Председатель замолчал.

– Что поэтому? Да не молчи ты, Петр Фомич. Чего тянешь? Иль что плохое не хочешь говорить? Скрыть, что ли, хочешь?

– А чего скрывать? – вмешался Петро. – Мобилизация, Фомич? Я прав?

– Да… я повестки привез. На сборы дали всего два дня, – вытаскивая из портфеля бумажки, ответил председатель. – Разбирайте!

– Значит, все так плохо? Вот уж не ведал я, что опять воевать придется, – крякнул дед Михаил, потуже затягивая ремень. – Ну, ничего. Тех гадов сломили, и этих одолеем.

– Да куда тебе, старый хрыч? Какая армия? – замахала на него руками баба Матрена. – Сиди уж дома. Тоже мне, воин!

– А ну молчать, перечница, – цыкнул на нее дед. – Где это видано, чтобы баба мужиком командовала.

– А вот придем домой, там и поговорим, – подбоченилась его жена.

– Тихо-тихо, – в знак внимания поднял руку председатель. – Мобилизации подлежат военнообязанные, лишь те, кто родился с 1905 по 1918 год включительно. А на тебя, дед Михаил, ляжет большая ответственность.

– Какая еще ответственность? – прищурился дед.

– Женщин защищать, за деревней да за колхозом присматривать, пока мы будем гадов поганой метлой с нашей земли гнать.

– Так ты, Фомич, чи що, сбегаешь? На войну подался? – ехидно осведомилась Ульяна.

Председатель укоризненно взглянул на женщину, но промолчал. Ему было теперь не до едких замечаний вздорной бабы. «Эх, дурна ты, дурна, – подумал он, – знала бы то, что знаю я, тотчас бы прикусила язычок». А Петр Фомич на самом деле не стал рассказывать односельчанам всех подробностей того, что услышал в городе. Не хотел он пугать и без того охваченный страхом народ. Да и нужно ли было говорить им, что от преисподней-передовой деревню отделяет всего-навсего пятьсот девяносто километров. Немцы почти захватили Вильнюс и рвались к Минску3. Народ, окружавший его, и предположить не мог масштабов надвигавшейся трагедии…

Поэтому, пропустив мимо ушей дерзкие слова, Петр Фомич попросил всех разойтись по домам.

Утро двадцать третьего июня началось буднично. Люди, сумевшие уже оправиться от страшной новости, занимались привычными для них делами. Многим и в голову не приходила мысль о том, что им грозит опасность под их небом, на их земле. Все, будто сговорившись, в разговорах старательно обходили тему войны. Рассуждали о чем угодно, но не о том, что случилось вчера. Был как будто обычный понедельник. Так, за работой, относительно спокойно прошел второй и третий день войны.

Накануне отъезда в Смоленск, где уже вторые сутки шла масштабная мобилизация, никто не спал.

– Васенька, что же происходит? – смахивая предательски набежавшую слезу, задавала вопрос Валентина. – Ведь и в газетах писали, и по радио заявили: войны не будет! Что не стоит поддаваться панике, что все опасения необоснованны, что подобные разговоры – происки поджигателей войны.

– Я знал, – тихо отозвался муж. – Знал, что она вот-вот начнется.

Валя взглянула на него с изумлением.

– Но… но почему ты молчал? Почему ничего никому не сказал?

– А кому? – взорвался Василий. – Нашему председателю? Или нашему руководителю парторганизации? Да меня за такие слова либо расстреляли бы, либо сослали бы. Ты думаешь, товарищу Сталину не докладывали о провокациях на границах? Не сообщали, что враг стягивает силы? Уверен, что говорили. Но всегда хочется верить в хорошее. Тем более что между Германией и СССР заключен был пакт о ненападении.

– Как Гитлер мог его нарушить? – возмущенно продолжила Валя, укладывая в потрепанный чемодан сменное белье мужа. – Какая подлость. Да он просто негодяй!

– Что есть, то есть.

– Надеюсь, наша доблестная Красная Армия будет гнать мерзавцев до самого Берлина.

– Полагаю, что все так и будет, но вот скольким победа будет стоить жизни… – понурив голову, отозвался Василий.

Валентина пристально посмотрела на мужа и, подойдя к нему, тихо спросила:

– Стало быть, ты считаешь, что война затянется на месяцы?

