— Я попросил его объяснить мне, что это за имена. Он же мне на это ответил так: он-де, мол, ожидает, что скоро на земле воссияет светило — поэт по имени Торквато Тассо, и он воспоет вновь отвоеванный Иерусалим, настроив для того свою лиру на столь возвышенный и отрадный для слуха лад, какого нам ни у кого еще не приходилось слышать. А вскоре после него явится-де испанец по имени Франсиско Лопес Дуарте, чей голос зазвучит во всех четырех странах света, и сладкозвучие его преисполнит восторга сердца людей, а воспоет он обретение креста господня и войны императора Константина: то будет самая настоящая поэма, проникнутая героическим и религиозным духом.

На это Периандр ему сказал:

— Что-то мне не верится, чтобы человек заблаговременно брал на себя труд заготовлять доски, на коих будут написаны портреты людей, которые только еще должны появиться на свет, да и потом, в этом городе, главе всего мира, есть чудеса, более достойные созерцания. А что же, у него и для других поэтов заготовлены доски?

— Да, и для других, — отвечал странник, — однако ж я удовольствовался первыми двумя, остальные имена читать не стал. Но так, на глаз, их там столько, что в тот век, когда эти поэты появятся, — а хозяин утверждал, что он не за горами, — по всей вероятности будет большой урожай на всякого рода поэтические творения. Ну, а там, что господь даст.

— Одно можно сказать с уверенностью, — заметил Периандр: — год, урожайный на стихи, будет годом голодным, если только природа не сотворит чудо: ведь говорится поэт, а подразумевается бедняк. Отсюда следствие: раз много поэтов, значит много бедняков, а раз много бедняков, значит год будет трудный.

Странник и Периандр все еще вели этот разговор, когда к ним приблизился еврей Завулон и сказал Периандру, что некая Ипполита родом из Феррары, одна из красивейших женщин не только Рима, но и всей Италии, просит его пожаловать к ней сегодня. Периандр сказал, что пойдет с удовольствием, чего бы он, конечно, не сказал, если бы вместе со сведениями о ее красоте ему дали сведения о ее звании; надобно знать, что Периандр, стоя на вершине скромности, никогда, однако ж, не унижался и никогда не снисходил до предметов низких, как бы прекрасны они ни были; оттого-то природа и отлила в одной форме его и Ауристелу и во всем их уравняла; кстати сказать, Периандр скрыл от Ауристелы, что он будет у Ипполиты, хотя ему не так уж и хотелось к ней идти — чтобы залучить его туда, еврей пустился на хитрости; должно заметить, что любопытство иной раз заставляет колебаться и смотреть кое на что сквозь пальцы самую неприступную добродетель.

Благовоспитанность, богатые наряды и роскошное убранство в доме восполняют отсутствие многого другого: благовоспитанность не способна оскорбить, богатый наряд не может раздражать глаз, роскошное убранство ласкает взор. Все это было у Ипполиты — куртизанки, в богатстве не уступавшей древней Флоре; что же касается обходительности, то это была сама благовоспитанность. Все ее знакомые были от нее без ума, ибо она всем кружила голову своею красотою, богатство придавало ей весу в обществе, в любезности же ее было нечто просто обольстительное. В тех случаях, когда Амур бывает наделен тремя этими качествами, он покоряет каменные сердца, он раскрывает железные кошельки, он сгибает волю твердую, как мрамор, — особливо, если к упомянутым трем качествам присоединяются лживость и льстивость, усиливающие действие чар. Есть ли на свете такой ясный ум, который, встретив одну из подобных красавиц, даже не взглянет на ее пригожество и обратит внимание прежде всего на ее поведение? Красота ослепляет и в то же время озаряет. Вслед за ослеплением приходит влечение; вслед за озарением — мысль о том, что любимое существо еще может исправиться.

Обо всем этом и не помышлял Периандр, однако ж любовь действует иной раз не спросясь — так и эта затея возникла без ведома Периандра и не на почве его увлечения, а на почве увлечения Ипполиты; между тем с такими развратницами, как Ипполита, недолго угодить туда, где покаяние уже не приносит душе облегчения. Ипполита случайно увидела Периандра на улице, и необычная и привлекательная его наружность произвела на нее впечатление; она слышала, что он испанец, и это особенно ее соблазняло, ибо от испанца, по ее расчетам, можно было ожидать дивных подарков и утех любви. Этими мыслями она поделилась с Завулоном и попросила заманить Периандра к ней в дом, а в доме у нее царили чистота и порядок, и так он был богато убран, что здесь впору было устраивать торжества свадебные, а не привечать странников. У синьоры Ипполиты, — так все величали ее в Риме, — был дружок по имени Пирро Калабриец — задира, бедокур и головорез, все достояние коего заключалось в острие его шпаги, в ловкости его рук да еще в плутнях Ипполиты, благодаря чему он весьма часто, ни перед кем не заискивая, достигал намеченной цели. Однако же наибольших благ добивался Пирро проворством ног, — на них он надеялся даже еще крепче, чем на руки. Особенно же он гордился тем, что неизменно пленял Ипполиту своим умением прикинуться, когда нужно, влюбленным, а когда нужно — быть беспощадным: ведь на всякую горлицу найдется коршун, который погонится за ней и растерзает, — светская чернь постыдным этим промыслом не гнушается. Так вот, этот дворянин, дворянин только по названию, был у Ипполиты в то время, когда к ней вошли еврей и Периандр. Ипполита отозвала его в сторону и сказала:

— Ступай с богом, дружок, да возьми себе золотую цепочку, — мне ее нынче утром прислал с Завулоном вот этот путешественник.

