В начале двухтысячных довелось мне снимать квартиру. В одной из типичных таких девятиэтажек-«столбиков» — строений белого колеру и с пучком трещин, которому бы позавидовало устье Волги.

Полгода я нежился в квартире один, выбив пять грехов из семи возможных.

Но потом расцвёл кухонный кактус.

Сначала он мне нравился. Если бы я был дворянином, он был бы на моём фамильном гербе. Как символ того, что я почти не пью и болезненно реагирую на излишнее любопытство к своей персоне. Но однажды этот брутальный ёж кинул вверх зелёную стрелку ростка, который завершился чем-то ромашкообразным цвета фукси. Внутри цветка, на круглом мохнатом пуфе сидела маленькая женщина лет сорока.

— Ты кто, болезный? — Она облокотилась на лепесток, выставив напоказ нечто из семейства кошачьих на плече.

— Я не болезный, просто не выспался. Утром надо было сдать одну работу, а я чё-т с вечера залип в «Хауса» и…

— Стоп-стоп-стоп. Не тараторь, плиз. Это же интереснейшая история, делай драматичные паузы, чтобы я насладилась каждым словом.

— Сарказм?

— Он.

Так я познакомился с Дюймовой, или просто Дюйкой. Вообще у меня и до этого были сожительницы. Но они обычно называли меня классным, забирали деньги и сваливали через час. Эта же мадам мною не восторгалась и убираться восвояси не имела никакого желания.

— …А это, дети, гордость нашей кунсткамеры. Медвежонок с полным отсутствием вестибулярного аппарата! — ядовито вещала она, наблюдая, как утром я слепо шатаюсь по кухне, нащупывая жестянку с кофе.

— Ой, заткнись, а. Кофе бушь?

— Ща, напёрсток помою, погоди.

Постепенно мы друг к другу привыкли. Дюйка обладала хорошим чувством юмора и самоиронией, поэтому поболтать с ней час-другой было даже интересно. Из этих бесед я выяснил, что у неё было три брака, и все неудачные: крот любил рыть, жабёныш — мать, а принц обожал свои маленькие крылья с золотой пыльцой. Всю их совместную жизнь он летал где-то очень высоко, а она пылесосила полы с утра до вечера, собирая его идиотские блёстки, которые на самом деле ничего не стоили. Так что кактус как место её перерождения был совершенно объясним.

На моё мизантропное счастье, Дюйка не оформляла своё прошлое в надрывные стенания со слезами и просьбами «ещё воды…». Это были развесёлые фельетоны с диким гоготом и претензиями «что ты ржёшь, где моя пипетка полусухого?!». Я подумал, что ей необходимо делиться своими историями с миром, и завёл для Дюйки аккаунт на ФБ. Первым же лонгридом она лихо нахапала подписчиков, снюхалась с Удовиченко да Самсоновой и принялась крушить изысканно-матерным молотом полированную гладь унылой реальности.

Каждую ночь я оставлял ноутбук открытым, и мини-блогерша до утра прыгала по буквам, набирая очередной смешной опус.

— Сука! — часто доносилось с кухни. — В бан! В бан, животное!

— Дюйка! Дай поспать, три часа ночи!

— Ла-а-а-адно… Расставишь с утра запятые? А то я до них даже в шпагате не дотягиваюсь…

Наше сожительство было идеальным. Пока не появился Болотов.

Однажды утром я, как обычно, сонным жюльеном втёк на кухонный линолеум и уткнулся в стоящего передо мной на задних лапах одинокого таракана. У него был бравый вид и длинные рыжие усы.

— Здравия желаю! — отчеканило насекомое и приставило две правые лапы к пустой голове. — Капитан Болотов, командир разведроты 54-го полка! Вы — глава этой квартиры?

— Нет. Я её снимаю.

— Понял. Значит, ВРИО. — Капитан что-то исправил в бумажке, которую достал из офицерского планшета, и протянул её мне. — Прошу ознакомиться.

— Извините, товарищ капитан, но мой глаз ни черта не ястребиный, чтобы что-то там прочесть.

— На то и расчёт! Ха-ха! Виноват. Это шутка. Кхм. Такая. Значицца, это письменная просьба о временном расквартировании.

— Кого?

— Личного состава. 90 насекомых.

— Ага, знаю я вас. Сначала рота, потом полк, моргнуть не успеешь — вся армия притащится.

— Никак нет. Слово офицера. Остальные подразделения дислоцируются… не могу сказать где. Совершенно, так-скать, секретно. Вас, извиняюсь, как по имени-отчеству?

— Кирилл Анатолич.

— Кирилл Анатолич, я вас уверяю, что проблем не будет. Мы, понимаешь, не какие-то там гражданские.

Болотова я зауважал за храбрость. Он вполне мог героически погибнуть на линолеуме под тяжестью моей босой ноги (тапок я утром так и не нашёл). И всё же отважно вышел на переговоры.

— Расквартировывайтесь, бес с вами.

