— Вот за это я вас и не выношу, нацисты поликарбидные.
— Нацисты растительные тебе нравятся больше? — уточняю я. — Которые ещё и в переговоры не вступают? И не дают шанса противнику сдаться и подчиниться?
— Мне никакой нацизм не нравится. Надо будет подыскать этим амариллам какое-нибудь глухое местечко в космосе, чтобы они там никого не трогали и чтобы их там никто не трогал, — и он с аппетитом принимается за второе и салат, пока остальные вяло ковыряются в тарелках, резко потеряв интерес к обеду.
Что-то я сомневаюсь, что амариллы примут это щедрое предложение, раз уж вросли на Земле. Но даже если вдруг и примут... Далеки не оставляют недоделанных дел. Я должна сорвать переговоры и уничтожить врагов. Не знаю, почему, но просто должна. Что-то во мне прямо кричит от злости и желания разорвать их в клочки, непригодные не то что для черенкования — для клонирования ин-витро. Давненько во мне не просыпалась такая кровавая ненависть. Не скажу, что со времён десантуры, но в последний раз я её испытывала в викторианском Лондоне, когда едва не пристрелила Хищника. Но тогда она была направленная. А сейчас я даже понять не могу, что её вызывает.
После обеда Мари остаётся мыть посуду, а мы возвращаемся в лабораторию и смотрим, что без нас изменилось в образцах тканей. Процесс преобразования идёт полным ходом благодаря биостимулятору, экспериментальный кусок сенполии в питательном растворе уже пытается расти. Даже боюсь рассчитывать, на что будет похож результат, если тому же подснежнику хватило хорошего заряда энергии и нескольких клякс грязи в качестве сырья для синтеза и роста.
— Шестнадцать ноль-ноль, — наконец замечает Ривер. — Взрыв реактора произойдёт в час двадцать три ночи. У нас осталось не так много времени. Может, нафиг эту ботву в утилизатор, и займёмся наконец делом?
— Сперва подведём итог, — отвечаю. — Вирус проникает в тело животного и прежде всего выделяет токсин, ослабляющий волю инфицированного существа. Мозг впадает в особое состояние, схожее с «холостым» режимом наших марионеток, и при телепатическом приказе на специально подобранной частоте животное подчиняется руководителям. Тем временем вирус, помимо размножения себя, заставляет клетку-хозяина потратить все ресурсы на синтез непривычных веществ, собирает плазмиду и пакует её в защитную оболочку из спорополленина. Когда поражённый организм окончательно распадается, споры попадают в окружающую среду и с талыми водами всасываются в пробуждающиеся после зимней спячки высшие растения. Споровая оболочка разрушается, плазмиды проникают в клетки и перестраивают заражённый организм, фактически создавая его заново. Правильно, Доктор?
— В сущности, да. А детали уже не важны. Давай теперь пробежимся по ЧАЭС. Сегодня, примерно к половине второго прошедшей ночи, мощность реактора была снижена на пятьдесят процентов для подготовки к испытаниям и последующей остановке реактора на профилактический ремонт.
— Если этим амариллам нужно электричество для биостимуляции, — замечает Фёдор, — то возможно, реактор и не останавливают, а просто забирают его мощность под свои нужды. Раз они могут дистанционно контролировать человеческую волю, то не только персонал станции, но даже Минэнерго может быть под их влиянием. Испытания — это инсценировка для прикрытия воровства электроэнергии, чтобы не насторожить столицу раньше времени.
— Очень логично, — соглашаюсь я. Этот Фёдор лишний раз подтверждает, что когда хорошенько попинаешь землян, они начинают соображать и дрыгать лапками. — Наверняка их марионетки сейчас переделывают электростанции и локальные подстанции на заражённых территориях под био-излучение. Даже если кто-то был распылён, потому что его волю не удалось сломить, то сейчас этого никто не заметит. А после того, как мы уничтожим противника, жертвы можно будет скрыть благодаря панике. Никто не заметит пропажу единиц на фоне Чернобыльской катастрофы. А она будет, потому что вряд ли амариллы смогли разбросать вирус достаточно далеко. Им надо через океан его переправить.
— Опять «уничтожим»?! — грозно сводит брови Хищник.
Делаю вид, что оглохла. Чего он хочет, чаем амариллов угощать? Они всё равно не оценят.
