И все же Лаури пришлось вытирать ей слезы, когда они сидели и ждали автобус.

– Не плачь, мама. Все будет хорошо.

Она кивнула. После чего достала из своего кожаного портмоне купюру достоинством в пятьсот марок.

Лаури понимал, какие это большие деньги, и знал, что матери пришлось обмануть Пентти, поэтому он благодарно поцеловал ее в щеку и, ни говоря ни слова, молча взял купюру у нее из рук. И, хотя он ни на секунду не пожалел о своем решении уехать и ни разу не оглянулся назад, все равно, оказавшись в автобусе, плакал как маленький ребенок, пряча глаза за мокрыми стеклами черных очков, в своих узких тесных джинсах и старой кожаной куртке Хелми.

– Поехали со мной, мама, – хотел сказать Лаури матери, но не сказал. Вместо этого он спел ей, потому что просто ждать в тишине было невыносимо. Так они и стояли на автовокзале: он обнимал ее, ее голова покоилась у него на груди, его голос раздавался в ее ушах.

Он пел ей песню о Керенском. Мама очень любила эту песню: о том, как русские революционеры месили свое тесто, а Финляндию собирались использовать вместо соли. Сири нравился голос сына, и эта песня всегда приводила ее в хорошее расположение духа.

Но не сегодня.

– Kaleva kultani[6], – сказала она тихо и нежно погладила Лаури по щеке.

Калева было его имя, данное ему при крещении, в честь тогдашнего президента, выходца из простого народа, Урхо Калева Кекконен, – человека, который грудью стоял за госпожу Финляндию, защищая ее от русских. А Лаури назвали так в честь другого героя, воевавшего за Карелию, точь-в-точь как Пентти. Вот бы знать наперед, когда они давали ему имя, кем он станет. Или, наоборот, не станет.

Потому что, кто знает, люди изначально такими рождаются или такими становятся?

Лаури всегда был гомосексуалистом, но старался соблюдать приличия и не переступать черту. В нем изначально жила тьма, но он не всегда обращал ее обратной стороной внутрь, в себя. Эта тьма порой ранила тех, кто был с ним рядом, людей, за которых он переживал и которых любил. Любил? Да, возможно.

Утерев слезы, Лаури сосредоточился на виде за окном. Он пытался запомнить, все, что видел: названия растений, ельники, «вольво», бензоколонки «Шелл». Хотел заменить свои ландшафты, свою родную Финляндию на то новое, что проносилось за окном. Вот она – Швеция, его новая родина. Он смотрел, как меняется пейзаж за стеклом, и вместе с ним менялся он сам, или хотел, пытался измениться.

Все это теперь мое. Я никогда не вернусь назад, думал он. Тихонько, почти шепотом, тренировал свое шведское произношение, бормоча себе под нос, пока дорожные мили проносились мимо одна за другой, все больше приближая его к месту назначения, где его жизнь сможет начаться заново.

Наступил вечер, стемнело, и автобус сделал остановку в Сундсвалле. Лаури купил чашку кофе, уселся с ней на стоянке для отдыха и, покуривая, разглядывал людей вокруг себя, жадно впитывая в себя шведскую речь.

Чуть поодаль устроилось несколько пожилых дам, он узнал их – они вместе ехали в одном автобусе. В платьях из полиэстера и с шалями на головах они пили свой прихваченный из дома кофе в термосах и перекусывали карельскими пирогами с яйцом. Отныне ему плевать на этих финских куриц, они больше не были частью его мира. Позади них сидела многодетная семья, сопливые детишки кричали и дрались, а потная мамаша пыталась их утихомирить. Отец семейства украдкой поглядывал на Лаури, или даже, скорее, изучал его.

Лаури исполнилось всего восемнадцать, и он имел мало опыта в таких делах, но он всегда точно знал, когда его кто-то хотел.

Папаше было лет тридцать. Швед. Бакенбарды и клетчатая рубашка.

У Лаури просто не было выбора, он поднялся и направился в туалет.

Он потратил много времени, приводя в себя порядок, понимая, что мужчина глядел на него и боролся со своими демонами. Так всегда бывает с теми, кто проживает свою жизнь в тайне, постоянно обуреваемый внутренней борьбой, в попытке решить нерешаемое.

