— Боже мой, — сказал Мецгер, как только вспомнил, откуда слышал это название. — Солдаты?
— Да, один отряд, — ответил Манни Ди Прессо. Озеро Лаго-ди-Пьета располагалось неподалеку от Тирренского побережья где-то между Неаполем и Римом, и являло собой поле битвы, где в малом регионе во время наступления на Рим проходила теперь уже забытая (а для 1943 года — трагическая) война на истощение. Несколько недель пригоршня американских солдат, отрезанная от внешнего мира и оставшаяся без связи, сидела на узком берегу чистого спокойного озера, а с головокружительно нависающих утесов немцы поливали их продольным огнем. Вода в озере была ледяная: человек умер бы от переохлаждения прежде, чем доплыть до безопасного берега. Деревьев для плота там не росло. Самолеты не летали, кроме, разве что, случайных «Стук», у которых на уме были лишь бомбардировки с бреющего полета. Удивительно, что эти люди продержались так долго. Они окопались, насколько позволяла каменистая почва берега; посылали на утесы небольшие рейды, но те почти никогда не возвращались, и лишь однажды солдаты преуспели, принеся с рейда пулемет. Патрули искали обходные пути, но те немногие, что возвращались, приходили ни с чем. Они делали все возможное, чтобы прорваться, у них не получалось, и они, как могли, цеплялись за жизнь. Но погибли, все до единого, безмолвно, не оставив после себя ни следа, ни слова. Однажды немцы спустились с утесов, и их рядовые сбросили в озеро все тела, оружие и другие ставшие бесполезными предметы. Все утонуло и оставалось на дне, пока в начале пятидесятых Тони Ягуар, служивший на Лаго-ди-Пьета в итальянском подразделении и знавший о происшедшем, вместе с коллегами ни решил поискать там трофеи. Все, что им удалось собрать, — это кости. Исходя из неких смутных соображений, — возможно, включавших в себя тот факт, что американские туристы, число которых стремительно росло, готовы были заплатить хорошую цену за любую безделицу; или истории о кладбище "Форест Лон" и американском культе мертвых; или смутные надежды на то, что сенатор Маккарти и иже с ним, добившиеся в те дни определенной власти над богатыми кретинами из-за океана, сосредоточат свое внимание на павших во Вторую мировую, особенно на тех, чьи тела так и не были найдены, — в общем, по некоему резону — какому, можно лишь догадываться, — из этого лабиринта мотивов Тони Ягуар вынес одно: он сможет выложить урожай какому-нибудь американцу через свои связи в «семье», известной в те времена под названием "коза ностра". И оказался прав. Кости купила одна внешнеторговая фирма, потом продала их производителям удобрений, которая провела лабораторные испытания пары-тройки бедренных, но потом решила полностью переключиться на менхаден, и оставшиеся несколько тонн передала одному холдингу, где товар положили на склад неподалеку от Форт-Вейна, штат Индиана, — было это примерно за год до того, как костями заинтересовался «Биконсфилд».
— Ага, — подскочил Мецгер. — То есть, купил их «Биконсфилд». А не Инверарити. Он владел только акциями "Остеолизиса Инк." — компании по разработке фильтра. А не самого «Биконсфилда».
— Знаете, чуваки, — заметила одна из девушек — хорошенькая, с длинной талией и каштановыми волосами, в черном трикотажном леотарде и остроконечных кроссовках, — все это причудливым образом напоминает ту дурацкую якобианскую пьесу о мести, что мы смотрели на прошлой неделе.
— "Курьерская трагедия", — сказал Майлз, — да, точно. Та же самая штука с вывертами. Кости пропавшего батальона в озере, их выуживают, делают уголь…
— Эти ребята все слышали! — завопил Ди Прессо. — Постоянно какая-нибудь ищейка подслушивает; жучки в квартирах, в телефонах…
— Но мы никогда не рассказываем, что слышали, — сказала другая девушка. — Да и потом никто из нас не курит «Биконсфилд». Мы больше по травке. Смех. Но это была не шутка: ударник Леонард пошарил в кармане купального халата, вытащил пригоршню косяков, и раздал приятелям. Мецгер закрыл глаза, повернул голову и пробормотал: — Хранение наркотиков…
— На помощь! — сказал Ди Прессо, оглядываясь через плечо на берег, дикий взгляд и разинутый рот. Появился моторный катерок и направился к ним. За ветровыми стеклами пригнулись две фигуры в серых костюмах. — Мец, для меня это дело жутко важно. Если он здесь остановится, не стращай его, он мой клиент. — Ди Прессо спустился по лестнице и исчез. Эдипа вздохнула и откинулась на спину, глядя сквозь ветер на пустое синее небо. Вскоре она услышала мотор «Годзиллы-2».
