Лечу за другой парочкой. Этим приходится посигналить — у обоих неяркая одежда, сверху плохо видно. Стоят, спорят у куста бузины, куда переселять амариллов. Делят шкуру неубитого терроркона, на мой взгляд. Не факт, что альвегианские цветочки согласятся на пересадку; не факт, что это вообще физически возможно, учитывая глубоко зарывающийся главный корень.
Спорить Хищник с Ривер продолжают даже тогда, когда добираются до пруда. Перечисляют планеты, сравнивают условия. Я не прерываю — попытка не пытка. Конечно, ложноручки зудят пустить инопланетную растительность в расход, но в мезозой за это попасть тоже неохота, с меня и двадцатого века хватает. Надо рассуждать трезво и действовать по объективной обстановке.
Обходим пруд по бетонным плитам, приближаясь к ограждению ЧАЭС. В обычном течении времени здесь наверняка сидят рыбаки, но в искажённом ни мы их, ни они нас не видят. На другой стороне — бетонная стена, опутанная колючей проволокой, за ней — четвёртый блок. Станция, на мой архитекторский вкус, спланирована по принципу «дёшево и сердито» — реакторы, конечно, вынесены в отдельные корпуса, но длинный ангар машинного зала с турбинами электрогенераторов для всех единый. Не очень хорошо с точки зрения пожарной и аварийной безопасности, особенно учитывая, что в турбинах радиоактивный пар. Одну трубу прорвёт, и все турбины встанут до полной дезактивации помещения. Плюс к тому, мне сдаётся, использованные материалы не очень качественные, но это надо поближе прозванивать стены. И вот такое они считают «абсолютно надёжным». РБМК — реактор большой мощности канальный — вообще довольно примитивная и ненадёжная конструкция, они им хвастаются лишь за неумением создать ничего лучше. А по сути, это шахта, забитая графитом, в котором просверлены дырки и вставлены циркониевые трубы — собственно, каналы. В них заправляют стержни управления и защиты реактора, и конечно, главный компонент — связки твэлов, то есть «тепловыделяющих элементов» — ниобиево-циркониевых трубок с урановыми таблетками, которые тихо себе тлеют и кипятят подаваемую снизу воду. Пар поднимается наверх и по отводящим трубопроводам летит в турбину. Если вдруг лопнет хоть одна трубка с топливом, температура в канале повысится, вода начнёт кипеть быстрее, давление пара — расти, а трубы — не справляться с нагрузкой. Если лопнувших твэлов будет много, канал просто порвёт паром, жёсткие нейтроны попадут в соседние каналы и перегреют твэлы, чья оболочка, опять же, порушится и обнажит топливные таблетки... Ну, дальше всё понятно. По наиболее распространённой версии предстоящей аварии, на каком-то этапе так оно и будет. Конечно, надо отдать должное, земляне постарались навесить на каждом элементе реактора тьму систем защиты и обычно меняют аварийные твэлы вовремя, но что-то сегодня ночью алгоритм не сработает. А чего ожидать от тех, у кого на атомную электростанцию даже не завезены нормальные дозиметры и отсутствуют средства индивидуальной защиты в каждом помещении с персоналом?
Мы тоже пользуемся атомной энергией, причём в несравнимо больших объёмах, чем земляне, но никогда не позволяли себе подобного халатного отношения, хотя казалось бы, что там лишний кэр-другой при нашей-то грязи. Ядерная война основательно ставит мозги на место, приучаешься быть почтительным с атомом. Хоть я сама фоню так, что незащищённый землянин, подержавший меня голыми руками в течение местного часа, отправится на больничную койку, но не хотела бы оказаться здесь в половину второго ночи. Расчётная мощность взрыва РБМК — около шести тысяч кэров, может, чуть больше. Потом с недельку вокруг аварийного корпуса будет нащёлкивать от трёх сотен до двух тысяч того же самого, в зависимости от близости к источнику заражения. Мой скафандр не выдержит. Для аварийного перегрева и взрыва моего собственного автономного источника энергии ему хватит пяти тысяч — веская причина отсутствовать в главном зале в момент аварии. Для «пробоя» биозащиты — полутора тысяч. Это только кажется, что если твой природный фон высок, то ты можешь выдержать запредельные лучики. А на самом деле, через биологию не перепрыгнешь. Чем фон выше, тем хрупче равновесие в твоём собственном организме. Мой бешеный метаболизм — полное обновление клеток организма за пять лет — прямое тому доказательство. Чуть разбалансируй, и привет, лучевая, которая у далеков протекает даже тяжелее, чем у землян. По местным меркам, с меня нащёлкает где-то двести тридцать — двести пятьдесят рентген в час, но прибавь к этому столько же, и я уже в госпитале. А если земляне получат удвоенную дозу своего фонового излучения, то даже не заметят. Да что там удвоенную — удесятерённую. Тут ещё разница в биологии играет роль. Одно дело, через кость в нервные ткани долбиться, а другое — напрямую мозг палить. Пока с гуманоидов слезает кожа, мы загибаемся от внутренних ожогов центральной нервной системы. Вот где справедлива земная пословица, «пока толстый сохнет, тощий сдохнет».
