— Ну? Как прошло? — спросил я, пряча в горле гомерический хохот.
— Да эт-самое… Нормально. Всё идёт по плану. Считаю, начало положено, так-скать, — весело ответил Болотов и ретировался, беззаботно насвистывая какой-то военный марш. Подозреваю, что его благостное расположение духа было наигранным, потому что такой адской муштры, которую он устроил для своих бойцов чуть позже, еще не видел военно-тараканий мир.
А еще были учебно-боевые тревоги. Втайне от личного состава мы договорились с Болотовым, что раз в неделю я буду неожиданно являться на кухню и включать свет. Первая же тревога прошла отвратительно — разведрота не уложилась в норматив по эвакуации в щели. Болотов рассвирепел:
— Вы, скоты поганые, у меня хрен заснёте, пока я на секундомере 0:15 не увижу! Всем понятно, эт-самое?! Марш на исходные!
Когда я щёлкнул выключателем в девятый раз, настала Дюйкина очередь свирепствовать. Она как раз печатала электронную книгу для «ЛитРеса», а потенциально уморительная глава про комара, который набивал ей татуху черникой, совершенно не шла.
— Вы угомонитесь когда-нибудь или нет? — орала она, стуча каблуком по «1» для пробуждения ноута. — У меня уже эпилепсия, мля, развивается от вашей светомузыки!!
Болотов пробурчал своим «отбой», а я отнёс Дюйку вместе с ноутом и кактусом в свою комнату.
— Ночуй здесь. И никто никому не будет мешать.
Я очень гордился своим мудрым решением. Которое оказалось провальней некуда. Дюйка махнула рукой на муки творчества и удалилась спать в кактус, который вскоре затрясло от моего громоподобного храпа. Чтобы его заглушить, Дюйка на всю катушку врубила «Сплин». Видимо, храп и «Сплин» вошли в резонанс, от чего кактусовый цветок-крыльцо треснул и обрушился в горшковый чернозём.
— Верни меня обратно на кухню… — слабо простонала она мне утром, рассматривая в маленьком зеркале лопнувший глазной сосуд. — Легче выносить сотню мелких идиотов, чем одного огромного!
Вечером Дюйка встретила меня на кухне в хорошем настроении.
— Спасибо, что починил. Первый нерукожоп, с которым я живу, — промурлыкала она, стоя на свежевозведенном крыльце. Цветок поддерживала ладно сбитая конструкция из зубочисток и обожженной жвачки. В пивных крышках, вдавленных в землю, колосились разбитые клумбы, меж которых петляли вымощенные разноцветным стеклом дорожки.
— Не за что, конечно, но это не я, — ответил я.
— А кто? — изумилась Дюйка и посмотрела на пол, где Болотов усиленно делал вид, что занимается строевой подготовкой и ничто в этом мире его больше в данный момент не интересует. Дюйка, разумеется, этому актёрскому этюду не поверила, переоделась во вселенское презрение и нарочито громко заговорила:
— Хотя… Всё это, конечно, хлипковато нафигачено. О! О! Сквозняк подул — и меня уже качает, как пьяного боцмана. И этот дендрарий вокруг… Жаль, коровки нет и куриного говна по колена. Для полной пасторальности. Сидела бы щас на крылечке, печенько в чай макала и Горбачёва хаяла. Красота, ёпт.
Закончив источать словесный хлор, Дюйка удалилась, а Болотов изобразил равнодушие. Надо ли снова упоминать об адской муштре?
Прошло еще несколько дней. Болотов продолжал мучиться с боевой подготовкой подразделения, а Дюйка — со свой книгой. Параллельно она пописывала посты, собирая лайки, репосты и комментарии хейтеров. Но на последних она перестала обращать внимание, потому как её было кому защищать. В одно утро, пока она спала, к ней в друзья постучалось сразу 90 новых пользователей, которые скопом накидывались на каждый мерзкий комментарий и морально уничтожали неприятеля. А еще кто-то из них под ником «Гусар ЧестьИмею» закидывал её «личку» длинными стихами. Они не отличались витиеватостью, изобилуя рифмами типа «любовь — кровь» и «багрят — отряд». Одно из них под названием «Когда на сердце фарш…» Дюйка даже запостила и посмеялась вместе с подписчиками. Болотов совершенно не придал этому значения и объявил трёхсотметровый марш с полной выкладкой, после которого половину солдат еле откачали. Но капитан не сдавался.
