– Ну да ладно, это забота Черных, – Захаров посмотрел на молчавшего все утро Марата. – Как твоя нога?

– Хорошо. Думаю, обошлось без инфекций.

– Ну что ж, давай посмотрим.

Марат перебрался от стола на диван, стянул с одной ноги джинсы. Михаил Петрович жестом фокусника достал из кармана медицинские перчатки, срезал повязку с ноги Марата, добрался до раны. Не церемонясь, принялся ощупывать оттек образовавшийся вокруг раны. Марат, сжав зубы, уставился в потолок, терпеливо снося процедуру.

– Ну, пока все нормально. Оттек в разумных пределах. Нагноения не вижу.

Захаров достал из сумки новую упаковку бинтов, умело наложил свежую повязку.

– Больница Крутояра будет очень рада, если вы решите совершить благородный поступок, и как только появиться возможность, внести посильный вклад в фонд больницы. Не обязательно деньгами, можно в виде натуры, – продеклорировал он.

– Зря стараетесь, Михаил Петрович, – усмехнулась Вася. – Благородные поступки свойственно совершать людям благородным.

– О, смотрю, вы уже подружились,– весело проговорил доктор и серьезно продолжил, – Но, ты ошибаешься Вася, хорошие дела очищают душу. Иногда любому человеку необходимо осуществить чистое, бескорыстное деяние, чтобы он смог жить дальше. Иначе душа его задохнется под гнетом той налипшей грязи, что окружает каждого из нас, – доктор вздохнул, провел рукой по лицу. – Завтра утром я загляну. А сейчас мне пора идти выполнять свою не столь приятную обязанность, как возвращать к полноценной жизни живых людей, а как единственный врач на ближайшие сто километров, я обязан заполнить заключение о смерти.

– Можно обойтись без подробностей? – через плечо жалобно попросила Василиса, весь процесс перевязывания она старательно мыла грязную посуду после завтрака, повернувшись к мужчинам спиной.

Захаров ушел. Оставаться наедине с Маратом Василиса не могла. Ей было мучительно неловко и тягостно и находиться с ним рядом. Хотя он за все утро не сказал ей ни слова, в воздухе застыло напряжение. На озеро идти не хотелось, да и поздновато было начинать утреннюю рыбалку. Уйду к бабе Наде, соседке, решила Василиса. Она жила одна и всегда была рада гостям.

Калитка во двор к соседке была не заперта, Василиса беспрепятственно поднялась на невысокое крыльцо с балясинами и прошла в дом. Баба Надя чесала шерсть. Щетки с тихим шорохом терлись друг о друга в ловких руках Надежды Алексеевны. Она для всей деревни вязала теплые носки, ажурные платки и тугие шерстяные пояса на поясницу из шерсти деревенских коз. Путь превращения от вычесанных колтунов до мягкого и теплого изделия занимал уйму времени и сил. И она всегда была рада компании. Если не могли помочь, так развлечь пожилую женщину болтовней, сможет любой.

Василиса уютно устроилась в старом кресле закрытом самотканым пестрым покрывалом, как впрочем, и все в этом доме. Деревянные полы были застелены полосатыми плетеными дорожками так плотно, что только у порога просматривалась полоска коричневой краски на досках пола. Баба Надя сидела на таком же кресле, расставив вокруг себя несколько небольших мешков из ткани до верху забитых шерстью.

Шерсть в них различалась по цвету, от чисто белой до черной. Был здесь и мешок с рыжей шерстью. Ее баба Надя начесывала с рыжей козы Катьки, единственной козы принадлежавшей ей. Катька легко преодолевала любые преграды в виде соседских заборов лишь бы добраться до опавших по августу яблок. Яблоки она любила больше всего. А летом, когда яблоки еще крепко держались за ветки, коза, перемахнув через забор, с удовольствием хрустела кислыми, недозрелыми яблоками прямо с веток. Соседи бабы Нади тихонько ворчали, подпирали шестами ветки яблонь, но жаловаться на козу не ходили. Рыжие носки были почти в каждом доме Крутояра.

