— Так бы сразу и сказала, — ворчит он. — Дата?
— 1986 год, двадцать пятое апреля, ноль часов тридцать пять минут, Валентиновка. Отправляйся сразу на дачу Скворцовых. Вирус опасен только при непосредственном контакте, но развивается молниеносно и поражает как минимум млекопитающих, рекомендована полная биозащита. Остальное тебе объяснит Фёдор. Я должна найти их сбежавшего мальчишку, прежде чем до него доберётся противник. Конец связи.
Я сказала ему достаточно, чтобы вызвать желание пошевеливаться, остальное изложу, когда явится — на подробности нет времени, мои сканеры засекли передвижение в нужном секторе. Правда, там два объекта рядышком шагают, но всё же надо проверить, кто по улицам шляется. Особенно учитывая, что у одного из ночных бродяг подозрительно низкая температура тела.
Иду на снижение.
Пашку — здоров он или инфицирован — следует немедленно вернуть на базу...
...Пять утра по времени Сол-3, если верить перенастроенному календарю.
Я стою в непролазной грязи разбитой грунтовой дороги, зажатой неприглядными заборами. Внешние датчики заходятся сообщениями о том, что я вся покрыта вирулентной пылью и разгерметизация строго запрещена. Перед глазом — развёрнутый отчёт по неизвестному вирусу. Манипулятор обвит чем-то немыслимым, похожим на клубок стеблей и листьев. Главное, оно шевелится, и совсем не из-за предрассветного ветерка.
А ко мне, размахивая оранжевым баллоном, подозрительно похожим на примитивный садовый опрыскиватель, и коробкой локатора, несётся Хищник в военном респираторе четыре тысячи фиг-знает-какого года и орёт на всю улицу:
— Где тебя, твою скарианскую мать, полночи носило?!
А действительно, где меня носило... гм, последние два года?
Комментарий к Сцена шестая. *В советские года Лубянская площадь была надолго переименована в площадь Дзержинского, а улица Большая Лубянка, соответственно, в улицу Дзержинского.
====== Сцена седьмая. ======
Шипение военного аназоина на корпусе. Рядом с усталым и рассерженным Доктором, на земле — также облитая универсальной дезинфицирующей жидкостью и герметично запечатанная трёхлитровая банка, в которой шевелится обкромсанная биомасса («ТМД, что это? — Подснежник. — Что?!»). Её остатки слабо корчатся на земле, но аназоин и на них действует эффективно, так что им недолго осталось. В общем, всё, что имеет хотя бы намёк на нуклеиновые кислоты, разжижается в облаке смертоносного аэрозоля до полужидкой грязи — на то и «нежизнин», если дословно перевести название. В отличие от обычных антибиотиков, выбивает даже споры, вирионы и прионы*, а потом быстренько распадается, оставляя идеально стерильную среду. Предположительно — и это не может не развлекать, — формулу земляне будущего украли у нас.
Двуногие, естественно, стоят с наветренной стороны. За их спинами синеет ТАРДИС. Прекрасно, просто прекрасно — больше инфекцию взять, похоже, нечем, кроме как вывести всю жизнь на площади в пару кубических де-леров, включая почвенную микрофлору и микрофауну. Опустошённый опрыскиватель валяется под ногами у Хищника. Я сухо перечисляю факты о вирусе, то и дело бросая взгляд на первые строчки отчёта, которые не озвучила.
— ...последнее предпринятое действие по нейтрализации противника — уничтожение электроподстанции города Королёва, которую они использовали для генерации биостимулирующего излучения. Днём сигнал передавался вторым слоем по домашним электросетям, ночью, дополнительно — по проводам системы уличного освещения.
Это очень удачно, что противник не имеет возможности сразу захватить все электростанции и вынужден действовать от противного — сперва заражать отдельных случайных особей, поручая им перенастраивать под себя мелкие локальные трансформаторы, а уже потом, по мере инфицирования персонала, всё более и более крупные объекты. Иначе бы тут уже была совсем беда. У меня чёткое впечатление, что неизвестный враг ещё боится действовать в открытую, словно не имеет боевого опыта и не может адекватно простроить тактику. А я его, похоже, вовсе выбила из колеи. Это хорошо. Замешательство врагов даст мне время разобраться с механизмом работы вируса.
