Он просто смотрел глубокими карими глазами в ее испуганные глаза, заблестевшие от слез и ужаса, и очень тихо, но отчетливо и спокойно, как-то по-взрослому очень спокойно говорил: «Не надо, мама. Все хорошо». И ее эта фраза странным образом успокаивала, умиротворяла словно вселенская мантра. А может успокаивали-гипнотизировали его глаза, в которых мерцало что-то недетское и глубокое.

Но сейчас, он только просил никуда не ехать завтра на машине: «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Мария улыбнулась, сквозь горькие слезы. Ей хотелось найти тихий угол, огороженный от посторонних взглядов, вползти туда и выть так громко, как хочется. Выть так, чтобы стены тряслись.

Она давно научилась прятать это желание, много лет назад, когда со злости кинула тарелку на пол и та разлетелась на белые керамические куски. Андрей спокойно посмотрел на нее и впервые сказал: «Если ты еще раз заплачешь, закричишь или выскажешь свое недовольство тем, как я живу – я уйду от тебя. Понятно тебе?».

Нет, он не просто сказал это, но еще и кричал, оскорблял ее и оскорбления вместо того, чтобы стихать со временем, только нарастали. Мария подумала, что должно быть внутри у него длинная сжатая пружина, которая сейчас радостно выпрямляется, стреляя в нее болезненным ядом.

Когда наконец гнев его иссяк и он смог видеть ее испуганное лицо, почувствовать ее позу, выражающую полную покорность ему, ее глаза, сверкавшие от слез, словно драгоценные камешки, то стал жалеть и ласкать словно маленькую девочку.

Это повторялось не раз. Только пружина разжималась все быстрее и быстрее. Достаточно было неласкового, как ему казалось, взгляда; тяжелого вздоха; неверно подобранного слова.

Когда-то это было страшно, но не сейчас. Последний унизительный случай, заставил Марию почувствовать, что это настоящий конец. Ей чудилось, что внутри нее находится огромный сосуд, который все это время наполнялся болезненной горечью и теперь переполнился до краев.

Поэтому она знала – пути назад нет, даже если бы она и желала. Она ощущала бессилие, которое под воздействием неумолимой силы прорубало кривую линию жизни в безбрежной скале времени.

Жизнь в браке стала невыносимой не только из-за вскипающей постепенно раздражительности мужа, который иногда бил ее коротко и больно, но и его бесконечных женщин. Они оставляли на Андрее незримые отпечатки своей страсти: жаркие поцелуи, хищные улыбки и жадные стоны. А он отвечал им с тем же жаром и пылом, словно только вчера открыл для себя заветный мир секса. Андрей любил каждую беззаветно и полно на то самое сладостное время, когда любовники упиваются друг другом, дрожа нетерпением в предвкушении встречи.

Мария видела это слишком явно – ей стоило только взглянуть на мужа, как невидимые отметины на нем начинали двигаться и рассказывать свои бесстыдные истории, располосовывающие сердце невидимой бритвой.

Она всегда могла видеть это. Поэтому и не вызывала скорую, несмотря на странные припадки сына.

Мария знала, что поедет завтра подавать документы на развод, потому что будет понедельник, а она всегда следовала правилу – начинать новое в понедельник. И завтра Андрей будет дома.

«Подам документы, а потом сяду на самолет и улечу недели на две, далеко-далеко чтобы подумать обо всем и побыть в одиночестве. Может быть я не вернусь, останусь на берегу океана, одна, свободная словно ветер, чтобы ничто не напоминало о прежней жизни.

Нет, милый Ясон, ты не уговоришь меня изменить этот идеальный план. Я слишком долго терпела…»

***

Что-то мучило его. Подробности видений быстро забывались, он почти не помнил их, пока снова не оказывался «за чертой». Так он для себя называл это состояние, о котором некому было рассказать. Теперь кое-что осталось в памяти и мучило колючей соринкой, залетевшей в глаз. Только казалось, что все, вышло, но нет, снова колет и мерцает где-то за краем видимости. Он думал об этом пока не заболела голова. Наконец, когда Ясон забылся и, просто лежал, глядя в окно, ответ пришел – в этот раз там был кто-то еще. Этот кто-то стоял сзади и наблюдал, как Ясон, склоняется к телу матери. Он был уверен, что именно мать лежала на дороге окровавленная, в груде битого стекла. Ее светлые волосы, ее зеленое платье. И теперь он напряженно, но спокойно, с каким-то отупением ждал звонка.