– Да, я боюсь, что мы недооцениваем врага, с которым нам предстоит воевать, – сухо отметил супруг.

– Ты не прав, – не согласилась с ним Валя. – Не мне судить, – естественно, что я могу знать, – но я полагаю, что наша армия в несколько раз превосходит армию противника. Во главе нашей страны стоят умные, дальновидные руководители. Наше вооружение во много раз лучше, чем у немцев.

– Откуда ты знаешь? Я был на финской и видел все.

– Но нас поддержат угнетенные люди других стран, которые ждут не дождутся того времени, когда они свергнут своих хозяев. Едва рабочий класс прознает, что фашисты бомбят наши города, то тут же массы выйдут на улицы в знак протеста.

Василий с улыбкой поглядел на раскрасневшуюся от волнения жену. В эту минуту она была так прекрасна, что у него от тоски сжалось сердце. Когда он уходил на финскую войну, такого не ощущал. Наоборот, красный командир рвался на фронт, рвался защищать Родину. Нет, сейчас Василий тоже стремился поскорее попасть на фронт. Но теперь в его душе поселился страх. Не за себя, разумеется (он никогда не был малодушным или слабохарактерным парнем), а за своих близких. Он предчувствовал, что на их долю выпадут суровые испытания.

Рано утром по шоссейной дороге, проходившей мимо деревни, потянулись подводы с мужчинами, которые, как и Василий, и другие молодые ребята, направлялись в Смоленск в военкомат. Одни шли, получив повестку, другие добровольно, по велению сердца. Так или иначе, все стремились поскорее попасть в Красную Армию.

– Ну что, пора, – скомандовал председатель. – Нужно ехать. Не поминайте нас лихом, бабоньки… Михаил Терентьевич, смотри, головой отвечаешь за колхоз. Работайте, не жалея сил. Если кто из центра приедет, то подчиняться беспрекословно. Полагаюсь на вас. В путь, товарищи. Победа будет за нами!

Только сейчас женская половина деревни осознала весь ужас происходящего. Со всех сторон поднялся невообразимый вой и плач. Никто из них не знал, увидят ли они когда-нибудь своих родных и близких. Мужчины, многим из которых не суждено было вернуться домой, покидали родимую землю с тяжелым сердцем.

– Бабоньки, что же будет? – утирая слезы рукавом, всхлипывала Анна. – Что ж такое? Нам же обещали мирную жизнь!

– Что теперь-то об этом вспоминать, – сердито заметил дед Михаил. – Нужно думать, как фашистов прогнать да не дать им топтаться по земле нашей русской.

– Да кто им даст? – отозвалась баба Матрена. – Не тужите, родненькие, вот попомните мои слова: не пройдет и двух месяцев, и наши кормильцы будут… Ой! А это еще кто?

Все поглядели в ту сторону, куда показывала пожилая женщина. На дороге, по которой ехали все новые и новые подводы, показались грузовики и легковые машины, в которых сидели люди, причем исключительно женщины и дети. С первого взгляда становилось понятно, что все они пережили что-то ужасное, так жалок был их вид. На грязной порванной одежде кое-где виднелись кровавые пятна, запыленные лица с потухшими глазами застыли от безысходного отчаяния. Несчастные то и дело поглядывали на небо, пытаясь что-то рассмотреть за серыми хмурыми облаками.

– Кто это? – поинтересовалась Валентина у водителя проезжавшей мимо очередной машины. – Откуда эти люди?

– Беженцы, – бросил тот.

– Но откуда они взялись?

– Ты что, ничего не знаешь? – удивился мужчина. – Война же!

– Да знаю я… только что вот проводили… Но откуда едете-то?

– Из Минска… Беженцев везем в пересыльный пункт. А там… в эвакуацию, куда пошлют. Главное, подальше от бомбежек, вглубь страны. Им и так уже досталось.

– Так откуда же вы их взяли? – не унималась Валя, следуя за машиной.

– Вот ты непонятливая какая. Это ж семьи военнослужащих из тех гарнизонов, которые насмерть сейчас сражаются с немцами. Видимо, те скоро уже и тут будут. Дан приказ срочно эвакуировать людей из Минска. Вот мы и едем в Смоленск. Там уже эшелоны подготовили для отправки.