– Должно быть, эти люди никогда по-настоящему не знали, что такое голод. Я до сих пор помню, каково это – расти, постоянно недоедая. В те времена я, не задумываясь, обменяла бы все счастье мира на добрую миску похлебки.

Она нежно погладила его по щеке.

– Мой дорогой Эско, мне пятьдесят четыре года. В таком возрасте уже не разводятся.

С этими словами она вернулась к Арто, забралась в стоявшее у койки кресло и, накинув на плечи пальто, смежила веки.

Какое-то время Эско просто стоял и смотрел на мать и перебинтованного младшего брата. После чего отправился на поиски телефонной будки и, дозвонившись до Анни, сказал, что им нужно встретиться для серьезного разговора.

– Давай попозже, Эско, – попросила сестра, – когда выпишут Арто из больницы. Я сейчас пока ни о чем не могу думать.

И вот, когда Арто вернулся домой, Анни наконец-то отправилась с ним к гаражу и выслушала его. Она выглядела такой утомленной, его сестра. Беременность не идет ей, подумал Эско. Не то, что Сейе. Та с каждой беременностью – а их было уже три – буквально расцветала и выглядела такой возвышенной, почти святой. Щеки горели румянцем, и все ее тело, казалось, обволакивал некий защитный слой, придававший мягкость ее очертаниям и самым умиротворяющим образом действуя на ее настроение, от чего все девять месяцев с ее уст не сходила улыбка, нежная и загадочная, как у Моны Лизы.

Анни же ни капельки не растолстела. Скорее наоборот, выглядела еще более похудевшей, чем обычно. Словно ребенок, который поселился у нее в животе, глодал и высасывал из нее всю энергию, пожирая ее тело изнутри, будто чужеродный паразит. Эско сразу понял, что его сестра нуждается в отдыхе и на мгновение почувствовал укол совести: в конце концов, что может быть проще – отложить все обсуждения на потом. И пусть его открытие, сделанное им в коровнике, отправляется туда, куда ему и дорога, в какой-нибудь жестяной ящик в кладовке памяти откуда в любой момент можно было вытянуть анекдот или байку об отце и вместе посмеяться над его очередной глупой выходкой. А жизнь пускай идет себе дальше, не требуя никаких ответных действий взамен, и это был бы самый удобный выход из положения для всех, кто замешан в этом деле. Но что-то с ним случилось, что-то изменилось. Он больше не мог притворяться. Не хотел.

В оставшиеся до Рождества дни Анни продолжала приводить дом в порядок, готовить его к празднику. Она стряпала рождественские блюда, наготовила вдоволь морковки, капусты, печенки. Лахья помогала ей и, когда Сири с Арто вернулись домой, привычный порядок вещей, казалось, был восстановлен.

Братья взяли Арто с собою в лес. Перед этим они осторожно обмотали его веревками и накрепко привязали к саням, а потом в лесу позволили самому выбрать елку, которую срубили и потащили домой. Это было за день до Рождества. Дома они достали ящик с рождественскими игрушками и гирляндами и принялись наряжать елку. По радио передавали церковный звон колоколов и рождественские псалмы, – знакомые с детства звуки, ставшие уже ритуальными. Пришел Тату, он был один и принес с собой бутылку «Коскенкорвы». Братья и сестры пустили ее по кругу, не пили только Онни с Арто и Анни.

С тех пор, как Анни забеременела, она почти бросила пить, ее мутило от одного только запаха спиртного. К тому же ей никогда не нравился этот горячечный, вызывающий головокружение род опьянения, которой наступал после водки. Нет, куда лучше неспешно смаковать коньяк или выпить немного вина вместо того, чтобы заливать в себя чистый спирт, которого она чаще всего избегала, независимо от состояния здоровья.

Эско остался недоволен их первым разговором у гаража. Поэтому продолжал названивать. Снова и снова. Хотел еще поговорить. Он упорно домогался ее в оставшиеся до Рождества дни, и все это время Анни только молча качала головой, когда братья и сестры пытались заставить ее взять трубку – они же не знали, почему она не хочет разговаривать со старшим братом, но все же оставались ей верны и добросовестно придумывали различные причины, почему она не может подойти к телефону именно сейчас. И Эско, вздыхая, клал трубку.