Подводя итог, мне страшно. Две большие даледианские мозговые бактерии — инфекция и радиация, в полный рост, и спрятаться от них совершенно некуда. А если совсем честно себе признаться, мне страшно настолько, что я почти готова войти в режим панического уничтожения любых целей. Стрелять, стрелять, стрелять, лишь бы вышвырнуть из головы мысли об окружающей меня опасности. То есть это такой ужас, который перешибает даже врождённый страх перед Доктором. От такого обычно с ума сходят. И я это по собственным медицинским показаниям вижу — уже больше трёх скарэлов мне в вену капает успокоительное. То есть с того момента, когда я обнаружила, что навигационная система врёт. Забавно, а днём всё было безразлично. Наверное, афтершок отпускает, да плюс близость станции, где сидит и издевается над окружающей экосистемой Нечто, да плюс странная атмосфера, спровоцированная темпоральной рассинхронизацией и облаком дриад, периодически подающих какие-то звуки через манипулятор Ривер, вот я и запаниковала. Слишком много всего разом навалилось.
И что самое ужасное, я себя знаю. Боюсь, боюсь, а потом как со страху выкину какой-нибудь фортель... Боялась Доктора — и оказалась с ним на одной стороне баррикад. Боялась Континуума Забвения — и осталась в нём жить. Боялась рифта — и сиганула в него без скафандра. Не удивлюсь, если понесусь ночью на АЭС, обгоняя ТАРДИС. Ну что за суицидальный характер, как меня вообще с конвейера-то выпустили?
— О чём задумалась, ТМД? — на купол скафандра ложится сухая и горячая ладонь Ривер Сонг. Тридцать семь и четыре, споры из сыпи не выделяются. Надо же, действительно система работает. Жаль, нельзя им поднять температуру посильнее, после тридцати восьми земляне, как правило, валятся пластом.
— Планирует завоевание вселенной, — хмыкает Хищник, вышагивающий впереди по траве, как местная птица цапля. Нам надо обойти забор слева, чтобы попасть куда нужно, приходится топтать растительность назло врагу-бионику.
— Ошибка, — отзываюсь. И честно признаюсь. — Мне страшно.
— Ну, это заметно, — Ривер выразительно стучит пальцем по улыбастеру. Как я ненавижу этот детектор лжи на своём корпусе! — Но ведь тебе из-за чего-то конкретного страшно?
— Нет, — ёжусь. — Просто неясная обстановка. Ненавижу неясности.
— Вот сейчас и проясним, я вижу ворота.
— Все видят ворота, — соглашается Фёдор. — А как мы в них пролезем?
— Через проходную. Там всё равно никого нет, — отзывается Доктор. — Точнее, есть, но нас не увидят.
Довольно скоро мы добираемся до огромных автоматических ворот с аркой трубопровода над ними. Хищник намеревается подняться по лесенке к двери проходной, но Ривер нахально подходит к воротам.
— Сладкий, заходить — так заходить. И потом, кое-кому из нас неудобно по лестницам лазить.
Он фыркает:
— Кое-кто может своим ходом через забор, — и лезет за отвёрткой.
А мне обидно. Я довольно много сделала для любимой планеты Доктора. Нет, не из альтруизма, от целостности темпоральной линии Сол-3 зависит судьба моей нации. Однако он всё же мог бы относиться ко мне не так вызывающе и резко.