— Анатоли-и-и-ич… Ты спишь? Анатолич!
Я открыл глаза. Болотов стоял на моём носу с очередным документом в лапах.
— Капитан?
— Прошу разрешения провести военный парад.
Выяснилось, что завтра — большой праздник. Годовщина Битвы При Корке Бородинского Хлеба В 28-й Квартире. Прадед Болотова командовал драгунским полком, стремительная атака которого решила исход Бородинского сражения. И хоть Газовую Плиту пришлось впоследствии оставить, война в итоге была выиграна.
Конечно, я понимал, кому именно хитрый Болотов решил посвятить сие масштабное мероприятие. С другой стороны, почитание былых побед у меня в крови, поэтому запретить капитану парад я тоже был не в силах.
Поэтому в девять утра я уселся на кухонный стул и замер в благоговейном ожидании.
— Дюйка! — шепнул я в кактус. — Иди парад зырить!
— Когда переключишь на фигурное катание, зови! — буркнул кактус в ответ.
— Ну как хочешь.
Три взвода, вычищенные до искр, стояли на задних лапах в тишине, нарушаемой лишь хлопаньем знамен на утреннем сквозняке. Звякнула чья-то ложка (вообще-то моя — это я не удержался и зачерпнул оливье).
— Кхм. Раз-раз… — Нарядный Болотов проверил звук, усиленный пластиковой воронкой, которую одолжил у меня накануне. Достал из ножен красную шпажку, приготовился.
— К торжественному маршу!.. На одного линейного дистанции… Равнение на какту… Направо! Шаго-о-о-о-о-о-о-о-ом… АРШ!
Я включил «Прощание славянки». Болотов рванул в авангард. И как они пошли! Где-то на небе болотовский прадед смахнул счастливую слезу. Капитан сверлил глазами кактус. Дюйка так и не появилась…
…А потом пришло время больших командно-штабных учений, проводимых какими-то большими армейскими шишками. По заданию разведрота Болотова должна была совершить марш-бросок по вентиляции на четыре этажа вверх, занять кухню квартиры 92 и удерживать её до прихода основных сил.
Болотов очень волновался и даже, казалось, на время забыл о своей неприступной любви. Тренировки стали проводиться чаще и интенсивнее, но они принесли результат — Болотов целовал секундомер, каждый раз показывающий перевыполнение нормативов вдвое. Но накануне «Ночи Ч» он всё же попытался заглянуть к Дюйке на огонёк.
— Эт-самое… Гражданочка! — потупив взор, выдавил он, стоя перед закрытым наглухо цветком. — Я, значит, это… На задание вроде как ухожу. Вы мне пожелали бы эт-самое. Ни пуха, так-скать.
— Скатертью дорога.
— Спасибо. А может, мы этот вечер проведем, ну… Вместе, что ли. Исключительно в беседах, без амуров, так-скать…
— Я без амуров не встречаюсь.
— Правда?
— Это сарказм, — вставил я.
— Он, — подтвердил кактус голосом Дюйки.
— А. Ну тогда я эт-самое. Пошёл. Через три часа тогда вернусь после учений. И это… Зайду еще, — буркнул капитан.
Через полчаса бойцы разведроты вытянулись в походный строй и, ведомые своим командиром, один за другим скрылись за пыльной решеткой вентиляции…
…Прошло три часа. Попивая остывший кофе, я смотрел на белый квадрат вентиляционной заслонки, надеясь увидеть знакомые продолговатые силуэты маленьких разведчиков. Но их не было. У кактуса показалась Дюйка. Затушила окурок в наперстке.
— Как-то непривычно тихо, да? Как в старые добрые времена, до оккупации этих вот… — хохотнула она.
Не, Дюймова, тут не верю. Плохо скрываешь тревогу, ой плохо.
Дюйка тут же закурила вторую.
Через полчаса показались первые разведчики. Ползли они очень медленно. Очень. Очень медленно. Я подскочил к стене, увидел Гунько.
— Как отвоевали, прапорщик?
Гунько остановился. Посмотрел на меня.
— Мне… мне там надо помочь, — глухо ответил прапорщик и вернулся к вентиляции. — Подавайте, хлопцы.
Феоктистов и Костюк вытянули на стену носилки, накрытые мелким куском какой-то рогожи. Из-под неё свисали длинные рыжие усы. Безжизненные.
