– Я понимаю, что это вопрос не по теме, – нарочито бодрым тоном сказала я, – но ты ведь, кажется, говорил на днях, что изучал латынь?
– Да, изучал. Сдал по ней выпускной экзамен, но если и соберусь еще вернуться к ее изучению, то точно не скоро. А что? – В его голосе сквозило удивление.
– Недавно я наткнулась на одну надпись и подумала, что это, возможно, латынь, но я в этом не уверена.
– А ты помнишь, что там было написано?
– Ну, как это правильно произнести, я не знаю, но там было написано что-то вроде mor memoriae, – с запинкой произнесла я незнакомые мне слова.
– В самом деле? Ты уверена?
– Думаю, да. Шрифт трудновато разобрать, но, по-моему, там были именно эти слова.
– А ты можешь показать мне эту надпись?
– К сожалению, нет. Вещь, на которой я ее видела, находится не здесь. Надпись сделана на… – Я замялась, не желая говорить, что это надпись на моем амулете, поскольку была совершенно уверена, что он не сможет ее разглядеть. – Она выгравирована на серебряной рамке для фотографий, которую кто-то подарил одной из моих подруг.
– А ты можешь написать эти слова? – Он нагнулся, подобрал длинную палку, валяющуюся среди других выброшенных морем на берег деревяшек, и показал ею на гладкий песок.
– Да, думаю, могу. – Я взяла у него палку и стала писать, стараясь воспроизвести все завитушки в выгравированных буквах, которые только могла вспомнить. Макс стоял рядом, и вид у него был задумчивый.
– В латыни группы из нескольких слов могут иметь разные значения, поскольку структура грамматики этого языка отличалась от нашей. Но эта фраза не имеет никакого смысла. Memoria, слово, которое при склонении превращается в memoriae, означает «память» или «воспоминание», а что касается mor, то я никогда не слышал о таком слове.
– В самом деле? Ну, тогда, может быть, это все-таки не латынь.
– Или же тот, кто сделал эту надпись, знал латынь недостаточно хорошо. Возможно, он имел в виду mors, что означает «смерть».
Я застыла, вспомнив едва заметно нацарапанную между словами букву «s».
– Смерть?
– Да, думаю, эта надпись может означать «смерть памяти» или «смерть воспоминаний». Наверное, это была рамка, в которую оказалась заключена фотография умерших родных твоей подруги.
Смерть воспоминаний. Я поняла, что надеялась, будто у надписи на амулете окажется более глубокое значение, такое, которое могло бы помочь мне разгадать загадку мира Зависших. Но эта надпись идеально соответствовала сущности амулета; она описывала то, что амулеты на запястьях Зависших делают каждый день – мертвецы без конца забирают воспоминания у живых. Именно что-то в этом духе и должно быть написано на такой зловредной штуке. Я подумала обо всех этих несчастных Зависших, намертво прикованных своими амулетами к ужасному миру, в котором они обречены на вечный тяжелый и однообразный труд. Я смотрела на надпись на песке, и тут сильная волна быстро залила его поверхность и стерла начерченные слова. Меня вдруг охватило сразу несколько чувств: острая жалость к душам, застрявшим в своем чудовищном полубытии, на которое их обрекли амулеты и написанные на этих амулетах странные слова, злость на себя из-за моей собственной неспособности придумать, как их можно спасти, и пронзительное ощущение моей вины перед ними – ведь я потратила так мало времени на то, чтобы отыскать путь, ведущий к спасению.
– Эй! – Легкое прикосновение Макса к моей руке чуть не заставило меня вздрогнуть. – Что с тобой, Алекс? Почему эти слова так тебя огорчили?
Я не могла сказать ни слова и только продолжала смотреть на гладкий мокрый песок. От начертанных на нем слов не осталось и следа.
