— Было бы хуже, — прервала Сьюзен, с ужасом подумав, что, случись такое, она стала бы, наверное, женой Каспиана. Он понравился ей и до сих пор был дорог, но ей даже думать не хотелось о том, что можно было лечь с ним в одну постель. Нет, это было бы неправильно. Вот он — точно младше ее на тысячу триста лет, а Глозель старше на семнадцать, и ничего с этим ощущением не поделать.

— Все правильно, — прошептала Сьюзен, опуская голову Питеру на плечо. — Нам не нужно туда больше возвращаться.

Наутро закрутился стремительный калейдоскоп событий, часть которых стала известна Сьюзен позднее. Не знакомый с обычаями двадцатого века Глозель вытащил Питера на разговор, где едва не отправил врача в его же собственное отделение известием о том, что собирается в ближайшем будущем стать его родственником, но, кажется, у вас живы родители, не мог бы ты просветить меня, как здесь принято себя вести в подобных случаях? Питера хватило только на то, чтобы ехидно поинтересоваться, спрашивает ли Глозель у него позволения предлагать руку и сердце королеве Сьюзен как у верховного короля, на что получил немедленный ответ, что нет, поскольку нарнийским лордом он не является, а ни тельмарский генерал, ни американский полковник у одержавшего всего пару-тройку побед юнца ничего просить не будет.

— Ты отвратителен, — едва сдерживая смех, проговорил Питер. — Надеюсь, моя сестра будет держать тебя на коротком поводке.

Он обожал препирательства с Глозелем, которые сделали его абсолютно безразличным ко всем издевательствам со стороны других. Раньше спровоцировать Питера на драку мог любой, теперь же, на радость Сьюзен, Питер опускал словесно: он врач, надо беречь руки.

— Поверь мне, я сам от нее ни на шаг не отойду, — Глозель усмехнулся. — Что тут играет роль свадебного дара?

— Кольцо, — нахмурился Питер. Глозель тяжело вздохнул, закатив глаза. — А в Тельмаре?

— Трофей, добытый в бою, — он подумал и добавил. — Вряд ли ей придется по душе железный крест с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами, но других трофеев у меня нет. Кольцо, говоришь? Разве это покажет что-то, кроме состояния моего кошелька?

— Наличие вкуса и чувства прекрасного, — пожал плечами Питер. — А то вдруг ты подаришь кольцо с розовыми камнями, сразу понятно, что надо бежать от тебя как можно дальше. А что покажет твой трофей, кроме того, что мародер из тебя вышел что надо?

— Чем богаче трофей, тем высокороднее поверженный враг, — ответил Глозель. — Значит, чтобы добраться до него, тебе пришлось как минимум положить его охрану, вассалов, потом сразиться с ним самим, а если он вельможа или военачальник, значит, хорошо обучен.

— Ну и какой был твой лучший трофей? — спросил Питер. Они с Глозелем сидели возле больницы на той самой скамейке, возле которой произошла первая встреча генерала со Сьюзен. Глозель заправил волосы за ухо, показывая явно женскую серьгу: толстое кольцо, в которое по бокам были инструктированы мелкие бриллианты.

— Я снял это с жены моего врага, — Глозель покосился на Питера. — Она была для него дороже всего на свете, но мне она точно была не нужна, потому я сделал чисто символический жест. Мне было пятнадцать.

— А не подумал, как будешь потом дарить это своей невесте? Или надеялся на других врагов?

— Я тогда решил вообще не жениться. Кто ж знал, что я встречу королеву, — он вздохнул и посмотрел на Питера скептически. — Еще и с таким приданым в виде троих монарших особ и живых родителей. Тельмарская мудрость гласит, что жениться надо на сироте.

— И женился бы, — фыркнул Питер, откидываясь на спинку скамейки и запрокидывая голову. — Так нет же, понадобилась тебе королева Нарнии!

========== Часть 4 ==========

Родители были рады и не показали совершенно никакого удивления: Сьюзен казалась им рассудительной и немного приземленной девушкой, ищущей хорошего положения в обществе, стабильности и уюта. Потому герой войны, пусть и несколько старше, чем они предполагали, ей очень даже подходил. Пусть по говору француз, по происхождению англичанин, по внешности испанец, а по службе — американский полковник, мистеру и миссис Пэвенси он показался хорошей партией для их дочери; непонятно только, почему и Сью, и Питер сидят красные и смотрят в разные стороны, когда Франческо, ухмыляясь, говорит, что их детям повезло, что они никогда не сражались.

