МАРТИ. Я любила ее. Да. (Начинает плакать).

СТИВЕН. Хорошо. Извините. Не плачьте.

МАРТИ. Вы мне не верите. А вот когда станет слишком поздно, вы мне поверите. Мужчины всегда ждут, пока не становится слишком поздно.

СТИВЕН (инстинктивно делает шаг к ней, чтобы обнять и утешить). Я, правда, не хотел вас расстраивать.

МАРТИ (избегает его объятья). Не прикасайтесь ко мне. Я сказала, здесь прикосновения запрещены. Обратите внимание.

СТИВЕН. Извините. Я просто хотел…

МАРТИ. Прислушайтесь. Вы слышите?

СТИВЕН. Что?

МАРТИ. Он идет. Я должна бежать.

СТИВЕН. Кто идет? Куда бежать?

МАРТИ. Не могу столкнуться с ним лицом к лицу. Не могу.

СТИВЕН. Нельзя выходить из дома в такую грозу. Это верная смерть.

МАРТИ. Вам нужно уехать отсюда, как можно быстрее. Вы пожалеете, если не уедите.

(Убегает в тени. Молния, гром, завывания ветра).

СТИВЕН. Подождите. Куда вы? Как вас зовут?

(Ветер задувает лампу. Темнота).

(Поют птицы, смеются и бегают дети, лают собаки. Свет падает на СТИВЕНА, который на авансцене, сидит на стуле, пишет в блокноте с черным переплетом. Весна. КОРА направляется к нему, выглядит очаровательной и такой домашней в широкополой шляпе и садовых перчатках, несет в руках небольшой, явно старый, в земле, ящик из дерева и металла).

КОРА. После дождя тут действительно рай.

СТИВЕН. Я только что видел змея. С синими глазами.

КОРА. Змей я не боюсь. В свое время доводилось иметь с ними дело. Из дома ты хорошо смотришься, когда сидишь на лужайке и пишешь. Я подглядывала за тобой из спальни. Потом вышла, что посадить цветы, и вот что отрыла.

СТИВЕН (все пишет, не отрывая глаз от блокнота). Череп Йорика?

КОРА. Не могу открыть. Этот ящик слишком долго пролежал в земле. Посмотри. (Останавливается за спинкой стула, наклоняется вперед, так что ящик оказывается над блокнотом, заслоняя его. С неохотой СТИВЕН перестает писать). Что это может быть?

СТИВЕН. Это ящик.

КОРА. Я знаю, что ящик, но что, по-твоему, в нем?

СТИВЕН. Не знаю. Открой и посмотри.

КОРА. Не могу открыть. Ключа нет.

СТИВЕН. Ты перепачкаешь землей блокнот.

(Берет ящик, осматривает).

КОРА. Какой восхитительный день. Видишь, Стиви? Зиму мы пережили, а теперь весна, на лужайке кролики. Все выглядит таким невинным. Меня всегда тянуло к невинности. Меня она зачаровывает и немного ужасает. Тетя тянет к невинности?

СТИВЕН. Только к ее иллюзии. Это невероятно старый ящик.

КОРА. Ты можешь открыть его ломиком.

СТИВЕН. Нет у меня ломика. Только карандаш.

КОРА. В одном из сараев наверняка хранятся старые инструменты.

СТИВЕН. В этих сараях пауки с твою голову.

КОРА. Думаю, меня так зачаровывает невинность, потому что сама я никогда невинной не была.

СТИВЕН. Ты совершенно невинна, по-своему. Это первое, что я в тебе заметил. Нет, пожалуй, второе.

КОРА. Ты думаешь, я невинна? Довольно странно говорить такое о женщине, за плечами которой два замужества и много чего с этим связанного.

СТИВЕН. Но в этом большая часть твоей невинности. Белокурая богиня Кора. Все еще в поиске, всегда в поиске, чего? Она не знает. Возможно, ломика.

КОРА. Я больше ничего не ищу. Нашла, что искала. А ты?

СТИВЕН. Вероятно, и я.

КОРА. Обожаю писателей. Они такие милые лжецы.

СТИВЕН. Но не очень хорошие. (Трясет ящик). Что-то там гремит. Может, он полон костей? (Ставит рядом со стулом).

КОРА. Мне нравится то, что ты пишешь, но я так отчаянно скучаю по тебе, когда ты пишешь. Ты словно в Африке.

СТИВЕН. В Африке мне наверняка работалось бы лучше. Это место просто дурдом. Лакей напивается с кухаркой. Садовник такой старый, что едва стоит на ногах. Горничные – законченные шлюхи, а рожденные вне брака дети моего бедного умершего друга носятся, как скаковые лошади, и орут, как баньши, гоняясь за стаей диких собак.