— Мецгер! — вдруг дошло до нее. — Он что, забирает катер? Нас надинамили.
Так они и оставались, пока не село солнце, и Майлз, Дин, Серж и Леонард вместе со своими герлами, вычерчивая в темном воздухе буквы С и О, как люди с флажками на футбольных трибунах, не привлекли внимание "Охранной группы Лагун Фангосо" — ночного гарнизона, состоящего из бывших вестерновых актеров и лос-анжелесских копов-мотоциклистов. Они коротали время, слушая песни «Параноиков», выпивая, скармливая куски баклажановых сэндвичей стае глуповатых чаек, перепутавших "Лагуны Фангосо" с Тихим океаном, — и слушая сюжет "Курьерской трагедии" Ричарда Варфингера в невнятном пересказе восьми памятей, которые, по прогрессии, петлями заплывали в регионы, столь же расплывчатые, как и облака-колечки от их косяков. История была настолько путаной, что Эдипа решила сходить в театр сама, и даже устроила так, чтобы Мецгер ее как бы пригласил.
"Курьерскую трагедию" ставила труппа под названием «Танк-актеры»: "Танк" — театрик с круглой сценой, разместившийся между маркетинговой фирмой и подпольной компанией по выпуску приемников, в прошлом году ее здесь еще не было, а в следующем уже не будет, но пока она загребала деньги экскаваторами, опустив цены ниже японского уровня. Эдипа и насилу согласившийся Мецгер вошли в полупустой зал. К началу спектакля число зрителей не увеличилось. Но костюмы отличались роскошью, а подсветка воображением, и хотя текст произносился на Адаптированном Среднезападном Театральном Британском Языке, Эдипа обнаружила, что поглощена ландшафтом зла, который Ричард Варфингер создал для аудитории семнадцатого века предапокалиптической, исполненной инстинктом смерти, эмоционально утомленной, не готовой — пожалуй, к сожалению — к той бездне гражданской войны, холодной и всепроникающей, которая начнется всего через несколько лет.
Лет этак за десять до начала действия некий Анжело — злой герцог Сквамульи — убил соседа, доброго герцога Фаджио, намазав ядом ноги на образе Святого Нарцисса, Епископа Иерусалимского, в домовой часовне, ибо герцог имел обыкновение прикладываться устами к сим ногам на каждой воскресной мессе. Это дает возможность злому незаконнорожденному сыну последнего, Паскуале, стать регентом сводного брата Никколо — законного наследника и главного героя, — пока тот не достигнет совершеннолетия. Надо ли говорить, что Паскуале вовсе не имеет намерений позволить Никколо задержаться на этом свете. Будучи закадычным другом герцога Сквамульи, Паскуале замышляет покончить с юным Никколо, предложив ему сыграть в прятки и потом хитростью заманить его в огромную пушку, из которой должен был выстрелить оруженосец, взорвав дитятю, — как позднее, в третьем акте, с горечью вспоминает Паскуале:
На кровавом дожде, питающем поле,
Средь воя менад, песнь селитры поющих
И серы кантус фирмус.
С горечью, поскольку оруженосец — симпатичный заговорщик по имени Эрколе, — будучи тайно связан с диссидентскими элементами двора Фаджио, которые хотят сохранить Никколо жизнь, ухитряется запихнуть в дуло козленка вместо Никколо, а самого тихонько переправляет из герцогского замка, переодев его престарелой сводней.
Все это выясняется в первой сцене, когда Никколо повествует свою историю одному другу, Доменико. К тому времени уже повзрослевший Никколо бездельничает при дворе герцога Анжело, убийцы отца, под личиной особого курьера от семейств Турн и Таксис, которые в то время владели почтовой монополей чуть ли ни во всей Священной Римской империи. Он, якобы, прибыл для освоения нового рынка, ибо злой герцог Сквамульи наотрез отказался несмотря на низкие тарифы и прекрасную оперативность системы Турна и Таксиса — пользоваться их услугами, признавая лишь собственных посыльных для сообщения со своей марионеткой Паскуале в соседней Фаджио. Но всем понятно, что на самом деле Никколо ждет подходящего момента расквитаться с герцогом.