— Это было мерзко с твоей стороны, — заметил Питер, когда они вышли.

— Когда еще случится возможность поиздеваться над верховным королем, — фыркнула Сьюзен. — Вы оскорбили королеву, генерал Глозель.

— Все ради того, чтобы нас не раскрыли, — важно отозвался тот, задирая подбородок. — Опасения оправдывают средства. Поверьте, ваши величества, мне было больно выставлять вас несмышлеными детьми в глазах ваших благородных родителей.

— Как тебя Мираз терпел, — вздохнул Питер.

— Так же, как ты, — отозвался Глозель. — И если бы он не сделал глупость и не отвернулся от меня, он правил бы Нарнией.

— Да, да, только от тебя и зависела власть тельмаринов, мы уже поняли, — закатил глаза верховный король. — Кажется, я знаю, почему Мираз тебя невзлюбил: твое самомнение выше орландских гор.

— Сейчас он скажет, что является самым скромным человеком во всех мирах, — предупредила Сьюзен. Кольцо тускло поблескивало у нее на пальце, и она то и дело начинала крутить его на фаланге, когда случалось нервничать — новая привычка. Глозель заметил, что она снова его теребит, и вопросительно глянул на нее.

— Надо написать Эду и Люси, — сказала Сьюзен. — Они ведь ничего не знают.

— Эдмунд будет просто счастлив! — хмыкнул Питер, вспоминая, каким взглядом смотрел брат на Глозеля, державшего арбалет нацеленным в спину Питера весь поединок. Да, он не выстрелил, но Эдмунд не раз говорил, что у него каждый раз сердце замирало, когда тельмарский генерал прищуривал черные глаза, смеривая Питера взглядом.

Эдмунд выпустил пар, сразившись; Питер уже привык к мрачному юмору и бесконечному самомнению Глозеля, для Эдмунда же это было в новинку, потому король и генерал говорили на разных языках, не понимая друг друга, а язык мечей прекрасно понимали оба. Сьюзен не стала ни отговаривать, ни мешать — просто покинула их обоих, сказав, что если что, пусть сразу идут к Питеру, он зашьет; никому из них не нужны новые шрамы.

— Ничего себе, — Люси смотрела на Сьюзен во все глаза; они сидели в комнате младшей сестры на кровати, и Люси поверить не могла — кокетка Сьюзен, отказывавшаяся говорить о Нарнии, выросшая в худшем смысле этого слова, с точки зрения Люси, вдруг, как выяснилось, связана с Нарнией куда сильнее их с Эдмундом, у которых есть только разговоры да воспоминания. Питер обмолвился, что Сьюзен и Глозель работают над древней историей Тельмара, начиная с выхода в море первого корабля армады, потерпевшей затем крушение. Люси стало стыдно, что она говорила о ней и думала, будто Сьюзен ничего не интересует, кроме нарядов и приглашений. И ничего ведь не сказала, ни словечка не написала о том, что они здесь делают в Америке! А Питер! Питер-то мог хоть мимоходом обмолвиться, что Сьюзен еще думает о Нарнии.

— Ты привыкнешь, — пообещала Сьюзен, уверенная, что волнение Люси обусловлено присутствием Глозеля и нахождением в его доме. — Он не такой, к каким показался нам в Нарнии. Хотя характер у него не сахар.

— Да я не о том, — отмахнулась Люси. — Просто… я не думала, что можно… найти кого-то здесь, влюбиться здесь. Тут же все ненастоящие. А ты нашла.

Сьюзен никогда не давала понять сестре, что знает о духе Западного леса, потому и сейчас не спросила, виделась ли с ним Люси перед тем, как покинуть Нарнию навсегда. О том, что Аслан сказал им, что в Нарнию теперь вернется только Юстэс, ей по секрету шепнул Эдмунд. О Юстэсе Сьюзен знала немного, были только детские воспоминания о противном мелком мальчишке со вздернутым носом и гнусавым от вечной простуды голосом, но Люси, рассказывая об их приключениях, нарисовала ей полную картину.