— Благодарю! — Капитан еще раз козырнул и кому-то скомандовал: — Феоктистов! Костюк! Водрузить знамя на высоте «два ноль восемь»!

Высотой «два ноль восемь» оказался мой холодильник, на который резво вбежала невесть откуда появившаяся пара тараканов и воткнула маленький цветастый флаг на иголке. Флаг озарился серией коротких вспышек — Костюк и Феоктистов явно селфились на дембельский альбом.

— Рота, стройсь! — орнул Болотов. Через мгновение на линолеуме материализовались три взвода во главе с командирами и замерли в стойке «смирно».

— Гражданскому населению 64-й квартиры… Ура!

— У-у-у-у-у-ур-р-р-р-ра-а-а-а-а-а! У-у-у-у-ур-р-р-ра-а-а-а-а! У-у-у-у-ур-р-р-р-ра-а-а-а-а! — громыхнуло в ответ.

— Ситников! — вылетело из кактуса. — Девять утра! Сделай тише эту хрень, которую ты смотришь!!

На цветочном лепестке появилась грозно-невыспавшаяся Дюйка. Болотов уставился на неё и… Богом клянусь — я увидел, как лёгкое дуновение сквозняка качнуло его усы и тихо запел Крис Ри.

— Э-э-эм… Барышня. Разрешите представиться, капита…

— Можно тебя на минуточку? — перебила Болотова Дюйка, поманив меня пальцем. На капитана ноль внимания.

— Что это за орки?! — змеиным шёпотом вопросила она, когда я подошел.

— Это? Разведчики. Поживут у нас какое-то время. Наверное.

— Ты совсем, что ли, лейку отпил? Это же военные! Они ж все отбитые!

— Да ладно тебе! Я 10 лет в армии оттарабанил, я отбитый, по-твоему?

— Это же риторический вопрос, верно?

— Кирилл Анатолич, разрешите отвлечь? — окликнул кэп. — Тут вопрос кой-какой по эт-самое… довольствию.

— Говорите, Болотов.

— Эт-самое… Анатолич, может, на «ты» перейдём, так-скать, чтоб неформально…

«Обожаю неприхотливую военную дипломатию».

— Конечно, капитан. Так чего надо-то?

— У меня тут раскладка по продовольствию. Нам, значицца, посуточно: 90 крошек белого, 90 — чёрного, 10 ошмётков масла сливочного процентности не ниже 75… Три пятна жира говяжьего, пять обломков макаронных изделий, сухофрукты…

— Сухофрукты?

— Так точно. Ну, корки мандариновые, яблочные черенки… Сдюжим, Анатолич?

Я вспомнил, как обычно ем.

— Всего будет в избытке, — уверенно кивнул я. — Но! За это прошу соблюдать чистоту и порядок.

— Пф! Всё понимаю, мужик, у нас с этим строго. По субботам хозяйственный день. Гунько!

Болотов окрикнул приземистого таракана, с любопытством осматривающего дверцу хлебницы. Из чего я сделал логичный вывод, что Гунько — прапорщик.

— Што?

— Сюда иди, штокает он мне! Личный состав разместил?

— Ну.

— Я щас кому-то нукну! Через час чтоб у меня был график уборки поверхностей, поддиванных, заплинтусных и других щелевых помещений, понял меня? Выполняй.

— Ладно.

— Я кому-то ла… Ай-й-й-й. — Болотов сымитировал плевок и доверительно потянулся усами ко мне. — А вот эта барышня… Которая в кактусовой зоне… Я извиняюсь. Вам она кто? Вы с ней не того? Самого?

— С ума, что ль, сошёл?

— Ага-а-а-а-а-а…

…Первые проблемы начались рано утром. Меня разбудила громкая и бесконечно длинная женская тирада, сдобренная такими речевыми оборотами, которые я не слышал даже от проигравших футболистов. Из Дюйкиного монолога я выяснил, что сначала ей не давали спать крики Гунько, выгоняющего подчиненных на зарядку. И затем они, цитируя неистовую Дюйку, «стадом ужаленных в жопу буйволов носились, будто у меня в мозгу». Так продолжалось час и около того, после чего Дюйке удалось уснуть. Но ненадолго — в 8:00 девяносто тараканьих горл затянули «Зелёною весной…», отправляясь строевым шагом на завтрак в мойку с грязными тарелками. Болотов был проклят в семи церквях, но его симпатия к «гражданской барышне» не уменьшилась ни на йоту. Тем же вечером он накрутил усы кольцами, начистил хитиновый китель до зеркальности и мини-копией Сальвадора Дали «выдвинулся в район извинительных мероприятий». В качестве огневой поддержки он вооружился пипеткой игристого и добрым ошмётком просроченной буженины. Что именно произошло в кактусе, история умалчивает, но вышел Болотов оттуда через восемь секунд с винными пятнами на кителе и бужениной на глазу, напоминая скорее отстойного пирата, чем бравого капитана тараканьей армии.