— Что ты выдумываешь, Ипполита? — возразил Пирро. — Мне сдается, что он испанец, и чтобы он даром стал тебе делать такой подарок, который стоит не меньше ста эскудо? Да быть того не может! У меня все поджилки трясутся.

— Ну, ну, Пирро, бери же цепочку! Будь он хоть разиспанец, а я ему ее не верну и не отдам.

В конце концов Пирро все же взял цепочку, которую Ипполита нарочно утром купила, чтобы заткнуть ему рот, — только этой ценой ей и удалось его спровадить. Освободившись и избавившись от помехи, сбросив с себя оковы, Ипполита приблизилась к Периандру и без всяких церемоний, с очаровательною улыбкой для начала обвила ему руками шею.

— Я хочу удостовериться, подлинно ль смелы испанцы, или это только одна слава, — объявила она.

Дерзость Ипполиты потрясла Периандра; ему почудилось, будто весь дом на него валится; он выставил руку для защиты и, остановив и отстранив Ипполиту, молвил:

— Эти одежды нельзя осквернять, синьора Ипполита; во всяком случае я вам этого не позволю. Странники, хотя бы то были испанцы, не обязаны проявлять смелость, если это не вызывается необходимостью. Скажите же, синьора, для чего вам нужна моя смелость, и если только она не повредит ни вам, ни мне, то я беспрекословно вам повинуюсь.

— Я полагаю, господин путешественник, что смелость у вас и в душе и в теле, — заметила Ипполита. — Но коль скоро вы обещаете исполнить мою просьбу, никому из нас не причинив вреда, то пойдемте со мной в ту комнату — я вам покажу мое собрание картин, мою галерею.

На это ей Периандр ответил так:

— Хотя я и испанец, а все же нрав у меня робкий, и вас одной я больше боюсь, нежели целого вражеского войска. Пусть нас кто-нибудь проводит — тогда я готов идти с вами куда угодно.

Ипполита позвала двух служанок и готового на все услуги Завулона и велела вести их в галерею. Дверь отворилась, и, как потом рассказывал Периандр, глазам его открылась комната, которая могла бы быть во дворце какого-нибудь любознательного и богатого государя. Паррасий[66], Полигнот, Апеллес, Зевксид и Тимант были здесь представлены самыми совершенными своими созданиями, для которых Ипполита не пожалела своих драгоценностей; был здесь и благочестивый Рафаэль ди Урбино и божественный Микеланджело, — только великому государю пристало и подобало иметь такие сокровища. Королевские дворцы, пышные замки, дивные храмы, собрание чудных картин — все это несомненные и безошибочные признаки душевного благородства и богатства государей. В самом деле, сколько ни бьет крылами время, сколько ни ускоряет оно полет свой, а все же эти его соперники наперекор ему наглядно показывают все великолепие былых веков. О Ипполита! Только и есть в тебе хорошего, что страсть к собиранию картин. О, если б эта благородная страсть не сочеталась в тебе с любострастнем и если б ты не пыталась будить страсть в душе Периандра! А Периандр между тем, ошеломленный, изумленный, взволнованный, не мог надивиться изобилию яств, коими был уставлен накрытый белоснежною скатертью стол, тогда как слух его услаждало пение множества птиц, что сидели в искусно сделанных и развешанных по всей комнате клетках и наполняли ее нестройной, но приятной гармонией. Словом, Периандру казалось, будто все, что он слышал о садах Гесперид, о садах волшебницы Фалерины, о знаменитых висячих цветниках[67], обо всем, что славится в мире, не может идти в сравнение с убранством этой залы и с собранием этих картин. Однако ж, находясь между двух огней, Периандр страшился утратить свою непорочность, и оттого все, что являлось здесь его взору, не производило на него должного впечатления; более того: он скоро пресытился этим пиршеством для глаз; возмущенный этой ловушкой, забыв всякую учтивость, он попытался выйти из галереи, но его удержала Ипполита, он же резким движением оттолкнул ее и наговорил ей не весьма приятных вещей. Тогда она сорвала с него пелерину и обнаружила под ней камаол, а под камзолом бриллиантовый крест, до сего времени избежавший стольких опасностей, и крест этот ослепил зрение Ипполиты и помрачил ее разум, и вот, видя, что слабым ее силам с Периандром не совладать и он рано или поздно от нее уйдет, она, полагая, что всякое промедление будет Периандру только во вред, решилась вцепиться в него и хоть ненадолго, да задержать, но Периандр, оставив пелерину в руках у этой новоявленной жены египетского фараона, без пояса, без шляпы, без посоха, выскочил-таки на улицу, ибо в подобного рода битвах побеждает тот, кто бежит, а не тот, кто выжидает. Ипполита бросилась к окну и начала сзывать народ.