Телевизор на комоде негромко бурчал очередную передачу о том, как сделать наше здоровье непобедимым для вирусов с помощью каких-то неизвестных большинству российских жителей заморских фруктов. Кошка бабы Нади, Мурзилка, по-хозяйски запрыгнула на колени к Василисе и потоптавшись на ней, улеглась пушистым полосатым клубочком.

– Ты одна из Волковых в Крутояре осталась, – баба Надя горько вздохнула. – Вот ведь как оно повернулось. А какие планы у твоего деда были.

– Я уже давно не Волкова, баб Надя. Я Карпова. Да и не живу я здесь.

– Разве в фамилии дело? Дело в крови. В характере.

Ну да, в характере. Стальной характер деда испытал на себе каждый, кто хоть раз с ним имел дело. Дед свой жесткий нрав и привычку командовать передал своему сыну Андрею, Василисиному отцу. Когда тот, после армии решил переехать жить в город, дед отказывался разговаривать со своим сыном несколько лет. И Андрей, нисколько деду не уступил, заявив, что больше шагу его не будет в Крутояре. Слово он свое сдержал и приехал только на похроны деда, и не остался здесь ни на минуту больше, чем это было необходимо. Если бы не мама Василисы, которая однажды рассудила, что девочке летом будет лучше в деревне, чем в душном городе, и привезла ее знакомиться к деду, то Василиса никогда не познала бы восхитительно чувства, которое охватывает человека, мчащегося по просторам верхом на горячем коне. Вася, тогда еще трехлетняя кроха в коротком платице, взглянув впервые на лошадей, в восторге от увидинного, вцепилась намертво в перекладину загона, и не отпускала ее, пока ей не сунули в руки яблоко и не разрешили покормить коня. Вася бестрашно сунула яблоко коню под нос, и не успели все оглянуться, как она пролезла между досками забора и очутилась в периметре, очищая ноги, огромной по сравнению с ней лошади, от налипших колючек репейника. Дед, суровый, жесткий мужик, растаял словно сахар. Помирился с сыном и с невесткой. И с нетерпением ждал, когда Васю в очередной раз привезут погостить.

       Ну, а после рождения ее младшего брата, Коленьки, ее и вовсе привозили к деду на все лето, а зимой на каникулы, дабы не мешала она своей живостью сну чудесного мальчика. Когда Коленька стал постарше, ее любовь к деревне и к дедовским лошадям была только на руку родителям. Это позволяло им отдыхать в Крыму почти все лето. Василису отсылали в Крутояр, а родители по очереди брали отпуск и проводили его с Коленькой на море. Василиса не обижалась на эту, казалось бы, несправедливость. Лет в десять, она, наслушавшись про пляжный отдых, в жаркий летний день отправилась на деревенский пляж. Иногда окунаясь в прохладную воду, она добросовестно пролежала на куцем полотенце с утра до позднего вечера, подставляя по очереди палящему солнцу то спину то живот. К вечеру, не считая смертельной скуки, голова у нее болела, как треснувшая тыква, кожа на плечах горела огнем, а живот сводило от голода. Представив, что в Крыму людям приходилось так мучатся каждый день на протяжении нескольких месяцев, Василиса на всю жизнь сделала себе прививку от отдыха на "югах", как любила выражаться ее мама.

Василиса росла, подрос и Коленька. В шесть лет его отдали в музыкальную школу. Вот тут и начались для Василисы черные дни. Отец, работая дальнобойщиком, пропадал в рейсах, мама работала с восьми до шести, и обязанности присмотра за братом пришлось взять на себя старшей сестре. Первый год Коленьку водили в музыкальную школу по соседству, по классу скрипки. Много времени это не занимало, но педагоги рассмотрели в нем талант, и родители решили, что это шанс вырастить из ребенка гения. Коленьку стали возить к лучшим педагогам города. Все деньги уходили на оплату частных уроков. О скрипке сделанной на заводе советских музыкальных инструментов и речи быть не могло. Инструмент для Коленьки заказывали в Европе. Родители трудились, не покладая рук. Отец все реже появлялся дома, а мама была вынуждена задерживаться в офисе, взвалив на себя дополнительную работу – сводить дебет с кредитом для частных фирм, не имеющих в штате собственного бухгалтера. Василиса же была призвана заботится о брате, таскать за ним скрипку в поездках по частным педагогам, готовить обеды, помогать делать брату уроки.