёку. Место для погребения почётное, никто не спорит, однако хотелось бы ещё пожить».

– Ладно, – процедил сквозь зубы Джексон. – Нет так нет, ничего тут не поделаешь. Вспомните про меня когда-нибудь, но будет поздно, – и добавил уже более миролюбивым тоном: – Ведь вы же с Украины, вы киевский! Чего вам за Москву цепляться?

– Мне и здесь не так уж плохо.

– Чёрт с вами! Счастливо оставаться! – сказал, не глядя на Булгакова, сунул ему в руку визитную карточку и сгинул в темноте.

«К чему бы это? Может быть, какой-то знак? Стоило появиться на Патриарших этому трамваю, тут всё и началось! И почему этот Джексон упомянул о Платове? Неужели англичане тоже шляются во времени туда-сюда? И уж совсем неправдоподобно, чтобы Платов появился здесь только для того, чтобы побеседовать со мной».

Чем дольше Булгаков размышлял, тем больше возникало у него вопросов. Он тяжело вздохнул и пошёл по Пироговке к дому № 35а, где снимал квартиру. И только дойдя до него, сообразил, что на дворе теперь 1937-й год, и живёт он в Нащокинском переулке, а не здесь. Вот до чего доводят эти нежданные встречи с посланцами из другого времени! Ну что ж, придётся пешком тащиться на Пречистенку, поскольку трамваи, к сожалению, уже не ходят.

Той ночью в квартире, что располагалась на третьем этаже дома в Чистом переулке, никто не спал. Это и понятно – времени до отъезда оставалось чуть, а предстояло сделать ещё многое. Итак, секретарь, держа наготове маузер, сидел в прихожей и прислушивался к шорохам за входной дверью. Глава Минкульта трудился над составлением очередного канцелярского шедевра под названием «План мероприятий». Филимон, как и положено ему, молился, запершись в кладовке. Ну а зелёное трико сушилось на верёвке в ванной комнате, в то время как его владелица, завернувшись в простыню, заучивала наизусть речь, с которой ей предстояло выступить через пару дней, сразу по возвращении домой. И только Платов занимался важным делом. Что же его так озаботило, если вынужден был даже отказаться от сна?

В самом деле, для этих «временны́х кульбитов» должна быть более серьёзная причина, чем беседа с талантливым писателем. И причина была, причём, если не уделить ей должного внимания, всё может закончиться весьма плачевно и для него, и для страны, – по крайней мере, Платову так казалось, когда он отправлялся в это путешествие. Его беспокоила мысль, что могут повториться события 1923-1924 годов, когда возникла опасность заговора внутри Политбюро, даже появились слухи о планах военного переворота, который замышлял Лев Троцкий. А что если и сейчас? Ведь после изменения состава правительства, что будет сделано вскоре после инаугурации, неизбежно появится много недовольных. В таких условиях заботы о культуре отодвигались на второй план, но вместе с тем, он никак не мог избавиться от мысли, что Булгаков прав. Да, многое в сфере пропаганды и культуры делается по шаблону, без выдумки, без должного интереса к результату, который может быть достигнут, увы, только через много лет. Проблема в том, что тогда уже не с кого и некому спросить, а если у чиновников нет страха получить по шее за содеянное, наивно ожидать просветления в их головах.

Увы, попали не в тот год, не в двадцать пятый – этот год его интересовал, поскольку к тому времени в верхушке партии вроде бы всё успокоилось, и самое время делать выводы. Ну а теперь, коль скоро промахнулись, надо бы использовать возможность из первых рук узнать о том, что готовилось в тридцать седьмом. Чем чёрт не шутит, может быть удастся что-то крайне важное узнать, чтобы потом на практике применить полученную информацию. К этому решению подталкивало и то, что случилось сразу после выборов.

Дело в том, что как раз накануне отъезда из Москвы, утром девятнадцатого, звонит патриарх – даже не дал выспаться после бессонной ночи. «Караул! – кричит. – Владим Владимыч! Вы набрали 76,66 процента!» «Ну и хорошо. Я же надеялся только на три четверти». Опять кричит: «Так 666 – это же число зверя! В Библии упоминается ажник четыре раза. Никак нельзя этого допустить!» И впрямь, непорядок. Пришлось срочно вмешаться: председателю ВЦИК поставили на вид. Константину Эрнсту за то, что не смотрит информационные программы на своём телеканале, – предупреждение о неполном соответствии. Ну а цифирь немного подкорректировали, так, самую малость. Но после этого помощники вдруг в один голос завопили, что поездку надо отметить. Будто бы плохой знак, и всё такое в том же роде. Знают же, что не в его правилах отступать, а всё равно лопочут. Одно верно: следует быть настороже.