КОРА. Но здесь чудесно. Посмотри на эти маленькие цветы. Пурпурные и белые. Такие хрупкие в обрамлении зеленой травы. Меня неудержимо тянет к тому, что хрупкое. Хот я самая не хрупкая.

СТИВЕН. Да. Ты невинная, но не хрупкая. Мне это нравится.

(Рывком усаживает ее себе на колени).

КОРА. О-о-о-о-о! Соблюдай приличия. Призраки смотрят.

СТИВЕН. Даже если смотрит сам Господь Бог, мне без разницы. Хотя я уверен, что он не смотрит.

(Долгий поцелуй).

КОРА. Знаешь, почему я влюбилась в тебя?

СТИВЕН. Я всегда исходил из того, что ты была пьяна.

КОРА. Это да, но не только. Твои глаза. Такие огромные и такие прекрасные. И в них так много грусти. Заглянуть в твои глаза все равно, что посмотреть в бездну.

СТИВЕН. Когда ты смотришь в бездну, бездна смотрит на тебя.

КОРА. И что это, черт побери, означает?

СТИВЕН. Ты должна спросить у Ницше. Он сказал это первым.

КОРА. Я не влюблена в Ницше, и это хорошо, потому что его усы наверняка отвратительно пахнут, когда идет дождь.

СТИВЕН. Не думаю, что Ницше волнует, как пахнут его усы. Он совершенно выжил из ума.

КОРА. От того, что слишком много писал?

СТИВЕН. Нет, он один раз побывал в борделе, случайно, когда был очень молодым, вернулся домой с сифилисом, и эти маленькие твари с тех самых пор выгрызают ему мозг.

КОРА. Мы не допускали ничего такого в «Отеле снов». У нас жил врач, который постоянно осматривал девочек. Он был самым счастливым пьяницей на свете. Ох, Стиви, ты такой худой. Мне хочется хоть немного тебя откормить. У тебя такие длинные, прекрасные кисти. Я прижимаю их к своей груди, и они такие холодные. Твои глаза пугают меня. А меня мало что пугает. Когда мы занимаемся любовью, ты никогда не закрываешь глаза. Они прожигают во мне дыры. Никто и никогда не занимался со мной любовью со столь широко открытыми глазами. У тебя глаза Христа в аду.

СТИВЕН. Я должен отдать их ему, когда он вернется?

КОРА. Готова спорить, ты был озорным мальчишкой. Озорным мальчишкой с небесно-синими глазами и дьяволом внутри. У большинства маньяков-убийц синие глаза, знаешь ли. Но я приручила тебя, так?

СТИВЕН. Ты сожалеешь?

КОРА. В сожаления я не верю. В отличие от тебя. Ты становишься все более задумчивым. Надеюсь, нет у тебя желания рвануть куда-нибудь навстречу новым приключениям и погибнуть?

СТИВЕН. Ты начинаешь скучать?

КОРА. Нет. Это невероятное приключение – изображать респектабельную особу. Быть принятой в приличном обществе, во всяком случае, в этом пусть довольно узком писательском кругу. Это восхитительно, общаться с такими людьми, как Киплинг и Уэллс. Но твоя задумчивость тревожит меня. Ты чувствуешь, что попал в западню? Со мной?

СТИВЕН. Неволя – естественное состояние творческого человека. Изоляция – непременное условие для того, чтобы произвести что-то на свет божий. Первую часть жизни мы проводим в стремлении вырваться из чрева, а остаток – отчаянно пытаясь в него вернуться.

КОРА (вставая и поднимая СТИВЕНА). Пойдем в спальню, и я позволю тебе вернуться в мое чрево.

СТИВЕН. Это невероятно привлекательное предложение, но я действительно должен закончить этот рассказ в ближайшие день-два, чтобы отослать в «Пинкер» и получить какие-то деньги.

КОРА. Ох, Стивен, я сделала что-то ужасное.

СТИВЕН. Надеюсь, ты не пыталась вновь сварить баранину? Я готов жить, как англичане, но наотрез отказываюсь есть, как они.

КОРА. Нет, все гораздо хуже. Я пригласила Конрадов на выходные.

СТИВЕН. Кора, ты обещала!

КОРА. Не могу понять, почему ты их не любишь. Он – потрясающий писатель.

СТИВЕН. Я очень люблю Конрадов. Я просто не хочу, чтобы здесь постоянно толпились люди.

КОРА. Нам повезло, что они вообще согласились приехать, после того, как ты вел себя в последний раз.

СТИВЕН. А что я сделал? Я ничего не сделал.