Доктор очень хмур. Очень. Если я правильно понимаю, то он меня нашёл именно по взрывам и пожару, и это ему не нравится. Ему вообще всё не нравится. Он и в обычной-то обстановке мрачен, такая уж регенерация. А в боевой и подавно.
— Это всё хорошо, — замечает мужчина со светлыми усами, серьёзно глядящий на меня, — но где Пашка? Ты его не нашла?
Меня коробит от его тона, и я не понимаю, что в нашем положении хорошего, но в присутствии Доктора и в текущей ситуации проявлять характер не следует, а то следующей остановкой будет мезозой. Поэтому я холодно отрезаю:
— Не понимаю вопроса.
— Но, Татишь... — начинает его подруга. Или жена. Или любовница. Не знаю, кто она там ему. — Поль. Ты же пошла искать Поля.
Татишь? Странное слово... Нет, память подбрасывает информацию в режиме дежавю: имя «Татьяна» на французский манер (примечание: вторая форма имени — «Танька» — может употребляться землянами как женский род от слова «танк»). Видимо, они меня знают: я не полная идиотка, чтобы не понять насчёт исчезнувших двух лет жизни и фамильярности низших тварей. Вот только я действительно не помню этих двоих, равно как и не знаю, кто такой Пашка-Поль. А самое главное, мне это ещё и безразлично. Типичный афтершок после редактирования памяти, ноль эмоций, лёгкое головокружение и оживлённость только в случае необходимости что-то уничтожить. Во всех других случаях — просто опустошённая холодность и сплошной анализ окружающей обстановки, пока ещё работающий весьма криво из-за постоянных дежавю. У нас эта группа симптомов называется «эффектом зияния», когда мозг пытается заделать дыру, выстраивая все событийные связи заново. Через несколько часов отпустит.
— Задание было — узнать подробности о вирусе, — поправляю. — Имя «Павел» не имеет значения и не числится в базе данных контактов.
У землян вытягиваются лица. А вот Доктор, резко прищурившись, пристально вглядывается в меня и, затыкающе махая рукой на своих спутников, спрашивает:
— Блокировка памяти? Подавленные воспоминания?
Умный...
— Подтверждаю.
— За какой срок?
— Два года.
— Что-о? — давится светлоусый. — Кузнецов, что значит «блокировка памяти»?
— Доктор, — поправляет галлифреец, морщась. — Фёдор, у неё же поликарбидная логика. Хотя тебе это ни о чём не говорит... В общем, слишком эмоциональные воспоминания у её народа давятся специальным фильтром, чтобы универсальный солдат не отвлекался от выполнения миссии и не страдал угрызениями совести и суицидальными порывами. Что-то вроде искусственной амнезии.
— Уточнение, — говорю. — У меня фильтр на ручном управлении.
Доктор разворачивается ко мне, напряжённый, как стрелка биоискателя, и уставляется в несколько раз пристальнее и даже чуть испуганно:
— Стой, ты что, сама у себя два года жизни вытерла?
Что, неожиданно? Уж тебе ли не знать, Хищник, что я и не такое могу в экстренных случаях. Вот только случаи должны быть действительно крайне экстренными.
— С пометкой: «Снять блок в случае невозможности принять окончательное решение по вопросу вируса», — зачитываю я ему сокращённую версию первого абзаца. — Если судить по количеству исследовательских материалов о гуманоидах, которых раньше не было, я жила в земной семье.
Доктор кивает головой на Фёдора и его подружку. Снова перевожу на них фоторецептор.
— Ты... действительно нас не помнишь? — растерянно и, кажется, даже с обидой спрашивает женщина.
— Подтверждаю, — холодно отзываюсь я. Что её расстроило? Мало наобщалась с далеком за прошедшие два года, ещё хочет?
— Мари, — говорит Хищник, — я знаю ТМД, мы через многое с ней прошли. Не в её характере кардинально издеваться над своей памятью. Если она так поступила, значит, альтернатива была — сойти с ума. У этих космических нацистов вообще плохо с эмоциями, и когда их накрывает, у них вскипает мозг, вплоть до безнадёжного улёта с катушек. Я таких видел — спятивших и даже покончивших с собой. А Тлайл — умница, любой ценой была готова донести нужную информацию. Даже ценой вашего расположения.