— Эй, а предотвратить взрыв никак нельзя?
— Исключено, это фиксированная точка истории, — отзывается Ривер. — Сколько было версий развития Вселенной, а четвёртый реактор Чернобыля взлетает на воздух каждое 26 апреля 1986 года, и с этим ничего не сделаешь.
Доктор добавляет, обращаясь к Фёдору:
— Будешь смеяться, но я уже один раз сталкивался с ЧАЭС. И там всё было совершенно иначе, не так, как будет здесь и сейчас. Там был классический ядерный взрыв, а тут — «грязная бомба», там дело было днём, а тут — ночью, там был полностью сметённый рабочий посёлок, а тут вас ждут два города-призрака, Припять и Чернобыль**. Но сделать со взрывом мы ничего не можем, только предотвратить порабощение Земли говорящими сорняками. Остальное — дело самих землян. Всё, что мы можем — это убрать амариллов с электростанции до одного часа двадцати трёх минут. Или найти и сломать их главный трансформатор энергии раньше, чем долбанёт. В общем, не знаю, упрёмся — разберёмся. Пора в Припять.
— Стоять, — приказываю я. — Вы не подумали о защите. Если весь город находится под биостимулированием и пси-контролем, то вы, как инфицированные, сразу окажетесь во власти амариллов.
— На меня это всё не действует, — отзывается Доктор. — Твои амариллы не рассчитывали на ДНК и биохимию Повелителя Времени. А вот вам, Ривер, действительно придётся остаться в ТАРДИС. Даже тебе.
— Или что-нибудь предпринять для своей защиты, — ослепительно улыбается Ривер. — Как насчёт частичной рассинхронизации в пределах одной секунды? Мы с Фёдором и Мари сможем обследовать окрестности АЭС, пока вы побегаете по городу.
— Это сэкономит нам время, — соглашаюсь я. Если уж Даврос смог отлично спрятаться от всей вселенной с помощью такого рассинхрона, то почему Ривер с двумя землянами не сможет?
— И манипулятор Вихря Времени сгорит на полпути.
Вместо возражений Сонг делает свою улыбку ещё более голливудской, хотя казалось, куда уж дальше:
— Зато ТАРДИС не сгорит.
— Моя ТАРДИС — не такси, — огрызается Доктор.
— Я возьму её напрокат?
— Я не сдаю её напрокат!!!
— А если я очень попрошу, сладкий? — Сонг бюстом припечатывает мужа к РЭМу, закидывает ногу ему на пояс и пальцем подцепляет за третью сверху пуговицу рубашки. Опять флиртует. На багровое лицо и выпученные глаза Доктора лучше не смотреть, он явно готов провалиться сквозь палубу. Фёдор тоже смущён и делает вид, что его тут нет, усердно перебирая старые бумаги на длинном столе, тянущемся через половину лаборатории. Я же с интересом наблюдаю. Мне никогда не надоест любоваться на выбитого из колеи Хищника.
— Э-э-э, Ривер, это плохая идея... Не в этой регенерации. Ри-ивер. Ривер, не здесь.
— Пойдём переубеждаться в спальню? — низким и подчёркнуто-провоцирующим голосом отвечает жена.
— Ривер, у нас нет на это времени, — Доктор начинает впадать в панику, но пути для отступления перекрыты. За спиной микроскоп, слева микроскоп, справа микроскоп, все здоровенные и нужные, через жену не перепрыгнешь. А она водит пальчиками по его губам:
— Тогда я подбрасываю тебя и ТМД до Припяти и отправляюсь на обследование окрестностей, ты согласен?
— Да. То есть нет, — судя по звуку, Ривер медленно тянет молнию брюк, отчего он выпучивает глаза в два раза сильнее, чем раньше, и выпаливает: — То есть да, я согласен!
— Договорились, сладкий, — профессор резко отпускает мужа, едва не свернувшего от неожиданно обретённой свободы электронный микроскоп, изображает воздушный поцелуйчик и упархивает из лаборатории. Хищник, сияя багровыми щеками, как причальный маяк, пытается отдышаться, держась за грудь, и что-то бормочет про несносную психопатку. А я внезапно слышу смешок синей будки. Ведь тихо-тихо себя вела, когда я появилась, но нет, снова её прорвало на хохот. Спасибо, хоть не я была поводом для веселья.