В мужском туалете было пусто. Лаури заглянул во все кабинки, после чего прислонился к стене и принялся ждать, осознавая, насколько хорошо он выглядит. Расстегнул верхнюю пуговицу на джинсах и когда тот мужчина наконец появился, облизнул губы и спросил его на своем ломаном шведском, нравится ли ему то, что он видит.

Не в силах ничего сказать, мужчина лишь молча кивнул в ответ.

Лаури втянул его в самую дальнюю кабинку и запер дверь. Медленно-медленно, не сводя с него глаз, расстегнул на мужчине ширинку. Под ней обнаружился хороших размеров полностью эрегированный член. Лаури спустил с мужчины джинсы до самого пола и сам опустился перед ним на корточки. Прежде он уже брал пару раз член в рот и знал, что у него прямо-таки талант к этому делу. И неудивительно – ведь он столько раз мечтал и фантазировал о чем-то подобном, мысленно прокручивая в голове все возможные сценарии. Казалось, мужчина тоже был больше, чем просто доволен, он стонал, глубоко запуская свои пальцы в кудри Лаури.

– Да-а-а, вот так, – повторял он тихо, снова и снова.

Словно утешал или поощрял зверя.

Внезапно дверь в туалет открылась, и кто-то вошел в кабинку рядом с ними. Мужчина замер и следом ускорил темп. Его пальцы, запутавшиеся в волосах Лаури, усилили хватку, он быстро и грубо вбивался в юношу и наконец беззвучно излился ему в рот.

В соседней кабинке спустили воду, дверь открылась и закрылась.

Взгляд мужчины, еще совсем недавно вязкий и похотливый, теперь стал суровым и замкнутым, но прежде, чем исчезнуть, он бросил под ноги Лаури сотню шведских крон.

Какое-то время Лаури просидел на холодном кафеле туалета, после чего поднял сотенную купюру с пола и отправился в ресторан, где купил себе стейк с перцем. Поедая его, он ощупывал себя везде, где только можно, пока наконец не сказал сам себе: да, конечно, я чувствую себя грязным, но это только тогда, когда я думаю о том, что произошло, но если я не буду об этом думать, то ничего и не почувствую, да и к тому же этот стейк с перцем чертовски вкусный. Тот же самый способ отвлечься и переключиться на другое он применял в черные моменты в школе и теперь собирался развивать и совершенствовать его дальше.

Когда Лаури снова садился в автобус, стейк с перцем горячим камнем лежал в его животе, и он чувствовал себя так, словно уже начал свое победное шествие, призванное сделать Швецию его собственностью, причем на совершенно особый манер.

Анни знала о приезде Лаури и приехала встретить его на вокзале. Для нее этот день был самым обычным, ничего не значащим деньком. Стояла жара, четыре часа дня – самое жаркое время суток, и на сестре было легкое цветастое платье коричнево-красной расцветки, которого он прежде у нее не видел. Лаури поразило, с какой уверенностью она держится, знает куда идти, не боится движущихся эскалаторов – все вместе это создавало настолько разительный контраст с его собственной неуверенностью, что он поклялся самому себе постараться как можно быстрее обвыкнуться в этом городе. Изгнать из себя того прежнего провинциала, каким он был раньше.

Он следил за сестрой, за всеми ее движениями и бережно откладывал их в памяти, чтобы позже иметь возможность воспроизвести все самому. По натуре Лауре был хамелеоном и имел большой опыт в подражании своим сестрам, сперва Анни, а потом, когда она уехала, Хелми. Пусть даже Хелми была несколько вульгарна, на его взгляд.

Чтобы добраться до их нового дома, пришлось проехаться на метро, потом на автобусе и следом совершить короткую прогулку по залитому палящим солнцем жилому микрорайону на юге столицы с драматическим названием Брандберген[7].

Брандберген, хотя здесь и жило много финнов, вовсе не походил на гетто. Большинство жителей были родом из куда более цивилизованных мест, чем Анни и Лаури, многие приехали с юга Финляндии, но все равно слышать родную речь, когда идешь в «Темпо» за безвкусным шведским кофе с хрустящими хлебцами, было куда как приятно, пусть даже на других диалектах, неважно.