Обстоятельства требовали от него повторного визита в Аапаярви. Поэтому за день до сочельника, поздним вечером, когда Сири с детьми уже легли спать, он в очередной раз заявился на ферму. Анни еще сидела на диванчике, когда увидела в кухонном окне машину Эско.

Она вздохнула, понимая, что брат не отвяжется от нее, пока не получит того, что хочет. Анни всегда считала: как идут дела (неважно какие, да какие угодно), так пускай они себе и идут. Значит так надо. И пусть ей нравилось дразнить Сири, заводя с ней разговоры о разводе и новой жизни, она все равно знала, что матери ничего не светит, – в ее понимании это было попусту невозможно, и произойти никак не могло.

И тут, откуда ни возьмись, является Эско. Эско, который внезапно уверовал в перемены. Вот только его здесь не хватало.

Он привез с собой пакет рождественских крендельков Сейи. Знал, мерзавец, что Анни просто обожает эти крендельки. Он остался стоять во дворе и зазывно помахал пакетом с выпечкой, словно наживкой перед окунем. Анни скорчила гримаску, но все же оделась и вышла к нему.

В гараже было холодно, и Анни намотала на себя еще пару одеял, пока ела крендельки прямо из пакета. Ее пальцы мгновенно стали липкими от сахара, и она тщательно их облизывала, лишь бы не смотреть на Эско, ожидая, когда тот заговорит с ней.

– Сири продаст мне ферму. Или они оба это сделают. Сири и Пентти. Ведь каждому принадлежит половина, и они, если захотят, могут продать свои доли мне.

– А деньги у тебя есть?

Анни уставилась на брата, все еще не до конца убежденная его доводами. Эско кивнул.

– Есть.

Однако это было неправдой. После проверки кадастрового плана Эско понял, что у него хватит средств только на то, чтобы выкупить долю матери. Но если его план выгорит, то этого окажется вполне достаточно.

Он продолжил спокойно говорить, стараясь ничем не выдать своих чувств.

– После чего я приступлю к постройке дома. Я решил последовать совету отца и выстроить его под большой сосной. Помнишь, он приходил ко мне домой, когда Юха был еще маленьким? Вот как он сказал, так теперь все и будет.

– А Пентти останется жить там же, где и жил?

– Ну, естественно, куда он денется, но сам я больше не желаю делить с ним крышу над головой и не хочу, чтобы мои дети росли здесь, в этом проклятом доме.

Это тем более было неправдой. Эско вполне мог остаться жить в доме, где родился и вырос, но он знал, что Сейя будет против. А для того, чтобы как можно быстрее построить новый дом, ему придется откладывать намного больше, чем он рассчитывал вначале.

– А потом, когда мать увидит, сколько у нее теперь денег, я помогу ей купить новый дом. И тогда она разведется с ним, Анни, я уверен.

Анни смотрела прямо перед собой. Воображение рисовало заманчивую картинку: их мать в своем собственном доме. Это могло бы сделать ее такой счастливой.

И Анни сдалась, капитулировала перед напором брата, хотя тот изо всех сил старался его скрыть. Анни вдруг поняла, что так действительно будет правильнее. Она посчитала, что если поможет Эско осуществить его план (хотя она не совсем понимала, почему для Эско так важно выкупить ферму, если отец все равно останется на ней жить), то потом сможет с полным правом отдохнуть и расслабиться. Вернется к себе домой, в стокгольмскую квартиру, и будет сидеть там, пока не родится ребенок. И когда она сама станет мамой и у нее будет своя семья, о которой нужно заботиться, тогда она наконец освободится от обязанности вести эти семейные разговоры, все время что-то улаживать и разгребать проблемы, созданные другими.

И Эско почувствовал, как рыбка, которая до этого лишь покусывала наживку, теперь заглотила ее всю целиком. Он всегда знал, что может рассчитывать на Анни.

– И я думаю, будет лучше, если я сам с ним поговорю. Именно я, ну и разве что мама – должны же они обсудить все друг с другом, – но вы, остальные, не суйтесь. Он поймет, что это для него ничем не хуже, чем проживание в отеле. Бесплатная еда и жилье на всю оставшуюся жизнь.