* * *
Вернувшись в отель, я заперлась в номере и обессиленно опустилась на кровать, уронив голову на руки. Как я могла так быстро позабыть про свой план спасения Зависших и как случилось так, что я едва не позволила Максу поцеловать меня? Я не могла поверить, что со мной и впрямь творится такое: в моей душе боролись друг с другом вожделение и чувство вины. Мне надо было излить душу и посоветоваться, и во всем мире имелся только один человек, который действительно был способен меня понять. Мама будет в бешенстве, когда узнает, что я позвонила по своему мобильному телефону, чтобы поболтать с кем-то, находящимся во Франции, но эту проблему я решу тогда, когда она возникнет. Молясь о том, чтобы мобильник Грейс был сейчас при ней, я нашла в контактах ее номер и набрала его. Сначала раздалось шипение и незнакомые звуки иностранной системы мобильной телефонной связи, затем послышались гулкие гудки. Гудки все продолжались и продолжались, и я уже была готова отключиться, когда в трубке раздался щелчок и наконец – задыхающийся голос Грейс.
– Алекс, это ты?
– Привет, Грейс. Как отдых?
– Нормально. Скучаю – делать тут почти нечего. А как дела у тебя?
– Возникли сложности. Мне нужно быстро с тобой поговорить, пока меня не застукала мама. Она запрещает нам пользоваться мобильниками, пока мы в Испании.
– Что случилось? Кто он? – Как и всегда, Грейс сразу же уловила суть проблемы.
– Помнишь, я рассказывала тебе о Максе, парнишке, с которым мы каждый год встречались здесь несколько лет назад? Раньше он был настоящим фриком, но с тех пор, как я видела его в прошлый раз, он превратился в красавца. Я веду себя очень сдержанно, не флиртую, но между нами определенно существует взаимное влечение. – Я замолчала, чувствуя, как от одной этой мысли у меня запылали щеки.
– Понятно, ну, и?
– Сегодня мы сидели с ним на пляже, и я вдруг поняла, что хочу, чтобы он меня поцеловал! Как это может быть возможно? Я по-прежнему люблю Кэллума, но Макс невероятно сексапилен.
– И что – ты с ним поцеловалась? – спросила она.
– Нет, я сумела вовремя себя остановить. Но я все еще испытываю по этому поводу ужасное чувство вины.
– Почему? Ведь ты же на отдыхе.
– Что? Как ты можешь говорить такие вещи?
– Ох, да ладно тебе, расслабься и в кои-то веки развлекись.
Я не могла поверить, что она говорит мне такое.
– Ну, конечно, значит, вот чем ты сейчас занимаешься – пожираешь глазами всех французских парней?
– Разумеется, нет. Джек слишком важен для меня, чтобы я заглядывалась на кого-то другого.
– Кэллум тоже важен для меня, и это не обсуждается.
– Но я знаю Джека уже давным-давно, мы и раньше были друзьями, к тому же у нас с ним все по-настоящему.
– И у меня с Кэллумом серьезно.
Грейс помолчала долю секунды.
– Алекс, милая, подумай сама. Не говоря уже о том, что ты знаешь его всего ничего, про него даже нельзя сказать, что он по-настоящему жив! – Грейс была единственным человеком, которому я рассказала правду про Кэллума, и она мне поверила. Для меня было таким облегчением, что я могу откровенно говорить с ней о Кэллуме, хотя я и не сумела согласиться с тем, что она предлагала мне сейчас.
– Это низко, Грейс. Я люблю Кэллума. Я знаю, что это так, несмотря на все проблемы. Думаю, к Максу я испытываю лишь мимолетное вожделение, только и всего.
Я почти слышала мысли Грейс.
– А ты никогда не задумывалась над тем, что это к Кэллуму ты испытываешь мимолетное вожделение и оно скоро пройдет? Я хочу сказать, что ты запала на него что-то уж слишком быстро.
– Нет, – сердито сказала я. – С ним все совершенно по-другому.
– Успокойся и послушай меня. Все вполне может быть именно так, как предположила я: Кэллум вдруг появляется в твоей жизни из ниоткуда, он шикарный парень, он хочет тебя, но ты не можешь его заполучить. Это идеальный рецепт для возникновения вожделения, которое невозможно утолить. Смотри на вещи трезво, дорогая.
– Я и так смотрю на вещи трезво. Я сделаю так, что мы будем вместе по-настоящему.
Последовала короткая пауза – Грейс явно считала, что я сошла с ума.
– Алекс, и как же, позволь спросить, ты собираешься это сделать? Ведь это невозможно.