К вечеру телефон брызнул нудной бренчащей мелодией. Все было ясно. Ему только хотелось взглянуть на лицо отца, когда тот услышит новость. Но он не двигался с места, впав в оцепенение и просто ждал.

– Кое-что случилось с твоей матерью, мне нужно поехать и посмотреть, – голос отца звучал растерянно. Он не заходил в комнату, говоря от двери. Ясон почувствовал, что в этом голосе спрятался тщательно скрываемый испуг и испуг этот был настоящий. Все-таки отец по-своему любил мать, подумал Ясон, но продолжил сидеть неподвижно. Только горячая слеза, прочертив по щеке влажную дорожку, скатилась куда-то в мрачную неизвестность.

***

Когда она села в машину, солнце больно резануло по глазам. Мария откинулась на сиденье, которое теперь, когда она замотала головой, пытаясь избавиться от неприятных мыслей, нежно гладило ее кожаной рукой подголовника. Что-то давило в голове, а в горле саднило. Она ощутила сильное беспокойство и не совладав с собой, почти не понимая, что делает, внезапно выскочила из машины и стала смотреть на дом.

Сделав пару шагов так, словно хотела вернуться, она снова застыла на месте.

«Заткнись пожалуйста и дай нам поговорить, дорогая. А еще лучше налей даме выпить». Говоря это, Андрей смотрел на нее шутливо, но что было еще больнее, безразлично, а его молодая спутница пьяно улыбалась пухлым ртом, по которому размазалась коричневая помада. Вульгарная девка в короткой юбке, которая казалось вот-вот треснет по швам и с большой грудью, призывно смотрящей из полупрозрачной блестящей майки, вызвала у Марии приступ тошноты. Сейчас она ругала себя за то, что ничего не сделала, не сказала, не ответила достойным образом. Почему не ответила? Слезы снова душили ее. Но она знала почему – из-за страха.

«К черту!», сказала Мария сама себе и решительно пошла к машине. Вытерев слезы, она надела черные очки и подключив айфон к аудиосистеме, врубила погромче любимых Radiohead.

Светлые локоны прилипли к щекам, а слезы все еще робко выкатывались из-под черных очков, когда она гнала по трассе, все сильнее нажимая на педаль и во все горло подпевая Тому Йорку.

Солнце, казалось, светило все яростнее и жгло сетчатку даже сквозь затемненное стекло очков. На мгновение она отвлеклась от дороги, чтобы поставить «Creep» на повтор. И когда подняла глаза на дорогу, то увидела, что прямо на нее несется огромный грузовик. Мария со всей силы крутанула руль вправо и резко вдавила тормоз в пол, но ощутив громкий и сильный удар, полетела, разбрызгивая стекла и ломающуюся пластмассу сквозь лобовое стекло, прямо в зияющую темноту смерти…

2. Камера

Оцепенелая поза (руки обнимают ноги, а голова утыкается в колени) вдруг стала неудобна. Теперь шею ломило, руки затекли, а губы и рот пересохли.

Дрожащей рукой он взял стакан, который все еще стоял на тумбочке. Мысль о том, что эту воду наливала мама, заставила глаза защипать. Он выпил залпом, ощутив легкий привкус пыли.

Внезапно ему стало очень тесно в пространстве квартиры. Он как-то слабо соображал сколько времени. На всякий случай, осторожно прокрался мимо комнаты отца, скользя подушечками пальцев по выпуклым цветам на обоях, которые особенно нравились маме.

Наконец Ясон тихо выскользнул из квартиры и быстро сбежал вниз по лестнице. На улице стоял плотный, душный воздух, а в нос ударял дурманящий запах свежескошенной травы.

В золотисто-голубое небо над головой были вклеены розоватые облака, а чуть дальше, ближе к горизонту, перерезанная толстыми проводами, свисающими с вышек электропередач, возвышаясь над сухой стеной высокой пшенично-желтой травы, ползла грузная туча, синяя до черноты. Он быстро перебежал через перекресток. Светофоры исступленно мигали желтыми огнями, и серебристая машина чуть не придавила его, круто вывернув с поворота.